"Опойкины дети"

«Опойкины дети»


Это была не очень толстая книжка, и Женька прочла её в один присест. А когда прочла, то поняла, что всё это время занималась откровенной ерундой.

Шесть лет убила на эту художку, когда, вот она настоящая жизнь, только собрать рюкзак и вперёд! А впереди…покрытые снегом вершины, скальные выступы, горные кручи, реки, бурлящие в ущельях, пронзительное небо. И главное, настоящие люди: отважные, гордые, неподкупные. Они бескорыстны и великодушны. Они благородны и справедливы. В их взглядах уверенность и скрытая ирония. Они не предадут за тридцать сребреников. Они вообще не предадут. Ни за тридцать и ни за сколько. Они альпинисты и спасатели.

Туда, к ним, к суровым ледникам и неприступным скалам. Денег на билет хватит, копилка, слава Богу, оказалась вместительной. Не зря она целый год экономила на мороженках и складывала все карманные деньги – копила на видеокамеру. Да ещё родители на день рождения деньги подарили, а она не потратила, а отложила всё на ту же видеокамеру. Только бы не выловили по дороге. А то придерутся, что паспорта нет и в детприемник.

Женька отыскала в кладовке рюкзак, внимательно осмотрела его со всех сторон.
А рюкзак классный! Мамин ещё. Когда она молодая тоже ходила в горы. Родителей, конечно, жалко. Но она обязательно напишет им, когда доберётся. Да, надо бежать сейчас, пока мама в отъезде. Вот только бы Стаська не увязалась следом. Она еще малявка, куда ей в горы.

Женька хотела начать складывать, и в этот момент зазвонил телефон. Мамин голос ворвался в ухо. Он звучал так ясно, как будто она вот тут, рядом, а не за тысячу километров.

– Ну, как вы там? Женечка, здоровье как у тебя, у Стаси? В школе как дела? Отец-то хоть не пьет?

Женьке стало так хорошо от её голоса, что захотелось, чтобы мама поскорее приехала домой. Женька даже не заметила, как по щекам у неё потекли слёзы. Она чуть не крикнула в трубку: «Мама, приезжай скорее! Всё плохо, и в художке, и отец пьёт уже целую неделю. Не может остановиться. И уже даже на хлеб денег нет. Правда он ходит «халтурить», но там с ним расплачиваются водкой. Мы со Стаськой так соскучились по тебе, мама!»

Но она вовремя остановилась. В кои-то веки маме дали бесплатную путёвку в санаторий, только дорога за свой счёт, а Женька будет её бессовестно дергать. А у мамы и так работа нервная, врагу не пожелаешь. Мама бросит лечение, отдых и сорвётся домой. Нет уж! Женька вытерла слёзы и бодро сказала в трубку:

– Все хорошо, мама, ты не волнуйся. Папа не пьёт. Мы со Стаськой школу не пропускаем. Отметки хорошие. Еды полный холодильник. Так что отдыхай и за нас не беспокойся.

– Всё, пока, деньги кончаются. Не скучайте там без меня. Кушайте вовремя. Целую тебя, Женечка. Стаську за меня поцелуй. Папе привет.

В трубке щёлкнуло, и связь прервалась.
– Всё, – подумала Женька, – никуда не еду. Какие там горы. Стаську-то ведь не оставишь. Да и он запьётся совсем.

Она закинула рюкзак обратно в кладовку и стала нарезать на послезавтра бумагу для художки. Если её конечно пустят. Вот сегодня Стаська ушла со своим классом на этюды, у них по субботам всегда пленер. И Женькин класс тоже ушел, а Женька не пошла.

Ей было противно вспоминать о классе. Предатели! Нет, не все конечно, Димка с Ромкой не в счёт, да еще Катька со Светкой. Но Светка сейчас в больнице лежит, а Катька с родителями всё ещё с моря не приехала. А остальные-то! Ни один ведь не заступился. Не сказал, как было дело, не пришёл Женьке на помощь.

