пытались оправить жалкие наряды…
Хаим заметил ещё одно. Новые взгляды новых этих. Там, в точке отъезда – эти взгляды были полны липкого, неоправданного превосходства, а здесь… что же было здесь? Хаим попытался подобрать ассоциацию, словно это что-то ещё значило, и понял: это взгляд скотов, возвысившихся над человеком.
Но всё больше недоумения, всё больше тихих возгласов. Сколько прошло с того времени, когда все, кто ещё мог, высыпались из вагонов? Минуты три? Четыре? но всё больше смятения, всё больше тревожного любопытства, всё больше взглядов мрачно обращается к проволоке, завешенной какими-то лоскутами – не то одеялами и простынями, каким-то образом сюда попавшими, не то вещами?..
И всё кругом в охране. Но вот появляется кто-то, кто, без сомнения, сейчас всё разъяснит. Он говорит на своём языке – громко и отчётливо, затем повторяет на другом – ломано и отрывисто.
–Что? – переспросила Ирэна. – Баня?
–Взять личные ценности. Документы, у кого есть, и умывальные принадлежности…– повторила последние слова «главного» мама. Голос её упал до шёпота. Но они слышат её. Слышат, потому что эта тишина убийственна.
Хаим понял, что это конец. Он ещё не понял какой это именно конец, но предчувствие его не подводило. Что делать? Паника родилась в нём. Пронеслась мгновенно: драться? Бежать? Вокруг полно охраны. А его дети?..
–Спокойно, – голос их соседа по несчастью действительно спокоен, – эти люди боятся болезней. Они сейчас нас всех промоют и перепишут. И тогда уже разгонят по работам. Иначе – зачем умывальные принадлежности?
Это слабый самообман, но многие выбирают его вместо горькой и обречённой правды. В удушливой тишине тысячи рук перебирают в стремительности свои вещи, отгоняя ненужные вопросы, вроде: надо ли брать бельё? Не украдут ли вещи? Куда бы…
Это неважно. Тысячи людей, скованных самообманом и обречением, ужасом и безысходностью в тишине перебирают свои вещи, выбирая документы и ценности.
«А может и впрямь я надумываю? Эти такие…язв боятся больше пуль!» – вдруг подумалось Хаиму, и он с удивлением отметил, что и сам уже перебирает свои вещи, выбирая кусочек мыла, бережно замотанного в полотенце. Это мыло ещё из прошлой жизни… сбереглось, надо же.
Они перешли разом и одновременно с этой вокзальной платформы на какую-то другую, куда меньше. С тремя дорожками и тремя зданиями. Яков механически перевёл: «Одежда», «Обувь», «Лазарет».
–И впрямь боятся! – усмехнулась Ирэна. Она отогнала от себя ужас и теперь верила глазам. Как могла она верить рассудку, если её глаза видели надпись «Лазарет»?
–Женщины и дети направо, мужчины налево! – раздаётся новый приказ. И здесь начинается суматоха. Но даже ей не прогнать придушенной тишины, что встаёт в каждом. Тишины ужаса. Тишины осознания.
Надо что-то сказать, как-то подбодрить, пожелать, проститься?.. но что? где найти слова? И потому многие просто выбирают тишину.
Подавляющую тишину. Умерщвленную тяжестью происходящего и осознанием всего, что здесь повторяется в день по несколько раз тишину. Единственного свидетеля преступления столь мерзкого, что однажды не выдержат и заплачут, возопят даже камни и сама земля.
