Солдат Васька

спросил:
– У кого это такой ароматный одеколон? Очень, очень своеобразный запах!

И все почувствовали, как несёт кошачьим духом. Крысулин прекрасно понял намёк, но постарался остаться невозмутимым.

– Иванов! Выйти из строя!

– Слушаюсь! – старик Лукич сделал шаг вперед.

– Я вижу, хозяин кота не спешит выполнять приказ командира. Исключительно из уважения к старческим сединам я не отдаю тебя, солдат, под трибунал, а перевожу в другую часть.

– Как же так, товарищ командир, – раздались голоса, – Лукича нельзя в другую часть. Лукич единственный сапожник.

– Разговорчики! Хотите оставить Иванова – убирайте кота, – и Крысулин направился к землянке.

Старшина нагнал Крысулина. Следом за ним бежал Ступенчиков.

– Товарищ капитан, нельзя переводить Иванова. Солдатам без него совсем погибель, сапоги рвутся постоянно, а латать не каждый может. Сами понимаете, удобные сапоги большое подспорье в бою.

– Приказы не обсуждаются.

– Ну, товарищ капитан, я никогда ни за кого не просил, а за Лукича прошу.

– Да что он, единственный сапожник что ли? Другого пришлют.

– Такого как Лукич, нет, – возразил старшина, – он ведь не только чинить, он и шить умеет.

– А давайте, товарищ капитан, Лукич вам сапоги сошьёт, такие ловкие, что ни у одного интенданта не сыскать. Ну, вот на спор, что за сутки сошьёт, –вмешался Ступенчиков.
Крысулин покосился на свои «душистые» сапоги и повернулся к Ступенчикову.

– На спор? За сутки? Хорошо, на что спорим?

– А на кота! – выпалил Ступенчиков, – если Лукич справится, то кот останется в роте, ну, а на нет и суда нет.

– Хорошо, идёт, – согласился вдруг Крысулин, – сутки и ни одной минутой больше.

Они стояли в глухой обороне. Периодически шли перестрелки, артобстрелы, вылазки в тыл, но наступления всё не было. Солдаты были рады хотя бы какому-то развлечению. Мероприятие назначили на завтра.

В тот же вечер старшина по каким-то своим каналам раздобыл для сапог большой кусок хорошо выделанного хрома, а весь остальной сапожнический припас был у Лукича. Вечером Лукич навощил дратву, приготовил колодки, наточил сапожные ножи и шило.

С рассветом явился Крысулин, Лукич снял мерку. И время пошло. Лукич работал спокойно и споро. И когда Лосев притащил ему котелок с кашей, старик даже выкроил минутку на то, чтобы перекусить. В следующий раз Лукич отвлёкся лишь когда стемнело, чтобы зажечь свечку.

Незадолго до назначенного срока у землянки Лукича столпилась едва ли не вся рота. Был здесь и Крысулин.

– Время ещё не вышло, – важно изрёк показавшийся из землянки Лосев.

– Ну, что, как там? Успевает? Справится? – неслось со всех сторон. Крысулин нетерпеливо поглядывал на часы. Минутная стрелка неумолимо приближалась к намеченному сроку. Лукич с сапогами не появлялся.

– Ну, всё. Время! Проиграл старик! – сказал Крысулин и решительно направился к землянке.

– Что здесь происходит!? – раздалось в тот же миг.

И все увидели подошедшего комдива в сопровождении комбата и офицеров.

– А-а, спор! – отозвался из-за плеча Ступенчиков.

Он единственный не оглянулся на подошедших, а продолжал заглядывать в землянку.

– Что за спор? – нахмурился комдив.

– Да, ничего особенного. Старшина с капитаном поспорили, что если Лукич сошьёт за сутки сапоги, то кот останется, – также, не оглянувшись, продолжал Ступенчиков.

– Ничего не понял. Какой кот? Какие сапоги? – удивился комдив, – очень любопытно.

Он вопросительно взглянул на комбата, затем повернулся к Крысулину.

– Товарищ капитан, потрудитесь объяснить, о каком споре идет речь.

При этих словах Ступенчиков обернулся, ойкнул, козырнул и поспешно втёрся в толпу солдат.

