Моя земля не Lebensraum. Книга 1. Drang nach Osten

Анатолий Комиссаренко
Моя земля не Lebensraum

Оглавление:
Книга 1. Drang nach Osten
Книга 2. Драп или отступление?
Книга 3. Беженка
Книга 4. Противостояние
Книга 5. Генерал Мороз
Книга 6. Дороги смерти
Книга 7. Наместники дьявола



Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.
Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай на память сниму с тебя валенки.
Нам ещё наступать предстоит.
//Иона Деген//

Книга 1. Drang nach Osten




= 1 =

«Германия принесёт отсталым народам ценности западной цивилизации, принудит недочеловеков к развитию. Лично я дарую немецкую культуру десятку семей русских батраков на моих ста гектарах Lebensraum (прим.: жизненное пространство) где-нибудь на Волге или на плодородной Украине, которые обещал мне фюрер», — думал лейтенант Ганс Майер, двадцатидвухлетний Zugführer-1 (прим.: командир первого взвода) первой роты третьего батальона двадцать восьмого егерского полка восьмой пехотной дивизии восьмого армейского корпуса девятой полевой армии, облокотившись на бруствер окопа и рассматривая в бинокль противоположный берег реки, впадающей в длинное Райгрудское озеро. Невидимой пограничной линией озеро делилось на польскую и советскую половины. На советской стороне иваны всё лето строили укрепления. В ночной черноте неясно мелькали огоньки лагеря стрелкового батальона русских.
Майер усмехнулся. Зря суетятся. Они думают, что это их территория. Нет, это Lebensraum — жизненное пространство арийцев. Скоро вермахт ступит туда по праву сильного. Фюрер прямо сказал: «Когда мы говорим о завоевании новых земель в Европе, мы в первую очередь имеем в виду Россию».
Время заполночь, а ночной прохлады нет. И день, вероятно, будет жарким. Неизвестно, как в переносном смысле, но реальный жар русского солнца в ближайшие дни точно доставит солдатам вермахта изрядные мучения.
Несмолкаемо стрекотали цикады, хоры лягушек взрывались какофонией и вдруг испуганно прекращали распевки. Река пахла рыбой, тиной и пряной сыростью.
Майер рассматривал в бинокль безмятежно спящий в свете луны военный лагерь русских. Прекрасный ночной пейзаж! Жаль, он не художник, а то написал бы картину. И назвал бы её… да… назвал бы картину «Последний день иванов», по аналогии с картиной русского художника Карла Брюллова «Последний день Помпеи». Впрочем, какой Брюллов русский? Отец француз, мать немка… Но — пропитан русскостью.
   
