— Не надо оваций! Графа Монте-Кристо из меня не вышло. Придётся переквалифицироваться в управдомы, – произнёс Остап, поскользнулся и скатился вниз. Ледяное плато вместе с Остапом стало уходить под воду. — Лёд тронулся, господа присяжные заседатели, и в прямом, и в переносном смысле, — это последние слова, которые он успел сказать, перед тем как оказался в центре ледяной глыбы.
Через несколько дней наряд советских пограничников обнаружил нечто удивительное: сквозь прозрачный лёд хорошо был виден странный человек без шапки и в одном сапоге. Глыбу течением прибило к советскому берегу. О странной находке доложили по начальству. Начальство не знало, что с этой находкой делать. В результате человек во льду оказался в холодильнике глубокой заморозки, где хранились продукты стратегического запаса воинской части. И вскоре о ледяной глыбе благополучно забыли.
А в начале девяностых годов, когда республики брали столько суверенитета, сколько можно унести, в государстве уничтожали воинские части и выносили всё, что можно и нельзя, солдаты наткнулись на человека во льду, который, надо сказать, довольно-таки хорошо сохранился. Кто-то вспомнил имя учёного, последователя Роберта Эттингера, занимавшегося крионикой, и ледяную глыбу в рефрижераторе доставили в институт криогенных исследований.
Очнулся Остап на высокой кровати, абсолютно голый, весь увешанный какими-то проводками и прочей ерундой. Он попробовал пошевелиться: руки-ноги целы, однако двигаться мешали провода. «Хм, это, конечно, не Рио-де-Жанейро, но я, пожалуй, скорее жив, чем мёртв», — подумал великий комбинатор.
Он силился понять, как сюда попал, но последним его воспоминанием был нелицеприятный инцидент на советско-румынской границе.
Размышления Остапа прервало появление миловидной девушки. Она уставилась на мигающие лампочки какого-то прибора, а потом стала быстро что-то записывать в тетрадку.
— Хм… — кашлянул Остап. — Могу ли я попросить мадемуазель принести мне какую-либо одежду? Потомку янычаров не пристало находиться в таком виде перед столь милой барышней.
— Ой-й! — завизжала девушка и выскочила в коридор с криком: — Шеф, шеф, быстрее сюда! Он проснулся.
Через несколько минут к Остапу подошёл невысокий человечек с бородкой клинышком и, как будто чего-то опасаясь, спросил:
— Как вы себя чувствуете, молодой человек? Ничего не болит?
— Уважаемый, я совершенно здоров. Не могли бы вы избавить меня от этих проводов?
— Таки да. Только осмотрю вас ещё разок. Я ваш доктор, — человечек послушал сердце пациента, лёгкие, осмотрел горло. — Розочка, — проговорил доктор, обращаясь к застывшей, словно статуя, девушке. — Хоть убейте, но он действительно здоров. Это же просто подарок для моей докторской. Вы помните ваше имя, молодой человек?
— Конечно. Разрешите представиться, Остап-Сулейман-Берта-Мария-Бендер-Бей, сын турецко-подданного, если вам нужно проще, то Бендер Задунайский. Доктор, хотелось бы одеться, видите ли, лавры инженера Щукина мне вовсе ни к чему.
— Да-а… — доктор потёр переносицу. — Пациент, видать, с манией. Надо бы его психотерапевту показать. Розочка, возьмите деньги, купите штаны, рубашку, сандалии, кепку, впрочем, вы сами знаете, что нужно.
Освободившись от проводков, Остап сел в постели и огляделся. Ничего примечательного не предстало его взору, хотя… В углу комнаты, на табуретке, сиротливо лежали тряпицы, в которых сын турецко-подданного узнал свою одежду. Как только доктор вышел, Остап перетряхнул тряпочки и нашёл, что искал — румынские пограничники интересовались бриллиантами и золотом, пачка советских денег, перевязанная бечёвкой, их не заинтересовала — там и так было, чем поживиться. Остатки прежней роскоши перекочевали под подушку.
