Я очень благодарна судьбе за то, что в моей жизни рядом была моя МАМА, моя родная Надежда Адександровна. Мудрая, талантливая, трудолюбивая, храбрая, невероятно самостоятельная, преданная своей семье, готовая, без колебаний и раздумий, на любую жертву ради неё. Мягкое, но такое надёжное мамино плечо...
Постоянно вспоминаю её рассказы.
О неродной бабушке, мачехе моего деда. Обожавшей мою мамочку, любившей её больше остальных детей. Она всячески опекала свою Надюшу и до конца своих дней учила всему, что знала и умела. Любовь у них была взаимной и навсегда. Бабушка всюду брала с собой своего “маленького ангела“. Никогда не позволяла Марии, моей бабушке, задеть детей резким окриком или, не приведи Бог, поднять на них руку.
- Ишь, чего удумала! - Тут же вставала она на их защиту. Однажды, на сенокосе, её малышка почти отрезала себе серпом палец. Бабушка схватила Надюшу в охапку и помчалась домой. Уж она вокруг неё колдовала, всякую травку-муравку с корешками да заговорами прикладывала, никого к девочке не подпускала. И сохранила пальчик, ставший “краше прежнего“.
Я любила слушать мамины воспоминания, размышления о прочитанном или увиденном-услышанном. А вот переживаемое в глуби своей души она там и прятала...
Помню её рассказ о слезах, пролитых моей бабушкой, бесконечно праведных слезах по утраченному ими “солнечному“ дому, построенному дедом и его братом своими руками и конфискованному в конце двадцатых годов. О тягостном ожидании конфискации всего остального - того, что для местечковых беспредельщиков, гордо именовавших себя властью, и их спецслужбистских подельников, казалось излишком в деревенской жизни простого человека. О том, как моя бабушка, опасаясь лишиться любимых красивых узорных шерстяных платков жаккардового плетения, с роскошными букетами цветов, повязывала их по два на головы своих детей и так отправляла их в школу. Помнила мама дедовы мучения и переживания за их лошадь, заболевшую и обезножевшую, возможно, от укусов клещей. Те же местные властные отморозки, проявляя неукротимое лютование, лезли из шкуры вон во исполнение законов, имевших у них весьма специфическое понимание. Лошадь не позволяли усыпить, а было приказано держать её до того момента, покуда она сама не испустит дух. Дед привязывал её верёвками к потолку лошадиного стойла, подкладывая под них всякие толстые тряпки, чтобы верёвки не врезались в плоть. Так она на них и висела, в них же ела и пила до своей кончины.
В школе мамочка училась очень хорошо. Из всех четверых детей она одна имела выраженные математические способности. Когда в её классе началась математика, школьный учитель, крайне раздражавшийся на учеников, не способных усваивать его любимый предмет, с негодованием прочитал в журнале её фамилию и произнёс, шепелявя:
- неуШели ещё одна тупая Шмирнова на мою голову?! - Имея в виду мамину старшую сестру. Мамочка сразу стала его любимицей, и именно он в выпускном классе был искренне расстроен, что она не поддавалась его уговорам учиться дальше на математическом факультете.
- У тебя - талант! Ты не имееШщь права отречьШщя от него. Ведь он дан тебе Швыше!
А мама решила стать врачом. Учёбу начала в институте города Молотов в начале Великой Отечественной, когда ей не было ещё семнадцати лет. Вдалеке от родителей, живших на окраине районного центра области, которая вскоре стала называться Костромской. В крепком деревенском доме, построенном, как и конфискованный, руками её отца, остались младшие сестра и брат. Старшая сестра после учёбы работала в том же районном центре.
Вскоре после поступления Наденька с ужасом узнала, что её перевели на другой, санитарно-гигиенический факультет, даже не спросив её согласия. В возвращении обратно категорически отказали. Проплакав целую ночь, она отправила письмо отцу. И он написал прямо Сталину. Сейчас невозможно вообразить, чтобы в тяжелейшую первую осень войны в Кремле помогли какой-то сельской девочке. Но мамочку восстановили! Мой дед, Александр Игнатьевич, имевший всего четыре класса образования, прошедший всю Первую мировую, был невероятно отважным и умным человеком, сумевшим в письме обратить внимание на свою семью, причём, как мне кажется, совершенно заслуженное.
