"Опойкины дети"

и возместить ей ущерб за кофточку. Кстати, вам, Барсов, тоже бы не мешало извиниться.

– Я ничего не делала, – тихо, но с расстановкой произнесла Женька, – и поэтому возмещать ничего не собираюсь.

– А я извиняться, – добавил Мишка.

– Ну, что ж, в таком случае, придётся вызвать вас на педсовет. А пока идите.

***

На следующий день во время переменки в школьном дворе Женьку выловила кармашкинская бабка. Она вцепилась костистой рукой в Женькино плечо и зашипела в ухо:

– Пойдем-ка, поговорим, милая.
Женька попыталась вырваться, но старухина рука больно и крепко впилась в плечо.

Но тут откуда-то вынырнула пятиклассница Стаська. Она схватила старуху за подол кофты и закричала:

– Куда вы тащите мою сестру?

Стаська уже знала о конфликте и считала своим долгом на переменках оберегать старшую сестру от возможных неприятностей.
Бабка оттолкнула Стаську, так, что та чуть не растянулась во весь рост.

– Но-но, потише, можете и ответить за то, что толкнули ребенка, – взвилась Женька. Она вырвалась и загородила Стаську.

– Не смейте трогать мою сестру! – снова встряла Стаська.

– И эта такой же змеёныш. Это ж надо, каких пьянчуг понабрали в приличное заведение, – снова зашипела старуха.

Женька со Стаськой округлили глаза. Они пьянчуги?

– И не делайте вид, что не понимаете. Я вашу подноготную всю знаю! И папашу вашего не раз видела. Тоже мне ин-жа-нэр! Я выведу вашу семейку на чистую воду!

И так глянула на сестер, что у них холодок пробежал по спине. Ну, чистая Баба Яга. И нос такой же, и прищур.

– Вот, что я вам скажу, паршивки, не смейте обижать мою внучку. Вы ей в пометки не годитесь. Она лучшая во всем, она отличница. Она рисует лучше всех в школе. И вам за ней гнаться – не угнаться. А за тебя мать всё рисует, и стишки дурацкие за тебя сочиняет. А наша Варвара самая лучшая, не чета вам. Она на золотую медаль идёт!

Женьке вдруг стало смешно. Она представила, как Кармашкина с копьём наперевес идет на золотую медаль. Бедная золотая медаль, прикованная цепями к стенке по рукам и ногам, рвётся из стороны в сторону и дрожит от страха. Кармашкина целеустремленно приближается к рыдающей медали, а сзади Кармашкиной на эту же медаль наставили копья кармашкинская бабка, мать и отец.

Женька еле сдержалась, чтобы не расхохотаться.

– Ладно-ладно, никто и не спорит. Единственная во всём мире отличница, единственная художница, единственная умница, единственная медалистка! Только она одна во всем мире и умеет рисовать! Самая-самая! Самая лучшая! Самая умная! Самая красивая! Самая длинная!
Старуха, услышав первые Женькины слова, сначала было, успокоилась, но затем, расчухав издевку, обрушилась на Женьку с новой силой.

– Ах ты, поганка! Недаром тебя Бог наказал, волосёшек-то лишил. Сколько под париком не скрывай, мы-то всё знаем!

Женька побледнела. Рука сама собой сложилась в кулак. Ещё секунда и старухин нос столкнулся бы с его необузданной яростью. Но встряла Стаська. Она серьёзно глянула на старуху и сказала.

– Бог детей не наказывает, Бог наказывает злых взрослых.

Потом Стаська взяла Женьку за руку и увела от оторопевшей старухи. Женьке даже не забрав портфель, ушла домой. Женьке было погано. Так погано, как никогда. Она плюхнулась на кровать, зарылась носом в подушку и долго ревела.


***


Про волосы это была правда. Три года назад длиннющие и густющие Женькины волосы в одночасье выпали. И сколько Женьку не таскали по разным больницам и лечебным институтам, никто не мог установить причину. Её, конечно, лечили, но все без толку. Дали инвалидность, но волос от этого не прибавилось. Вот тогда-то отец от безысходности и ударился в пьянку. Ещё бы, ребенку девять лет, а голова у него гладкая как мячик. Ни единой волосинки.

