предстал передо мной, пронзая адским взглядом, прожигающим меня насквозь. — «Весы»! -Он протянул ладонь. Да это же Понтий Пилат, — неизвестно из каких глубин пришло знание, «Весы»! -Злобно прошипел он. И вдруг что-то в его лице мне показалось знакомым. -Ба! Да это же кумранит Йони. Значит, Пилат был тайным ессеем. Но ведь это чушь. Чушь! Я подмигнул ему, но тут почувствовал, что хлыст буквально вспорол мне спину. Но почему я не чувствую боли? Почему? А тем временем Понтий подставил под непонятно как, возникшую водокачку руки, а какой-то грузный, бородатый иудей приводил в действие рычаг. -Ирод, давай, качай, веселей, — покрикивал он. Тонкая струйка воды потекла в подставленные ладони. — Что же ты делаешь! -хотелось закричать мне.
— Умываю руки, — спокойно ответил на мои мысли Пилат, — да вот никак не могу умыть. А другого крана поблизости нет. Розовая вода, хотя бог весть как в этой темноте, я мог рассмотреть её цвет, стекала с ладоней и это была уже не вода. Не вода! А лужа всё полнилась у ног его. Затем
меня куда-то вели, направляя тычками, нагрузив на спину большой крест. Я ощущал кожей его
необструганную поверхность. Я видел лишь брусчатку под ногами и потную спину такого ·же бедняги, как я. — Ты кто? -С трудом, сквозь сбитое дыхание (говорили же мне, что нужно меньше курить) спросил я впереди идущего человека. — Иешуа, из Назарета, — с трудом ответил он мне. Ты, Иешуа? — поразился я. А куда нас ведут?
— На Голгофу, — смиренно ответил он. И каждый несёт свой крест.
— Какой крест?! Вы что, охренели?! — Заорал я. -Мне адрес дали, записку. Я тут вообще не причём. -Неисповедимы пути господни, — ответствовал Назарянин. Не ропщи, на всё воля Божья.
— Так ты Иисус? -Греки зовут меня так.
-Греки, — несмотря на своё положение всё-таки съязвил я.
— Ты же не грек, — что ты хочешь, человек? — тихо произнёс Иешуа, — итак тяжела ноша моя.
— А мы, — покряхтывая, не мог опомниться я, -неужели уже веками несём эту ношу. Ты хоть прежде подумал, чем обвернётся твоё учение для твоего народа. Ты идёшь на распятие, а твоих соплеменников, затем именем твоим и во славу учения твоего будут и распинать, и жечь, и травить газом.
— Я не понимаю о чём ты, — хрипя под тяжестью креста произнёс Иешуа.
— Я хотел любви, а не смерти. Но на всё есть Высшая Воля. Я иудей. Мой отец, отец всех иудеев, но он и отец ·всех народов. Я не отрекался ни от него, ни от веры своей.
- Но именем твоим будут уничтожать и, твой народ и твою веру! — Я скорблю, если это так. Но что изменишь, идя на крест? Лишь всепрощение.
— Чушь! — перебил я его. -Какое всепрощение, когда последователи твои не научились любить единоверцев своих, сколько крови, войн. Любовь, должна быть с кулаками, Любовь за любовь. Мир за мир.
— Уже поздно, — ответил после недолгого молчания Он.
- А чтобы ты делал, если бы всё это знал? -не отставал я,
-Подумал, — всё же ответил Иешуа.-Но … Мне трудно говорить …
И снова какие-то сильные руки выдернули меня из скорбного пути. Видимо, пока ещё не моё время. Упали разрезанные верёвки, свалился с противным стуком проклятый крест.
— Фимка!¬ обрадовался я, — ты?!
— Я -Иуда, — ответил Фимка.- Ты должен выжить, чтобы рассказать. Он оттащил меня в глубь переулков и сильно подтолкнул в спину: — Помни! И опять темень, опять гулкие пустые переулки кварталов «Старого города». Но где же бумажка с адресом? Я её выронил, потерял? Куда же мне идти? Как выйти? Кто-то настойчиво теребил меня, разгоняя видения. Это было утро. Я открыл глаза и. наверное, с минуту очумело смотрел в потолок, но никаких знамений и писем на нём не появилось. А тревога вопреки логике не исчезла вместе со сном. Она, сволочная и весьма стервозная ныла, посасывала где-то в глубинах желудка, и сушила горло. Я с трудом преодолел притяжение кровати. Встал и поплёлся к холодильнику за заветным глотком ледяной колы.