Километрах в двадцати пяти левее спал приграничный городок Августов. Восемьюдесятью километрами восточнее располагался город Гродно. Особенности местности при движении к этим населённым пунктам командиры взводов вчера и сегодня подробно изучали по топографическим картам на совещании у командира полка.
Ожидание начала военной кампании, достойной фон Клаузевица и Фридриха Великого, возбуждало чувства Ганса Майера сильнее кофеина и никотина.
Окружающее виделось чётко, воспринималось обострённо. Сто двадцать дивизий, три миллиона солдат и офицеров вермахта у демаркационной линии, протянувшейся от Балтийского до Чёрного моря, ждали грандиозных событий.
Воздух едва заметно шевельнулся. Струи хвойной прохлады леса освежили тёплую речную сырость.
Неподалёку ефрейтор Франк, в молодости участвовавший в Великой войне четырнадцатого года, в полголоса передавал новобранцу, фамилии которого Майер не помнил, военные знания:
— У всякой пули свой голос. Пуля, летящая издалека, птичкой поёт, выпущенная неподалёку свистнет — вздрогнуть не успеешь. От дерева отскочит — визжит испуганно, от камня — воет, будто ушиблась. У винтовочной пули один голос, у автоматной — другой. Если две-три пули просвистели одинаково, значит, кто-то за тобой охотится.
— Боюсь я что-то… Это ведь первый мой бой, — смущённо пожаловался новичок.
— Люблю я молодёжь за честность! Хе-хе… Коль словами не скажет, так видом покажет: лицом побелеет, будто готовится к повешению, руки трясутся, как у коммуниста в гестапо, зубы стучат, аж дятлы со страху улетают. А страх… Он в бою полезен: заставляет осторожничать, сохраняет жизнь. Героями кого считают? Погибших смелых парней. А живой герой — это который вовремя дал дёру, вместо того, чтобы показательно, но досрочно погибнуть. Только не путай страх с трусостью: трусы умирают первыми. Собственной спиной от пули не закроешься. Железные кресты получают за страх, потому что слишком храбрых героев не успевают наградить — им быстро сносит бошки. Выживают боязливые солдаты. Так что, немного бояться полезно для здоровья. Ты кем был до службы?
— Я? Никем. Я в школе учился. У меня слабое здоровье, слабое тело. Я мечтал стать учителем математики. Я не думал о подвигах, как мои сверстники. Я надеялся, что мне никогда не придется сражаться. Я не солдат. Я не люблю гитлерюгенд (прим.: молодёжная организация нацистской партии в Германии). Я ненавижу спать под открытым небом. Я ненавижу грязь, пыль и комаров. От вида крови меня тошнит, я не переношу приказов и не могу отличить винтовку от пулемёта.
— В школе учился? Молодой совсем. Но это временно: первый же бой превратит тебя из юноши в мужчину. Да-а… Тут, как и всё в жизни: шла в гости к парню девушкой, а вернулась домой женщиной…
Майер закрыл стёкла бинокля крышками. Надо пройти по окопам. Фельдфебель Вебер уверяет, что всё у всех в порядке, но лучше проверить самому, готовы ли к стрельбе карабины, застегнуты ли пуговицы мундиров, затянуты ли ремни на касках, все ли солдаты запаслись гранатами.
Майер был педантом, как все немцы, и знал, что со временем прилежная служба наградит его достойными чинами.
Лейтенант прошёл по траншее, проверил подчинённых и вернулся на наблюдательный пункт.
В минуты безделья на дежурствах Майер любил сочинять письма невесте, с которой обручился перед отправкой дивизии на русскую границу. Не всё потом переносил на бумагу — военная цензура не позволяла писать слишком откровенно на военные и политические темы, но само сочинительство было приятным занятием: он словно разговаривал с невестой.
«Meine liebe Gretel… Моя любимая Греточка! Помнишь, как-то в гостях друзья назвали нас Hänsel und Gretel, как в сказке у братьев Гримм? Гансик и Греточка… Скоро мы поженимся, и нам потребуется не пряничный домик братьев-сказочников, а хороший дом, а лучше — имение для семьи. Ты, достойная жена истинного арийского воина, будешь рожать нашему фюреру маленьких солдат. Я — немецкий офицер. Мой долг — завоёвывать для Faterland (прим.: отечества) Lebensraum …».
Майер гордился, что сложен, как истинный ариец: рост — сто восемьдесят, стройный, мускулистый, широкоплечий. Густые, светлые вьющиеся волосы, прямой нос, тонкие, изящно очерченные губы. Голубые, как положено истинному арийцу, глаза. Он выглядел одновременно аристократично-интеллигентным и брутальным.
Майер гордился и своей невестой, светловолосой арийкой фон Бок, похожей на греческую богиню: стройную, крепкобёдрую продолжательницу рода, носительницу семейных добродетелей и хранительницу домашнего очага. Впрочем, добродетельность «носительницы и хранительницы» были, так сказать, идеологией. А сладкой реальностью были зовущие глаза Греты — пропасть, бездна в которых тонул Майер.  Её нежные губки цвета и вкуса зрелых вишен — ими невозможно было насытиться. От её горячих и нежных поцелуев у Майера сводило живот и что-то взрывалось внутри, он пил мёд её губ и не мог напиться наслаждением... Дыхание Греты источало особенный аромат, её дыханием он готов был дышать вечно. Упругая грудь, круглая попочка... и всё остальное. Каждая клеточка ее тела дарила наслаждение. А потом... Потом  Грета раздевалась, он попадал в плен её шёлковых бёдрышек, и начиналось сумасшествие, полёт в стратосферу, транс...  А в любви она была ненасытна.
Грета любила мороженое. Она мазала Майера мороженым и облизывала его, мурлыча, смеясь и соблазнительно глядя ему в глаза. Потом мазала свои груди мороженым и, приподняв ладонями, спрашивала воркующим голоском:
— А такое мороженое хочешь?
То было не мороженое. То были прекрасные сосуды, наполненные нектаром наслаждения...
Грета была единственным сокровищем, которое имел Майер.