А Стаська молодец. Она тогда ещё совсем маленькой была, в первом классе, но сообразила. Чтоб хоть как-то поддержать Женьку, она попросила маму тоже коротко подстричь ей волосы.

Женьке купили коротенький паричок, приличный такой – молодежная стрижка. И чтоб на неё меньше обращали внимания, она стала одеваться как мальчик. Джинсы, кепки, мальчишеские футболки и курточки превратились в её единственную и любимую одежду. Сначала ей было конечно, страшно. Почему выпали? Отчего?

Мама Женьку утешала, говорила, что волосы непременно вырастут, надо только подождать, потерпеть и каждую свободную минуту втирала в Женину кожу на голове очередное снадобье. Но Женька замечала, что, оставшись одна или отвернувшись в сторону, мама втихушку вытирает слёзы.

С Женькой никто не захотел сидеть за одной партой. Дразнили и обзывались. Пытались сорвать парик с головы. Откуда только узнали. Вот тогда-то Женька и научилась драться. Лишь только чья-то рука тянулась к Женькиной голове, она молниеносно блокировала её стремительным и точным ударом. Конечно, учителя и бывший директор провели среди учеников работу. В конце концов, от Женьки отстали. Но драться она не разучилась.

За три года Женька привыкла к парику. Другие тоже привыкли и уже не замечали его. У неё появились приятели в классе, и с остальными, кроме Кармашкиной, тоже были очень даже хорошие отношения. Её уже не дразнили. Лишь изредка кто-нибудь из дворовых мальчишек нет-нет, да и выкрикнет: «Смотрите, лысая!» и сразу дёру. Потому что, если длиннолапая Женька догонит, пощады не жди.

Конечно, дразнили дети, младше или сверстники, потому что они ещё не понимают, каково это, без волос. Как это горько и обидно, до сердечного приступа.
Но чтобы вот так, со злорадством в голосе, сказал взрослый и даже старый человек? Это было впервые.

Вот поэтому-то в субботу Женька и не пошла в школу. Она сидела на кровати, обхватив колени руками, бесцельно уставившись в рисунок обоев.

Самое обидное, когда не верят. И не потому, что ты постоянно врёшь, а просто не верят и всё. Беспричинно. Подозревают во лжи, так это, кажется, называется. Они уверены в своей правоте, считают, что всякому человеку есть, что скрывать, а отсюда далеко идущий вывод – все лгут. И не доказать, что это не так. Если начинаешь доказывать, только ещё хуже. Сразу начинается. Ага, оправдываешься, а если оправдываешься, значит виноват.

Нет, нельзя оправдываться и пытаться объяснить, как было на самом деле. Уж во всяком случае, со слезами на глазах и с обидой в голосе этого лучше не делать.

И нельзя быть искренним, потому что твои слова потом перевирают и вот он, конфликт. Почему так, когда люди говорят правду, им не верят, а верят тому, кто лжёт? Почему, иногда правда выглядит ложью, а ложь правдой? Как понять? Как различить? Так может лучше на самом деле всегда лгать, раз уж всё равно никто не верит? А все будут думать, что ты говоришь правду.

Но ведь Женьке надо, чтобы была настоящая правда, а не замаскировавшаяся под правду ложь. Нет, Женька так не может. Вот говорят, «у каждого своя правда». А разве бывает две, три правды, много правд? Нет, правда всегда одна. И за неё надо бороться. Как боролся когда-то Робин Гуд.

Ей вдруг нестерпимо захотелось перечитать про Робин Гуда. Она стала искать книгу на стеллажах, и тут её взгляд выцепил надпись «Снежный барс». Это была мамина книга. Женька открыла первую страницу. И словно сразу же зазвучала далекая дудочка, и на неё дыхнуло снежным запахом ледников. Женьке и раньше нравилось читать книги и смотреть фильмы о горах, и она довольно много о них знала, а теперь…

Она забралась с ногами в кресло и читала эту мамину книгу о горах и альпинистах, про Мишу Хергиани, про далекую и страшно притягательную Сванетию.