Прошла неделя после моего возвращения в Тель-Авив. Южный, беззаботный и, как говорят, никогда не спящий приморский город снял с меня гнетущую атмосферу Вечного города. А тут, в Тель-Авиве, всё казалось надуманным и не реальным в цветном водовороте беззаботных гуляк по длиннющей, богемной артерии города улице Дизенгоф, развеивалось, исчезало за пряными запахами специй и мяса. Заволакивало ароматом свежее смолотого кофе и убаюкивало в мелодиях уличных музыкантов. Реальный контраст разделения миров, где прошлое лишь слегка угадывалось за фасадом настоящего и агрессивно наступающим на город будущим. И всё же, всё же, как ноющая, зудящая к непогоде рана, врывались в меня фразы текста Иуды, смешиваясь с повествованием кумранита. И яркие видения, как из-за угла вдруг набрасывались на меня, скалясь в вековой ухмылке, словно вбивая в мозг: -Что, думал, от нас воз¬ можно уйти, скрыться? Ан нет, мы теперь в тебе. Можешь бежать, если ты так глуп, но от Знания сбежать невозможно. Ты можешь только передать его, облегчая свою душу.
Но избавиться тебе от него уже не суждено никогда. Никогда.
— Передать, — словно вошло в мозг. Непременно это то, что я должен сделать. Йони считает, что рано. Но Йони, это ведь не господь Бог. Мне не нужна сенсация. К чёрту! Я должен лишь открыть миру истину. Так долго скрываемую, оболганную. Вернуть Иуде его доброе имя. Разве это не благородно? Разве хотя бы ради одного этого не стоит попытаться? Обуреваемый жаждой действия, я вернулся в редакцию. Но скептицизм редактора остановил меня, как вдруг возникшая на пути преграда, которую нужно взять. И если уж не с разгона, так хотя бы иным, — пока и непонятным способом.
— Пойми, дорогой, — вещал редактор. Всё это довольно занятно, но факты. Какие у тебя факты? Ты репортёр, а не фантаст. Хотя, если у тебя так уж в одном месте свербит, то напиши, как что-то гипотетическое, из легенд и слухов для пятничного номера, но лучше -приступай к работе. Вот в Герцлии фестиваль альтернативных театров намечается. Съезди, фотографа захвати. Думаю, немало забавного увидишь. А позже рассказик твой или что там получится оформим.
Идёт? -А что я мог ответить какому никакому, а всё же начальству? -Идёт, повторил я, покидая кабинет.
Информация, главное, что питает любую идею И при наличие нужной тебе темы способ её добычи на сегодня не составляет той глобальной проблемы, которая возникла бы лет двадцать назад. Нет нужды бегать по архивам и библиотекам, выуживая крохи информации. Его величество интернет готов за небольшую плату снабдить тебя всей имеющейся информацией во всемирной сети. И самое главное, практически мгновенно. Но вся набранная мной немалая информация, не затрагивала именно того, что интересовала меня больше всего. Что же делать теперь? Как добыть хоть что-то, подтверждающее откровения Иуды? И я всё же, основываясь на рассказе Йони, решил написать статью -гипотезу, не претендующую на исторический факт и поместить там, где её прочтут сотни, а, возможно, и тысячи. К чёрту газету! К чёрту редактора! Факты пусть раздобудут те, кто будет опровергать, если таковы найдутся.
Это даст дополнительный толчок теме. Не долго раздумывая, я принялся отстукивать на принтере первые фразы.