Дети Александра Игнатьевича его боготворили. Он был их абсолютным кумиром и примером во всём, тружеником и удивительно добродушным человеком. А его чувство юмора умерло только вместе с ним. Все постройки немалого хозяйства моего деда, - и прежние, деревенские, и последующие, при переезде в ближний районный центр, - он сооружал своими руками. В помощники брал брата. Сил хватило на 3 дома, один их которых, так называемый "летний" дом, конфискованный, как я писала, местной властью, был невероятно красив и просторен. Во втором, “зимнем“, жила вся большая семья из 8 душ. Дед перевёз его из деревни на новое место жительства по реке, сплавляя его непостижимым сейчас для меня образом. Третий дом продали в трудные времена. Перевезённый же сруб был большим, а с “полноразмерным“ чердаком — фактически двухэтажным. С печками, две из которых, в том числе — русская, духовая, служили для приготовления пищи. Уютными полатями с мягкими, пуховыми подушками, большим чуланом и высокой из него лестницей на чердак, где хранились припасённые сухие продукты. Надёжным подполом, устроенном под маленькой кухней. С грамотно поставленным сухим туалетом, регулярно и тщательно приводившимся в порядок, а потому никогда не источавшим соответствующих туалету запахов. В этом доме у бабушки- дедушки, помимо их большого семейства, часто и подолгу жили-гостили многочисленные дети самых ближних родственников. Всех их размещали и присматривали за ними, как за собственными чадами. Дедовыми руками была построена настоящая русская баня - маленький, ладный сруб из трёх помещеньиц. В создании большого “дровяного“ сарая принимала активнейшее участие моя мамочка. Я, приезжая туда, всегда поражалась даже не огромному количеству заготовленных поленьев, а порядку, царившему в этом деревянном складе, с таким древесным ароматом, от которого не хотелось уходить...Сеновал, помещения для скота и птицы, глубокий, с воротом, крытый колодец, погреб-ледник для хранения продуктов и многое другое. Но дед умел не только строить, распахивать огород, косить сено, управляться со своим большим хозяйством и прочее. Он мастерски шил всё, что только могло носиться — шинели, пальто, пиджаки, брюки, юбки, платья и прочее и прочее. И всё, им созданное, причём — исключительно из качественного натурального материала, было современным, невероятно элегантным, удобным. В совсем бедственные годы ездил в Сибирь зарабатывать для семьи, в том числе и этим ремеслом. А позднее много лет работал на лесосплаве, начальником участка. Был харизматичным, чрезвычайно выдержанным и выносливым, любознательным, разумным, дальновидным человеком с блестящим организаторским талантом.
На первом курсе мамочка поначалу жила в большом спортивном зале, вместе с другими студентами, где их обеспечили кроватями с постельным бельём, тумбочками и прочей утварью первой необходимости. Когда первокурсников забрали рыть окопы, мама через пару дней заболела там дизентерией и чуть не умерла. Она еле добралась до родителей, и моя бабушка выходила её. Как простая деревенская женщина смогла это сделать? Загадка. В ту первую их осень студенты убирали и картофель. У Наденьки были единственные брезентовые ботинки на резиновой подошве, которая сразу же отвалилась. Она подвязывала её шнурками, а это не помогало и ноги всегда были мокрыми. Мама никому не жаловалась, работая до последнего дня.
По возвращении в Молотов Надюша перебралась в студенческое общежитие института. Родители, несмотря на страшное время, всё-таки исхитрялась иногда отправлять ей посылочки с мукой. Она заваривала её в кипятке, на примусе или керосинке, и ела. Конечно, были и карточки, не дававшие умереть с голоду. Мама, невзирая на немалую близорукость, скрывала её от врачей и регулярно сдавала кровь, крайне необходимую фронту, но это поддерживало и её существование дополнительной порцией хлеба. Она рассказывала, что есть хотелось так сильно, что она заставляла себя бежать с хлебом в свою комнату, сжав губы “в кулачок“. Иначе хлебушек съедался по дороге. Но она, как могла, старалась держаться, чтобы учиться. В одной комнате с мамой жила Соня - односельчанка и приятельница. Её мать неплохо кормила свою единственную дочку, регулярно посылая те или иные продукты. Односельчанка никогда ни с кем не делилась. Мама говорила, что было очень трудно вдыхать запах поглощавшейся Соней еды, кружилась голова, стучало сердце. Но ни разу ни единого звука по этому поводу Соня от мамочки не услышала. Позже Наденька перевелась в Ярославль, где и закончила созданный там в то время институт. Днём училась, по ночам работала в госпитале. Иногда сопровождала раненых - на машине, на поезде. По-прежнему сдавала кровь и помогала тем самым, подкармливала свою младшую сестру, уже учившуюся в то время в Ярославском техникуме. Мамочка рассказывала:
- приходит Лиза (сестра) и тихо сидит в уголочке, не мешая мне по хозяйству или в учёбе. Она ждала, но никогда не клянчила, не просила. Я расстилала салфетку и делила имевшуюся еду наполовину: ей и себе.
Военное время сопровождалось далеко не только суровой школой воспитания и выживания. Оно создавало нравственный стержень, который до конца маминой жизни ни разу в ней не согнулся.
С Лизой они оставались близки до самой смерти сестры в 80-ые годы. Школьная учёба сестричке давалась не очень. Но она была невероятно отчаянной и к ней всенепременно прилипали все деревенские приключения. Дралась с мальчишками, с ними же и дружила, прыгала и бегала взапуски, по вечерам удирала из дома на танцы, бесшумно вылезая из окна и и тем же путём пробираясь обратно, сильно за полночь. Всё такое было не просто, учитывая строгий характер моей бабушки и деревенские устои. Лидер в своей компании, весёлая и жизнедеятельная, энергичная, заводила, гостеприимная хозяйка. Такой она запомнилась всем, кто её знал.
В школьное время - и моё, и моего ребёнка - мама запросто решала математические олимпиадные задачи. Но любила свою профессию и никогда не жалела о сделанном выборе, постоянно читала медицинскую литературу и справлялась со всеми задачами нелёгкого врачебного дела.
... В нашей медицине, крайне беспомощной, бесконечно далёкой от хотя бы