И перед глазами её стояли белоснежные пики, Тетнульд в снеговом убранстве на фоне ярко-синего неба, высокие сванские башни, восходители всех возрастов и рангов. И что с того, что книга эта была двадцатилетней давности. И давно нет в живых Хергиани, и Сванетия теперь другая страна. Но остался тот дух, то братство и верность. Остались настоящие люди. Старые Альпинисты. И новые альпинисты пришли на смену старым, но такие же смелые, великодушные и бескомпромиссные.

Маленькая страна среди огромных гор. Альпинисты со всего мира и альпинисты-сваны. Они вместе в одной связке. Ах, как же Женьке хочется в горы! Кстати, как-то мама говорила, что её дед, а их прадед был сваном, и даже показывала фотографию в альбоме. Может быть, не случайно Женьку так тянет к заснеженным вершинам.

Разговор с мамой немного повысил настроение Женьки, и она даже заставила себя нарезать бумаги. Пять ватманских листов изрезала на формат А-3. Ватман был белый плотный и напоминал снег на горной вершине. Во всяком случае, Женьке показалось, что горный снег должен быть именно таким. Женьке снова захотелось куда-нибудь, ну там, в горы или на море, или уж, в крайнем случае, в лес сходить.

Раньше с родителями они часто ходили в лес. А потом, отец потерял работу и перебивался случайными заработками. И, всё к одному: на перекомиссии Женьку неожиданно сняли с инвалидности, заявив, что её заболевания нет в перечне болезней, по которым полагается инвалидность. И Женьку лишили даже той мизерной пенсии, что она получала. А на лекарства много уходило. Маме, чтобы прокормить семью, пришлось нахватать по школам столько часов, что она к своему единственному выходному с ног валилась от усталости. Какой уж тут лес…

Женька вздохнула и уставилась в окно. По улице сновали люди и машины, все были заняты своим, и никто не обращал ни на кого внимания.

Женька вспомнила, что надо сходить в булочную. Она нашарила по карманам денег на булку хлеба и вышла из квартиры.

Повернулась, чтоб закрыть дверь и увидела надпись. Размашисто и крупно на дверях было написано «Лысая». Женька поскребла надпись ногтем. Написано штрихом на спиртовой основе. Теперь, фиг сотрёшь.

Женька разозлилась: «Ну, только попадитесь, гады, зубами заставлю выскребать». Она сжала кулаки и поскакала через две ступеньки. Она уже выбегала со двора, когда вслед донеслось «Лысая!». Женька вздрогнула, но постаралась взять себя в руки.

Она быстро купила хлеб и направилась домой. Ноги сами понесли её в скверик. Так, конечно, чуть дольше, но зато, как здорово пройтись по аллее!

День был славный. Тепло, спокойно. В воздухе витали легкие паутинки. Кое-где уже стали появляться сочные пятна желтеющих листьев, но все-таки, зелень пока что ещё царила на полных правах. Солнечные блики прыгали среди почти летней листвы. Искривленные шероховатые стволы клёнов живописно выделялись на ярком фоне. А вокруг повисла щемящая грусть, какая всегда бывает в начале осени, и тихое умиротворение.

У Женьки разом улучшилось настроение. Стало радостно и спокойно. Все неприятности махом отошли на второй план. Да что там, на второй план. Они забылись и развеялись, словно бы их и не бывало. Женька даже захотелось схватить кисть и рисовать, рисовать, рисовать. Она зажмурилась и подставила лицо солнцу. Почти лето, и не хотелось думать, что это всего лишь иллюзия и совсем скоро слякоть сменит эту сентябрьскую благодать. Вот так бы стоять и стоять, и ощущать на щеках тёплое прикосновение солнца.

И вдруг она снова услышала этот мерзкий голос. Сначала ей даже показалось, что она ослышалась. Выкрик повторился. Женька встряхнулась и поглядела по сторонам. И сразу вернулась в реальность. Выкрикнул и нагло засмеялся