А она, дура, всегда заступается, выгораживает до хрипоты, в драку бросается. Значит, получается, правильно ей сказала когда-то соседка: «Не высовывайся, не встревай, тебе-то какое дело, пусть себе разбираются, а твоё дело маленькое. Будешь заступаться – только себе дороже. Ты и будешь виновата».

А как же тогда? Как же не заступиться, если видишь, что несправедливо, если толпой бьют одного, а ты стой и смотри? А если сердце пылает огнём справедливости?! А если ты не можешь видеть, как плачут обиженные, и как унижают слабых? А если рука крепка и сама сжимается в кулак? А если так и тянется вмазать обидчику? Чтобы он понял, как это бывает больно и обидно.

Женька ещё маленькой, встряла в начинающуюся дворовую драку. Она с горящими глазами и крепко сжатыми кулаками выступила вперед, заслонив собой соседского мальчишку, и с негодованием в голосе заявила, чтобы противник убирался с их двора. Он от такого напора сперва оторопел, потом через Женькину голову попытался вмазать заслоненному Женькой мальчишке, но, тут подоспели старшие ребята и прогнали врага.

Одна вредная соседка стала верещать, что драку затеяла Женька и нажаловалась маме. А мама вместо того, чтобы заругать Женьку, взъерошила ей волосы и сказала, притянув к себе: «Ах, ты мой благородный отважный Робин Гуд!»

Потом Женька прочитала о Робин Гуде, и пожалела, что родилась не в двенадцатом веке.

А теперь…
Выходит, права была соседка?

За ту же Кармашкину в третьем классе на кулаках сцепилась с парнишкой из четвертого. В общем-то, из-за ерунды. Подумаешь, несся по коридору, завернув голову, и налетел на всем скаку на Кармашкину. А та – на дежурного с ведром воды. Вода разлилась. Кармашкина папку с рисунками рассыпала, и пара самых лучших работ упала прямиком в лужу. Этот, из четвертого, обозвал Кармашкину раззявой. Кармашкина ударилась в слезы. Стояла и ревела во весь голос прямо в коридоре.

Женька тогда клокотала благородным негодованием, мол, это он всё подстроил. Кармашкинские рисунки теперь не попадут на выставку и не будут отобраны на конкурс. Женька вмазала этому из четвёртого, а он ей. Он ведь тоже заступился. За дежурного из своего класса, которому пришлось эту лужу затирать. Всё закончилось расквашенными носами. И драчунов притащили к директору. Директор тогда классный был! Андрей Тимофеевич! Всё понимал. Жалко, уехал в другой город.

Директор спросил Женьку, за правое ли дело она сражалась. И Женька ответила, что за правое. Самое странное, что и её противник ответил точно также. Директор засмеялся и велел, раз уж они оба такие правые, поработать за правое дело – после уроков помочь монтировать выставку, ну там подать, поднести, сбегать, принести, подержать планшеты. За работой они и не заметили, как помирились, и с тех пор при встрече всегда здоровались за руку, а потом и вообще приятелями стали.

Ну, это когда ещё было, в третьем классе. Сейчас Женька в седьмом. Точнее, в начале седьмого, потому что ещё сентябрь. И Женьке совсем недавно исполнилось двенадцать.

И зачем только заступалась. Кармашкина ведь уже тогда всех достала своим хвастовством, что и рисунки у неё самые лучшие, и кисточки, и краски, и ластики, и бумага. И она непременно победит. Во всех выставках сразу. И, конечно, родители у неё самые-самые распрекрасные. Не жирно ли?

– А у нас что, родители хуже чтоли? – возмутился тогда абсолютно весь класс и стенкой пошел на Кармашкину.

Помнится, она испугалась и очень неохотно признала, что у остальных родители тоже хорошие.

За эти годы отношения с Кармашкиной испортились окончательно. Потому что, не только она одна побеждала, но и другие ребята, и Женькина сестра, и Женька. Причем, Женька бывало, и первые места занимала, а Кармашкина только вторые и третьи.