***
Дедушка Греты — Гертруды фон Бок — имел ферму в тысячу акров (прим.: чуть более 400 га) среди невысоких холмов сельскохозяйственного района Альтмарк в центральной Германии. У отца Греты, Дитриха фон Бока, был старший брат и шесть младших сестёр. Согласно праву первородства, после смерти отца семейное имущество досталось старшему сыну. Поэтому младший фон Бок уехал с фермы, чтобы приобрести профессию управляющего фермами и зарабатывать на жизнь самостоятельно. 
Во время Великой войны 1914–18 годов Дитрих фон Бок служил в кавалерийском полку, был ранен, комиссован и вернулся к работе управляющего крупной фермой близ города Геттингена в центральной Германии.
В те времена дочерей, выросших на небольших фермах, родители отправляли работать на крупные крестьянские подворья. Кроме умения вести домашнее хозяйство, девушки получали возможность познакомиться с молодыми мужчинами из других мест. Мать Греты работала на той ферме, которой управлял фон Бок, там они и познакомились.
Старший брат матери погиб в годы Великой войны, и ферма родителей в двести пятьдесят акров должна была достаться ей, как старшей наследнице. Поскольку Дитрих фон Бок был профессиональным управляющим, бабушка Греты предложила зятю руководить фермой.
На небольших фермах хозяева обычно работали вместе с батраками. Дитрих фон Бок тоже частенько брал в руки лопату и вилы.
В двадцатые годы на Германию обрушился экономический кризис. Марка спятила. Доллар подпрыгнул до двадцати тысяч, потом до сорока тысяч, а потом рывками, повел счёт на десятки и сотни тысяч, на миллионы. Народ следил за происходящим, как за природным катаклизмом.
Те, у кого был счёт в сберкассе, ипотека, кредит или деньги в заначке, в один момент лишились всего.
Стоимость жизни возрастала такими же скачками, потому что торговцы следовали за долларом по пятам. Полкило картошки, еще вчера стоившее пятьдесят тысяч марок, сегодня стоило сто тысяч; а зарплата в шестьдесят пять тысяч марок, принесённая домой в пятницу, во вторник могла уйти на покупку блока сигарет.
Чтобы вернуть долг кредиторам, Дитрих фон Бок продал почти все свои земли. На оставшихся трёх акрах построил теплицы и с большим трудом зарабатывал средства, чтобы прокормить семью.
После окончания школы родители отправили Грету в Берлин учиться на продавщицу цветочного магазина. Жить пристроили к дальней родственнице, незамужней тёте Марте.
Не познавшая мужской ласки, и оттого, видимо, желчная Тanthe Marta неустанно подчёркивала, что она благодетельница Греты, что та должна быть послушной, работящей, благодарной и много ещё чего должна.
Грета выполняла всю домашнюю работу у тёти Марты, была благодарной, послушной… У всякой благодарности и послушности есть границы, но тётя Марта тех границ не знала.
В цветочном магазине, где Грета работала ученицей, она и познакомилась с красавчиком-курсантом Гансом Майером.
Сам Майер не мог похвастать родовитостью. Его отец, как и отец Греты, участвовал в Великой войне, после тяжёлого