они дерутся. Дерутся!
Старик Франк качнул головой. То ли недоумевая, то ли укоризненно.
— Слава богу, мы победили, — устало и примирительно негромко проговорил Майер.
— Смерть победила, — поправил командира Франк. — Мы, герр лейтенант, до сих пор воевали по общепринятым правилам, как своего рода военные спортсмены: если посылали противника в нокаут, считали себя победителями. И лежащий на полу противник признавал себя побеждённым. Но уходил с ринга живым. А русские дерутся, не соблюдая правил. Если русский вцепится зубами в глотку противника, ему можно отсечь голову, но он не расцепит челюсти. Здесь побеждает только смерть.
Майер молча обдумывал метафору бывалого солдата. И, похоже, Франк был прав.
День умирал медленно и неохотно. Багряное солнце наплывало на западный горизонт, растеклось широкой кровавой каплей, пропитало окружающие его облака алым цветом, нежным, почти ласкающим. Луна, бледная, как лицо тяжелораненого, поднималась с востока. Наконец, день истёк багровыми сумерками, чёрный саван укрыл землю.
Нигде Франку не приходилось видеть такой прекрасный закат, как в России.
***
«…Сегодня двадцатое июля, прошло четыре недели с тех пор, как мы пересекли границу Советского Союза. Наши передовые части продвинулись на восемьсот километров. Это примерно столько же, сколько от южных границ Германии до северного побережья. Беспрестанные марши по русским полям и бесконечным дорогам, колонна за колонной. Лошади, орудия, облака пыли, тучи комаров. После очередного марша падаем без сил. Воды не хватает, даже умыться нечем. От пыли и грязи кожа зудит, побриться нет возможности, мы заросли щетиной. Уверен, meine liebe Gretel (прим.: моя любимая Греточка), ты бы со мной сейчас не захотела целоваться! Надеюсь, скоро мы достигнем важного транспортного узла русских под названием Мосты — Brücken. Это точка схождения пехотных «клещей» двух наших армий. Там вымоемся и отдохнём: судя по карте, поселение расположено на реке.
Вчера я участвовал в своей уже десятой по счету атаке. Разные они были, одни тяжелее, другие легче. Этих атак у меня и моих товарищей, идущих по России, больше, чем у любого, воевавшего во Франции Можешь представить, как я этим горжусь.
При всей отчаянной храбрости, у иванов нет минимальной пехотной подготовки. Прорываясь из окружения, русские рвутся напролом, как одержимые, толпами гибнут под огнём наших пулеметов и орудий. Русских не счесть! В конце концов, их толпы накрывают наши окопы. И начинается ужасное — рукопашный бой. Всё самое страшное, что знаешь ты и твои знакомые, не бывшие на Восточном фронте, — это детские страшилки по сравнению с рукопашным боем…
После боя мы собираем наших раненых и убитых, изувеченных штыками, сапёрными лопатками и ударами прикладов.
А если честно, последние несколько боёв исчерпали моё мужество. Русское редколесье и внешне мирные, по-русски необозримые поля пшеницы таят угрозу для нас. Выстрела можно ожидать из-за каждого деревца или кустика, из гущи колосьев.
У нас большие потери. Пополнение должно прибыть через несколько дней. После вчерашней битвы русским уже не оправиться, но и наша рота потеряла две трети личного состава. Гибнут в основном новобранцы. Побывавшие в двух-трёх боях, солдаты умеют выживать.
Понятно, что потери были и будут — это война. Нельзя зажарить яичницу, не разбив яиц. Но я начинаю сомневаться, что нам удастся покончить с войной в России быстро. Военная мощь России поколеблена, но иваны стоят насмерть и сдаваться не собираются.
Начальник штаба нашего полка вычислил, когда мы дойдём до Москвы. Он обручён, ждёт отпуска и хочет жениться. Исходя из продолжительности кампаний в Польше и во Франции и имеющихся у нас сил, применительно к расстояниям и другим факторам, по его расчётам война должна завершиться к концу августа. Это по самым плохим прогнозам. На второе сентября начальник штаба назначил свадьбу.