Конечно, на просмотрах учителя хвалили и Женькины рисунки, и Кармашкиной, и других ребят, и в фонды самые лучшие работы отбирали. В основном Кармашкиной, ну и Женькины тоже. А потом взяли и устроили персональную выставку, только не кармашкинских, а Женькиных и Стаськиных работ. Вот тогда-то Кармашкина от зависти чуть не лопнула. Как же, и учится-то она лучше, и хвалят её постоянно, и в пример ставят. А выставку – Женьке с сестрой устроили.

И началось. Между Кармашкиной и Женькой развернулась негласная война. Ну, скажем, не война, конфронтация. Причем, Женька о ней первоначально и не догадывалась.

А в этот раз Женька даже и не поняла толком, что случилось. Был урок живописи. Они как всегда сидели за мольбертами и рисовали постановку. Так они в художке называли натюрморты. В углу мастерской притулился со своим мольбертом Мишка Барсов из восьмого. Женька поняла, что его оставили под доглядом Зои Аркадьевны доделывать какую-то работу. Ну и пусть себе рисует. Никому же не мешает. Барсов то выходил, то заходил, на него никто не обращал внимания.

Постановку только начали. Рассчитана она была на три занятия. Кто-то всё ещё работал карандашом, кто-то уже начал в цвете. Класс был поделен на две группы, поэтому и постановки было две. Дёрнуло же её сесть в эту группу. Надо было в другую садиться, ту, что расположилась у левого окна. Но в той мест уже не было. Мольберты стояли по кругу вплотную, не протолкнуться. И она села рисовать второй натюрморт. Он ей показался даже интереснее. Более богатая палитра.

Место попалось что надо! Она сидела спиной к окну. И свет очень хорошо падал на мольберт, и ракурс был интересный. Она уже сделала набросок в карандаше и тут появилась Кармашкина. Увидела, что это место занято и надулась. По давно заведенному неписаному правилу, лучшие места всегда занимала Кармашкина.

Рядом с Женькой места тоже были заняты, и Кармашкиной пришлось ставить мольберт против света. Ну, а что такого, другие сидят и ничего. А хочешь на хорошее место – нечего опаздывать. Места ни за кем специально не закреплены, тут уж кто куда сядет. Так ей и сказали.

Но Кармашкина всё равно обиделась. Она уселась напротив Женьки, метрах в двух и начала рисовать, выверяя каждый штришок. В отличие от неё, Женька всегда рисовала очень быстро, и как говорила учительница «смело». Зато Кармашкина постоянно копалась, тщательно все прорисовывая. Техника, надо признать, у Кармашкиной было хорошая, отточенная такая, но вот смелости не хватало. Живописные работы получались какими-то «засушенными».

– Слишком уж академичные, – сказали как-то о них старшие ребята, – души нет.

Женька работала быстро. Сочно и живописно. Она постоянно меняла оттенки и мыла кисточку. И, конечно же, постоянно её стряхивала рядом с собой. К концу занятия около Женькиного мольберта обычно образовывалась бурая лужица от смеси разных цветов и куча капель. Потом приходилось брать тряпку и затирать.

Да и все так работали. С правой стороны каждого мольберта неизменно была подобная лужица или хотя бы цветные брызги. Конечно, по правилам лишнюю воду с кисточки следовало промакать тряпочкой, но этого правила никто не придерживался.

Женька спешила. Они с сестрой собирались погонять на великах по городу и договорились не задерживаться после уроков. Женька хотела ещё после велопрогулки заскочить к Светке в больницу, сказать какое задание, а то Светка со своим гастритом ещё долго лежать будет, отстанет от учёбы. Да и просто хотелось поболтать. Поэтому Женька не отвлекалась, она лишь краем глаза заметила, как ушёл Барсов.

Занятие по живописи было последним. Учительница подошла к Женькиному мольберту, посмотрела, похвалила, что-то подправила и сказала, что Женька на сегодня может быть свободна. Многих ребят тоже отпустили. Зоя Аркадьевна подходила к оставшимся, что-то подправляла, подсказывала и на тех, кого отпустила домой, внимания больше не обращала. Женька убрала рабочее место и ушла.

А на следующее