Вошла Розочка и вручила Остапу одежду. С размером угадала. Хотя штаны из материала наподобие дерюги были не очень удобны, сын турецко-подданного в них влез с мыслью: «Наверное, тоже шили на Малой Арнаутской. Эх! Шарфика не хватает». Зато пиджак Остапу понравился, особенно большим внутренним карманом, куда, как только Розочка отвернулась, перекочевала спасённая пачка купюр.
— Вы пока поживёте здесь, — щебетала Розочка. — Вы ещё должны находиться под наблюдением. Я принесу вам книжки. Вы, наверное, любите Ильфа и Петрова?
— Хоть с этими господами я и не знаком, несите книжки, барышня, и ключ от квартиры, где деньги лежат, — а про себя подумал: «Ну, уж нет. Я в неволе не живу» и покосился на распахнутое окно.
Розочка захихикала и выпорхнула в коридор. Остап тут же подошёл к окну и буквально через минуту уже поднимался с клумбы, пересёк институтский двор, вышел из ворот и… обалдел. С одной стороны, он узнавал Французский бульвар и понимал, что находится в благословенном городе Черноморске. С другой же стороны, Остап смотрел на невиданные автомобили, которые быстро проносились мимо, и не узнавал Французский бульвар.
— Да уж, это вам не Антилопа-гну. Козлевича бы сюда, — мечтательно произнёс Остап.
Так, глядя по сторонам и не переставая удивляться, великий комбинатор пешком добрался до Дерибасовской. Желудок урчал, требуя пищи. Остап увидел знакомую вывеску. «Гамбринус» встретил его прохладным полумраком. Потомок янычаров сел в дальний угол, заказал бокал пива и сковородочку печёночки с маринованным лучком. С удовольствием отобедав, он подозвал официантку, отсчитал пачку купюр и протянул с достоинством.
— Шо це таке? — возмутилась девушка. — Уберите свои бумажки. Давайте гривны, на худой конец, баксы.
— Барышня, в гривнах я ничего не понимаю, берите нормальные советские банковские билеты. Будьте уверены, они не фальшивые, господин Корейко уж в этом разбирался.
— Богдан, — завопила официантка. — Шо то происходит сегодня? То рыжий сын Чубайса уходит, не расплатившись, то ентот тип бумажки непонятные суёт.
К Остапу подошёл крупный, наголо обритый мужчина, взял деньги, протянутые Остапом, долго их крутил, рассматривал на свет, нюхал, разве что не жевал.
— Тебе повезло, чувак. Я бонистикой интересуюсь, — он достал из кармана деньги и протянул официантке. — Только таки советую в следующий раз подобных шуток не проделывать. Здесь этого не любят.
Ничего не понимая, Остап вышел из бара. Вот он, городской сад, и всё те же «неправильные» львы. Однако не только машины, но и люди совсем другие. Рядом стояла женщина и громко говорила в пространство: «Я вас умоляю. Вы слышали про пугало Рабиновича? Нет? Да вы шо? Ему вороны вернули урожай за прошлый год». В это время к женщине подошёл рыжий молодой человек и трепетно произнёс:
— Мадам, я вижу, вы такая добрая. Помогите сыну Чубайса. Меня, видите ли, обокрали на Молдаванке. Я позвоню папе, чтобы он прислал мне денег, а заодно и вам, чтобы возместить затраты. Вдвойне. Иначе папа может сильно рассердиться. Что плохого сделала вам Украина?
Женщина колебалась, тогда рыжий выхватил что-то из её рук и рванул через сад. Остап побежал наперерез воришке, за углом дома перехватил его, быстро прикрыл рыжие волосы кепкой, а на разноцветную футболку парня накинул свой пиджак. Толпа, организованная ограбленной, с криком: «Держите вора!» промчалась мимо.