Капитан Крысулин вытянулся перед комдивом и уже открыл, было, рот, как с криком «Ура!», размахивая сапогами, из землянки выскочил Лосев. Следом, с уставшим, но довольным лицом на свет выбрался старик Лукич.

– Наша взяла! – заорал Ступенчиков, подбрасывая вверх ушанку, потом обратился к комдиву, – извините, товарищ комдив, но наша же взяла!

Комдив повернулся к старшине.

– Товарищ старшина, доложите обстановку. Вы здесь кажется единственный здравомыслящий человек.

Старшина козырнул.

– Товарищ комдив, у нас есть кот, которого товарищ капитан приказал списать из наших рядов. Не по уставу, говорит. Ну, тогда мы и поспорили с капитаном, что если рядовой Иванов сошьёт за сутки сапоги, то кот останется с нами.

– Ну и как? Сшил? – полюбопытствовал комдив.

– Сшил! – просиял старшина.

– А сапоги-то хоть хорошие получились?

– Вот смотрите сами, товарищ комдив, – сказал Лукич, протягивая комдиву добротные хромовые сапоги.

Комдив повертел сапоги в руках, помял голенище, сунул в них руку, чтобы ощутить каковы они изнутри.

– Да, хороши, хороши, нечего сказать. Да ты, старик – мастер! – покачал в восхищении головой комдив, – за сутки, говоришь, сшил? А ещё такие сможешь? Конечно не за сутки, дольше.

– Смогу, товарищ комдив.

– Ну ладно! – засмеялся комдив, – после войны сошьёшь мне такие же. Значит, ты и есть хозяин кота? А кот-то хоть хороший?

– Хороший. Вот таким котеночком, его нашли, тоже от войны пострадавший.

– Ну, показывайте своего кота.

Лосев притащил кота. Комдив взял его на руки, почесал за ушком и погладил. Кот сразу же замурлыкал и стал ластиться.

– Да, хороший кот, ласковый.

– А знаете, товарищ комдив, какой он боевой! Можно его оставить? Лукич-то ведь спор выиграл.

– Ну, раз выиграл – оставляйте. Слово держать надо, товарищ капитан, – повернулся комдив к Крысулину.

– Ну, живи, кот! – комдив ещё раз погладил кота, передал его Лукичу и ушёл, не сказав больше ни слова.


4.

Прошло около года.

Лосев немного подрос и окреп, превратился в заправского солдата и по характеру уже мало напоминал того мальчика, каким был по приходу на службу. Но ростом вот, да и комплекцией далеко ему было до старшего брата. Невысокий такой, худенький, хотя и жилистый. Наряди Лосева в штатскую одежду, и он вполне сходил за парнишку-подростка. Но в солдатской форме, конечно, был вояка хоть куда.

Правда, усы и борода у него ещё не росли, что очень огорчало Лосева. Хоть тресни, не росли и всё тут! Он даже стал покуривать, в надежде, что это повлияет на рост лицевой растительности, да куда там. А вот положенные фронтовые «сто грамм» все также отдавал желающим.

К коту Лосев был привязан по-прежнему. Кот за это время тоже очень вырос. Крупный, сильный, мускулистый. Настоящий БКП – боевой кот пехоты, как называли его бойцы. Как и раньше, на привалах и после боёв он был отдушиной для солдат.

Состав роты за этот год, конечно, изменился. На смену погибшим пришли другие бойцы, но все они сразу же проникались к четырехлапому любимцу глубоким расположением.

Самым страшным днём для Лосева был первый день наступления полгода назад. В тот день геройски пали многие из его роты. Лосева же, хотя он за чужие спины, само собой, не прятался, едва зацепило. Он даже в санчасть после боя не пошел. Не до того ему было. Спать после того боя Лосев долго не мог, всё думалось и думалось. Как только он закрывал глаза, сразу же во всех деталях всплывали картины боя.

Высота была укреплена дзотами, а перед ней тянулись вражеские траншеи, усеянные пулеметными точками и опутанные колючей проволокой. В центре траншей и по флангам тоже находились дзоты. И взять эти позиции нужно было в лоб, После массированной артподготовки их роте предстояло ринуться в атаку и выбить фашистов из укреплений. Это была их задача на этом участке фронта.