Прошло ещё несколько дней. Ощущение неосознанной тревоги прочно вселилось в меня. Но всё же, что вызывало её, что спровоцировало? Я не мог спать. Кошмары заполняли то, что я никак не назову сном. Персонажи из того, что мне удалось узнать, смешивались с реальными, взаимно дополняя и отрицая друг друга. Мне бы талант Феллини, конструирующего свои фильмы из навеянных снов. Но я не Феллини и не кинорежиссёр. Я просто знающий, который должен молчать. По всей видимости, ночная издёрганность и нервозность, недосыпание обострили моё внимание. Уже второй день замечаю каких -то личностей, постоянно попадающих мне на глаза, куда бы мне не пришлось направляться; по делам редакции, да и после них тоже. Или это у меня вырабатываются определённые фобии? Тем не менее, рукопись я отпечатал и перевёл на жёсткий диск, решив в ближайшее время запустить её в интернет. И через одного знакомого «асса» программирование сделать это профессионально. Так как продвинутый «чайник»; всё же «чайник». И тут
ничего не попишешь.
Я уже вышел из подъезда и направился к остановке автобуса, но тут вспомнил об оставленном в прихожей кошельке. Чертыхнувшись, повернул обратно, проклиная свою зацикленность на рукописи, которая, видит Бог, всё же выбила меня из привычной колеи. Поднявшись на свой этаж, я поражённо остановился. Через неплотно запертую дверь просачивался свет.-Но я ведь закрыл дверь. Неужели моя рассеянность набирает обороты? Осторожно, стараясь не скрипеть проскользнул в квартиру, тихо прокрался в кабинет-спальню. Спиной ко мне стоял какой-то тип и рылся в моём компьютере. Листки сканированного мною утром текста в беспорядке валялись у его ног. Дико вскрикнув, я ринулся на мерзавца. Он резко обернулся, и я узнал одного из тех типов, которые вот уже несколько дней сопровождали меня. И хотя я просмотрел не один боевик, но теория, как я ещё раз убедился, мало совпадает с практикой. Пытаясь провести один из эффективных коронных ударов Ван Дама, не успел даже сообразить, как и почему у меня что-то взорвалось в голове и потолок, сделав стремительный виток, вдруг обрушился всей своей массой.
Воскрешенье, что и говорить, вещь великая, но малоприятная. Меня тошнило, болел ушибленный затылок и ныла левая скула. Но возрождение, как и рождение, проходит в муках. Чьи-то сильные руки меня приподняли и усадили в кресло. Кто-то поднёс мне стакан воды из-под крана (не могли минералки) но в моём положении привередничать не приходилось. И я эту воду выпил, как бальзам, который наконец-то, рассеял пелену.
— Не рассчитывали, что вы таким прытким окажетесь, — донеслось до меня. Я с трудом скосил
глаз на улыбающегося, не очень молодого мужика, слегка лысоватого, в очках и седых
завитушках волос. Дались мне эти завитушки? Где-то я его определённо видел. Ну да, вот он за-
курил и я вспомнил. Когда мы беседовали с Йони, этот очкарик подошёл ко мне и попросил при¬
курить. Точно. Ну и что это даёт? Что объясняет? Второй, лет тридцати, накаченный, но с довольно-таки приветливой рожей, коротко стриженный блондин пил кофе из моей чашки. Бред. Вы извините, мы воспользовались вашим кофе. Вы бы ведь не возражали, верно?
— Бред и к тому же абсурд. Или бред и абсурд это одно и тоже? Моя голова была перевязана, словно турецким тюрбаном, зелёным кухонным полотенцем. Этакий ходжа ибн уж не знаю как.
— Это вас Бени перевязал. Он в этом кое-что понимает. Не хотелось вызывать амбуланс, вот и пришлось из подручных средств. Это были ваши дискеты? -Наконец, спросил «пожилой». Я взглянул и на этот, казалось бы, невинный вопрос, чуть не ответил потоком горьких слёз. Дискета, единственная, не переписанная, была разломана самым варварским способом на куски, на … Ком застрял в горле, и я опять трясущейся рукой поднёс ко рту стакан с препротивной «общественной водой».
— Не волнуйтесь, — попытался меня успокоить лысый очкарик.
— Как вы себя чувствуете?
— По сравнению с дискетой неплохо. Вы кто?
— Значит уже лучше. Сейчас мы всё объясним.
— Дайте, сигарету, — всё ещё слабым голосом попросил я.
— Не думаю, что вам сейчас на пользу, но… берите. Он протянул мне «Тайм лайт».