— Спасибо! — дрожащим голосом произнёс рыжий. — Чем обязан?
— Ничем особым, Шура. Напомнил ты мне одного человечка. А что, теперь какой-то Чубайс котируется выше лейтенанта Шмидта?
— Дык, это — я не Шура. Ни с каким лейтенантом не знаком. Чесслово. Не Шура я.
— А это тебе только кажется, Шура. Он тоже любил размениваться на мелочёвку. Будешь меня слушать, мы таких дел наворотим. Будет нам с тобой Рио-де-Жанейро. Вот только объясни мне, Шура, почему так всё изменилось? Что стало со страной Советов?
— Где ж вас носило, дядечка? Нет боле такой страны. Мы с вами в самостийной Украине.
— Рассказывай, Шура, рассказывай. И посмотри, чем мои банковские билеты не понравились в «Гамбринусе»?
— От это да! Это ж какого года купюры? Дядечка, клад, что ли, нарыл?
— И никаких «дядечек», Шура. Зови меня командором. Надеюсь, паспорт ещё можно выправить на Малой Арнаутской?
— Без проблем, были бы гривны. А этот антиквариат надо предложить на Соборной площади в самом начале Дерибасовской, за кафедральным собором, там коллекционеры тусуются.
— Что ж, Шура, в бой! Будешь моим адъютантом. Пожалуй, рановато в управдомы, — Остап ещё раз огляделся по сторонам. — И всё ж, ты мне расскажи, на каком я свете.
Надо сказать, великий комбинатор в реалиях времени, в котором довелось ему проснуться, вырвавшись из ледяного плена, освоился довольно быстро. Сидя за столом в офисе фирмы «Новые рога и копыта», Остап говорил рыжему:
— А ведь, в принципе, ничего не изменилось. Пока есть человеческие пороки, а они будут всегда, пока люди так любят халяву, я бессмертен, Шура. Вот увидишь, когда-нибудь где-нибудь в районе Дерибасовской мне памятник поставят.
— Командор, — с восхищением отвечал преемник Балаганова, раскрашивая однодолларовые купюры, вырученные за деньги подпольного миллионера Корейко, в красный цвет, — вы ещё круче, чем о вас писали.
— Всё будет нормально, Шура. Мы сами установим стоимость наших разноцветных долларов. Доллар же не перестаёт быть долларом, хоть и красный, правда? Можно в магазине отоварить его по номиналу, а можно у нас в «Рогах» поменять его же на сто зелёных. Люди гривны нам понесут, соорудим пирамиду. Никакой уголовщины, я всегда чтил уголовный кодекс. Самое главное здесь, Шура, не заиграться. Я всё рассчитал. Вот увидишь, первые наши вкладчики будут нам по гроб жизни благодарны.
— А потом, может, в депутаты, командор? Такую пиар-кампанию развернём.
— Только не это, Шура, только не это. Рио-де-Жанейро давно по мне плачет. Чувствую, совсем скоро Рио примет меня в свои объятия, — Остап уже смотрел куда-то мимо. — Лёд тронулся, господа присяжные заседатели.
***
– Снято, – проговорил режиссёр, повернувшись к сценаристу. – Ты хоть знаешь, что у тебя будет дальше? Нам надо снять не меньше четырёх сезонов.
– Всё нормалёк. До нашего времени Остапу ещё шустрить и шустрить. А шо у вас за парниша на роль Остапа? Я же просил Зеленского Володю, – морщился сценарист. – Вечно ви меня не слухаете.
– Владимир не может. У него более масштабные задачи. Образ Остапа испортит ему имидж. Нехай иде в президенты. Та и парниша неплох.
Пока режиссёр спорил со сценаристом, Остап с сыном Чубайса тихо просочились на Французский бульвар. Им беззаботно подмигивала вечная надпись «Одесская киностудия».