После сигнала красой ракеты, они бежали к вражеским позициям, беспрерывно строча из автоматов, а по ним из фашистских траншей молотили пулеметы и безостановочно лупили автоматы. С визгом пролетали мины, выпущенные из вражеских минометов.

Атака была стремительной и яростной. От автоматных очередей и разрывов у Лосева заложило уши. Он видел, как, стреляя из автоматов, бежали вперёд его товарищи, и некоторые вдруг падали, словно наткнувшись на невидимую преграду. Он видел бегущего впереди лейтенанта Зорина. Зорин размахивал автоматом и что-то кричал, показывая вперёд, но что, Лосев не мог разобрать. В какой-то момент он увидел бегущего рядом старшину, тот хлопнул Лосева по плечу и вырвался вперёд. Чуть позади Лосева строчил на бегу из автомата старик Лукич.

И Лосев бежал вместе со всеми, и вместе со всеми стрелял, стрелял, стрелял. Солдаты рвались вперёд, стреляли и падали, сражённые вражеским огнём. И вот уже вражеские траншеи. Видны нацеленные в упор дула автоматов, и различимы лица фашистов.

Они влетели на вражеские позиции на одном дыхании. Их стремительный бросок опрокинул оборону противника. Завязалась рукопашная. В ход пошли ножи и штыки. Это было месиво из орущих, рычащих, дерущихся тел.

Всё это Лосев помнил уже урывками. Он только увидел бросившегося на него фашиста, и почувствовал резкую боль в предплечье. Удар фашистского ножа пришелся вскользь, но Лосев на какую-то долю секунды замешкался и увидел над собой во второй раз занесённый нож.

А потом, чья-то рука перехватила руку фашиста, и Лосеву бросилось в глаза искажённое яростью лицо брата.

В следующее мгновение враг рухнул на дно окопа сражённый страшным ударом. Но в тот же миг брат медленно стал оседать вниз. Он успел глянуть на Лосева, словно хотел убедиться, что с тем всё в порядке. Потом голова старшины дёрнулась, из уголка рта полилась кровь, и он замер с открытыми, смотрящими в упор на Лосева, глазами. Из спины брата торчала рукоятка ножа. На это раз нож достиг своей цели.

Лосев дико заорал и бросился на фашиста, напавшего на старшину сзади. Фашист видимо струхнул, увидев перекошенное яростью лицо Лосева. Вместо того, чтобы защищаться, фриц вдруг прислонился спиной к бортику, сполз на дно траншеи и закрыл голову руками.

Не помня себя, Лосев разрядил в фашиста весь остававшийся запас патронов. Фашист давно уже распрощался с жизнью, а Лосев всё строчил и строчил.

Он пришел в себя, оттого, что кто-то тряс его за плечо. Это был Ступенчиков. Рядом в молчании стояли другие бойцы. Лосев оглянулся. По полю, то здесь, то там витали дымки. Санитары уносили раненых. Было тихо, неимоверно тихо, так тихо, что Лосев подумал сначала, что он оглох. Потом он услышал голос Ступенчикова.
–
Всё, – сказал Ступенчиков, – наша взяла.
Но радости в его голосе не было слышно.

Лосев сидел около старшины, уткнувшись носом в колени. Он не мог плакать. Он просто отрешённо сидел, потом встал, выбрался из траншеи и пошёл по округе.

Убитых и раненых было много. Около раненых копошились санитары, уносили их в тыл. Лосев бродил по недавнему месту боя как неприкаянный. Ступенчиков следовал за ним неотступно.

– Где Лукич? – спросил вдруг Лосев, и сам не узнал своего голоса. Голос был сиплый и какой-то надтреснутый.

– Не знаю, последний раз я видел его в атаке, – ответил Ступенчиков.

Потом они нашли Лукича. Он лежал недалеко от траншеи. Лежал так, как будто бы всё ещё продолжал бежать. В руке его был зажат автомат.

Рядом с Лукичом сидел кот Васька и беззвучно открывал рот. Ступенчиков молча положил руку на плечо Лосеву.

И Лосев заплакал. Нет, не в голос. Он просто стоял над Лукичом, а из глаз его текли слёзы. Он не знал о ком плачет. Он плакал о брате. Он