Николай Васильевич неспешно прогуливался по саду, утопая в мыслях и зелени его окружавших. Кусты смородины, тяжёлые от сочных ягод, яблони, стройными рядами уходили от дома вдаль, к горизонту; тут же небольшая бахча с арбузами и дынями, которые были неизменным лакомством отставного полковника.
Издали всё нарастал нещадный треск. Из облака пыли показалась почтовая коляска; одно из колёс мерзко свистело с самого сотворения данного транспорта. Свист, треск и гудение порядком потрепали нервную систему кучера, который в эту минуту трясся на облучке, судорожно дергая седую бороду.
В коляске сидели два пассажира, в пыли дальних дорог. Один из них молодой офицер, недавно приставленный к почте. На коленях он держал сумку с корреспонденцией. Рядом с ним сидел Иван Филиппович, и, завидев своего друга Николая Васильевича еще издали, радостно махал рукой.
Лицо старого полковника прояснилось:
— Что-то вы, Иван Филиппович, припозднились, голубчик. — Отставной полковник шёл через двор, чтобы открыть калитку. Гость пожимал плечами и широко улыбался: он был рад встрече, но как будто чего-то стеснялся и безмолвно извинялся. В руках он держал две больших сумки, в которых позвякивала стеклянная тара.
— Николай Васильевич, уж извиняйте, обещался на прошлой неделе, да никак не получалось: лошадь продавали. Сын тот еще торгаш, или как сегодня изъясняются, предприниматель. Язык сломаешь.
— Ну и как, продали? – спросил Николай Васильевич, принимая сумки от старого товарища и провожая гостя в дом. Вопрос был задан для поддержания разговора, ибо и так было ясно, что тягловая сила продана, а тяжелый на подъем Иван Филиппович ни за что бы не стал добираться на перекладных, даже до старого друга.
Разговор тем временем продолжался. Иван Филиппович шел чуть впереди своего друга и рассказывал ему о всех трудностях продажи лошадей в современном обществе.
- Я говорю, сын торгаш еще тот: купи дороже, продай – дешевле. Вот его девиз. Не пойму, что такое, вроде зубы здоровые и спина прямая…
- У кого, у вас или у сына? – спросил Николай Васильевич и засмеялся.
- Что? Да ну тебя к лешему, – отмахнулся гость. У лошади, вестимо.
Не прошло и получаса, как закадычные друзья пили чай в гостиной, который уже разлила Агафья, молодая суетливая дворовая девка. Она наскоро нарезала дыню и легко и незаметно скрылась в коридорах.
— Хороша, чертовка! – сказал Иван Филиппович, провожая Агафью взглядом и прихлебывая чай из фигурной чашки китайского фарфора. Он взглянул на ободок чашки, который был чем-то измазан. «Должно быть, Агафья второпях помыла посуду», — подумал Иван Филиппович, но говорить об этом хозяину дома не стал, иначе девке бы пришлось не сладко. Старый полковник был строг в хозяйстве.
Тут взгляд гостя остановился на часах которые мирно шагали, отмеряя безвозвратное время.
— А что это, Васильевич, где же мешочек с песком?
Старый полковник посмотрел с ностальгическим удовольствием на часы, потом взглянул на своего друга:
— Сын привёз из командировки сказал хозяин дома.
Филиппович сделал большой глоток, поставил чашку на блюдце и, малость подумав, спросил:
— В каком он звании ходит теперь?
Хозяин с отцовской гордостью произнес:
— Капитан! Сотней командует. Тоже давненько не навещал стариков, шельмец.
Только сказал отец молодого военного, как за окнами послышался всё нарастающий гул, похожий на камнепад или биение камней в горном ручье.
Николай Васильевич резвее резвого метнулся к окну.
— Батюшки, – воскликнул старый полковник, – никак Арсений едут!
Иван Филиппович с дружескою любовью наблюдал за суетливым другом, а сам по себе подсобрался и приободрился. Ему было чрезвычайно интересно посмотреть на то, как изменился Арсений, неся службу на Кавказе. Какие изменения произошли с ним за те пять лет, что они не виделись, перемены не столько внешние, сколько внутренние, ведь Ивану Филипповичу как врачу психиатру были всегда интересны движения души человеческой.
Арсений высокий авантажный человек, пожалуй, слишком молодой, для капитана, но за свои армейские заслуги был удостоен такового звания.
Молодой офицер вошёл в дом бодрой походкой, хотя лицо его подрагивало, как будто он претерпевал боль. Сразу подошёл к отцу, обнял его и расцеловал:
— Папа, как я рад вас видеть, — произнёс Арсений, затем повернулся к Иван Филипповичу, коротко кивнул и, встав по струнке, шуточно козырнул. – Моё почтение Иван Филиппыч
Сославшись на усталость и нелёгкую дорогу, Арсений удалился в свои комнаты на втором этаже.