Но, на мой взгляд, начштаба не учёл одного фактора — фанатичного упорства русских. Разница кампаний во Франции и в России огромна. После прорыва французской обороны их командование сочло сопротивление бессмысленной бойней и капитулировало. Здесь всё по-другому. Ни о каком перемирии с русскими мечтать не приходится. У русских даже смертельно раненые ползут вперёд, чтобы бросить в нас гранату... Казалось бы, мы разгромили их, ушли далеко на восток… Отрезанными от своих частей и рассеянными по лесам оказались десятки тысяч советских солдат. Но они продолжают сопротивляться, как бандиты! Это же неэтично! Естественно, мы относимся к ним как к бандитам, не берём в плен и расстреливаем на месте…».
Закончил письмо Майер на оптимистичной ноте: «Вечером у нас был праздник. Мы смогли помыться, побриться и переодеться в чистые подштанники, постирали обмундирование. Ты не представляешь, какое это наслаждение — переодеться в чистое бельё! Нам привезли гуляш с лапшой, а на десерт был пудинг из манной каши с шоколадом».
Подумав, извинился, что мало пишет невесте нежных слов: «Так хочется написать тебе красивое письмо! Но, представив, как грязные руки унтер-офицера соответствующей службы, мозг которого парализован инструкциями и постоянно побивает рекорды идиотизма, раскрывают моё письмо, представив, как унтер-офицер с видом умственно отсталого ребенка или хронического идиота тупо читает строки, посвящённые тебе, вымарывает «аполитичные» фразы и скабрезно ухмыляется над словами нежности… Нет, не могу писать тебе нежные слова».
***
Лейтенант Майер, наконец, получил письмо от невесты.
«…Дорогой, судя по твоим письмам, вам тяжело, но вы стремительно продвигаетесь на восток. Любимый, я днями и ночами думаю о тебе, потому что знаю, каково тебе, когда ты на марше. Я надеюсь, ты здоров. Как твои ноги? Ненаглядный мой, я держу пальцы крестом, чтобы ты вернулся к своей будущей жёнушке. Наверное, мне следует написать твоему гауптману, что я хочу ребёнка, — я ведь и появилась на этот свет, чтобы стать матерью. Пусть он даст тебе отпуск, ты приедешь, и мы поженимся. Кое-кто из сострадания предлагает мне свои услуги. Но тебе беспокоиться не о чем, мой «папочка», я неспособна хитрить за твоей спиной и всегда буду тебе верна… Ганс, тебе нечего печалиться, наше время придёт. Я буду терпеливо ждать тебя. Извини за кляксы — это мои слезы!
Я вступила в организацию «Вера и красота». Это неполитическая организация, в ней девушек готовят к семейной жизни. Тем девушкам, которые состоят в этой организации, в будущем гарантируют квалифицированную помощь при родах в комфортабельных «Домах матери».
Сегодня по радио объявили, что войска группы армий «Центр» уничтожили множество советских дивизий и завершили формирование гигантского котла в районе русского города Belostok. А ведь ты где-то там служишь. У нас говорят, что Советам нанесён сокрушительный удар, после которого русские могут говорить только о капитуляции. У нас все уверены, что война с Советами надолго не затянется. Тебе надо поскорее вернуться домой, а не то все хорошие должности расхватают. Ты их вполне заслуживаешь, ты всегда понимал, ради чего ведётся война.
Молодого Шефера — ты его, кажется, не знаешь — тяжело ранили в первый же день войны с Советами, он потерял ногу. Но ему уже обещали хорошую должность по партийной линии. Так что, даже потерять ногу в этой войне много значит.