Как только Арсений поднялся к себе, вслед за ним тут же скользнула Агафья. Видимо для того, чтобы узнать не нужно ли что молодому хозяину.
Иван Филиппыч опытным взглядом врача сиюминутно определил, что молодого человека беспокоят боли в ногах, так как Арсений малость прихрамывал и покусывал губы, морщась от боли...
Двое друзей вернулись к столу и продолжили разговор. Старый полковник понимал, что сейчас сына лучше не трогать и не терзать расспросами, поэтому все свое внимание он сосредоточил на госте.
— Ну-с, милостивый государь, рассказывай, какова причина твоего появления в моем доме? – задал вопрос Николай Васильевич. А задал он его не спроста, потому как знал, что старого эскулапа клешнями из дому не вытянешь.
Иван Филиппович долго смотрел на часы, на новенькие блестящие гирьки, глубоко вздохнул и молвил:
– Нет у нас в селении ни одного доброго врача. Молодежь уезжает, кругом одна старость…
– Ну-ну, ближе к делу… - поторопил старый полковник, подаваясь вперед.
– Хочу кабинет открыть, возобновить лечебную практику, так сказать, – набравшись смелости сказал Иван Филиппович, выдохнул и залпом выпил остывший чай.
Николай Васильевич задумался.
– Я дам сколько пожелаешь, только вот, - хозяин дома умолк и стал неспешно доливать кипяток из самовара. Гость заерзал на стуле, как абитуриент на экзамене. – Только вот моя благоверная та еще сквалыга, жадина страшенная. Сами, небось, знаете.
Иван Филиппович тяжко вздохнул и начал рассматривать свой галстук. Не только он это знал. Тамара Никитична была известна на сто верст вокруг. Землю у мельника выторговала за гроши. Бедняга и не понял, как продал родительское наследство за бесценок. А как осознание пришло – так и запил. Пил много, страшно, некрасиво. Пугал девок и веселил старух, бегая по деревне в одних подштанниках и грозясь сжечь дом полковницы ко всем чертям.
Не успела Тамара Никитична зайти в дом как тотчас по определенным признакам поняла, что приехал любимый сын и воскликнула: «Арсений приехал! Вот счастье-то какое!» - всплеснула руками необъятных размеров женщина.
Затем секунду помедлив и о чём-то подумав, она закричала: Агафья, анафема душа*, ты где пакость такая. И Тамара Никитична устремилась на второй этаж. Не прошло и пары минут как сверху донеслись крики и вопли, а следом показалась сама хозяйка дома, волочащая за волосы полураздетую дворовую девку, которая плакала навзрыд, размахивая руками и пытаясь освободиться от медвежьего хвата.
— Пустите, пустите! - кричала Агафья. Она пыталась прикрыть оголившуюся грудь, готовая провалиться сквозь землю от стыда.
Вышвыривая девку на улицу, Тамара Никитична посмотрела в сторону гостя и словно не было никакой сцены с криками и воплями сказала:
— Здравствуйте Иван, - и в глазах её мелькнули проблески прошлой жизни.
Она поинтересовалась, что привело к ним старого друга, отчаянного домоседа, а последнее время и вовсе затворника.
— Я, конечно же, дам вам денег, Иван Филиппович, - запросто ответила жена старого полковника и глубоко вздохнула. Плечи Тамары Никитичны медленно поднялись и опустились. Нет, не от врожденной скаредности, не от низкого чувства, а совсем от другого. Как бы она хотела, чтобы Иван Филиппович бывал у них чаще. Он, конечно, закадычный друг ее супруга, с которым тот плечом к плечу стоял три года на Кавказе. Они тогда были молоды и красивы. Каждый по-своему. Но жизнь распорядилась так, а не иначе.
Старый полковник с женой пошли проводить Ивана Филипповича, снарядив такой же необъятной дыней, как сама хозяйка дома. Они прикрыли за собою калитку и направились вниз по улице Покровской, что вела к почте. Наверняка, гость еще успеет вернуться домой на той же коляске. И вновь ему слушать скрип колеса и бухтение кучера. Но теперь уже с легким сердцем и тяжелой дыней. Кажется, он все-таки откроет свой врачебный кабинет.
Если бы сейчас Арсений не сжимал в объятиях заплаканную Агафью, а подошел к окну, он непременно заметил серый силуэт, который прятался за изгородью: пьяный мельник окончательно спятил. С бешеным блеском в глазах следил он за домом, за обиталищем той, кто безжалостно обобрала его, обманула. В нем зрело чувство мести. Он кусал губы, бубнил что-то про огонь и кару божью.
-------------
* анафема душа – выражение, по всей видимости, образовано от слова «Анафема» — изгнание, отлучение от церковного общения.