У моей подруги старший брат после госпиталя приехал домой, чтобы восстановить силы. У него Железный крест первой степени. Это совсем неплохо для недоучки, который не смог работать даже подручным в лавке. Хвастал, что его скоро произведут в офицеры. Он рассказывал, что немецкие солдаты в России не очень сдержаны в плане женского пола… Милый Ганс, не забывай, что ты мой — и только мой. Я понимаю, что в тяжких условиях войны мужчинам можно чуточку пофлиртовать с симпатичными молоденькими немками, которые в качестве вольнонаёмных служат в штабах, или не знаю где там у вас. Но я уверена, что ты не можешь любить их так, как меня. Я позволяю тебе немного пошалить и заранее тебя прощаю, если будешь целовать там других женщин и находить в них мимолётное утешение. Я не требую, чтобы ты жил монахом — только не совершай ничего, о чём не сможешь рассказать мне — например, о связях с расово неполноценными славянками…».
***
Kompaniefuhrer (прим.: командир роты) гауптман Людвиг фон Буше созвал командиров взводов в штабную палатку на совещание.
Кроме командира роты в палатке присутствовал гауптштурмфюрер (прим.: в вермахте — гауптман, т.е. капитан) в защитной форме спецподразделения Waffen SS.
— Господа, разрешите представить: командир штурмовой группы, гауптштурмфюрер Альтенберг. Нам предстоит участвовать в операции, которую проведёт штурмовая группа, с деталями которой вас и ознакомит гауптштурмфюрер.
Альтенберг подошёл к карте, разложенной на походном столике.
— Со стороны Белостока движется большая группа советских войск, — он сделал общее движение ладонью с запада на восток. — Их надо уничтожить. Вот здесь, у излучины реки Ивановка идёт дорога на деревни Кошели и Клепачи. Дорога проходит между крутым склоном поросшей лесом возвышенности и заболоченной низиной, — указал пальцем гауптштурмфюрер. — Вот отсюда дорога хорошо просматривается. Здесь прекрасные позиции для артиллерии. Сектора обстрелов для пулемётов нужно немного расчистить — спалить дома на краю деревни. На возвышенности за рекой создадим подобие штабного расположения, поднимем красный флаг, хорошо видимый при подъезде к деревне. К нему и устремится советская колонна.
— Позвольте спросить, гауптштурмфюрер, к чему этот театр? — скептически скривил губы Zugführer-3 лейтенант Вольфганг Кох.
Гауптштурмфюрер снисходительно улыбнулся:
— Да вот такие мы, которые из штурмовой группы: в театры играем. Вы, наша доблестная пехота, роете окопы, с криками «Hoch! Hoch!» идёте в атаки ротами и полками, грудью встаёте на защиту… Мы же — малочисленное спецподразделение. Мы играем в театр, в охотников, в кого угодно. Потому что нас мало. Мы предпочитаем готовить западни, заманивать врага в гильотину, а когда он сунет туда голову, просто дёргаем за верёвочку — и голова врага катится в мусорную корзину.
— Гауптштурмфюрер, простите молодого лейтенанта, — коснулся локтя Альтенберга фон Буше. — Молодые офицеры, в число которых входит лейтенант Кох, пока не знают, какими методами действуют наши доблестные спецподразделения.
— Прошу прощения, гауптштурмфюрер, — признал свою неосведомлённость лейтенант Кох. — Какова наша функция в предстоящей операции?
— Ваша функция? — гауптштурмфюрер на секунду задумался и с едва заметной улыбкой сообщил: — Лейтенант Кох будет кричать «Hoch!». Ваши солдаты будут поддерживать вас… Извините за каламбур, лейтенант. Если серьёзно, функция ваших солдат — огневая поддержка наших действий. Каждому нашему бойцу будет придано одно отделение ваших стрелков. Возможно, наших бойцов не хватит на все ваши отделения, — гауптштурмфюрер с улыбкой посмотрел на лейтетанта Коха, — но, уверяю вас, мы справимся…
***
Взвод лейтенанта Майера сидел в засаде неподалёку от импровизированного «штаба» — приманки в ловушке, подготовленной для советской колонны
