Моя земля не Lebensraum. Книга 7. Наместники дьявола

победителя встал в дверном проёме. Из комнаты раздался ответный рёв.
— Что за шум в публичном доме? Не слышу ритмичного скрипа кроватей! Принимайте, девочки, ещё одного пришельца с того света, — пошутил Хольц в своём стиле и за рукав втянул в комнату Шульца. — Разрешите представить: «старый заяц» (прим.: бывалый солдат) Шульц. Мы с ним немало русских кур ощипали.
— И русских баб ощупали! — с хохотом добавил кто-то.
— И не только ощупали, — бахвалился Хольц. — Всего лишь за буханку хлеба я получал желаемое у голодных русских женщин. Но, если быть честным, они таким образом зарабатывали хлеб для своих голодных детишек.
Весёлое настроение у выздоровевших, откормившихся, отогревшихся солдат хлестало через край.
Хольц указал приятелю, где он будет спать, и предложил:
— Тут шумно, эти бугаи не дадут нам поговорить. Пойдём в столовую.
В столовой Хольц на правах хозяина усадил Шульца за свободный столик, сходил за закуской, достал из внутреннего кармана кителя и торжественно поставил на стол бутылку восточно-прусского «Бэренфанга» (прим.: «Медвежья охота» — традиционный немецкий ликёр, который делали в восточно-прусских семьях).
— Этим меня угостила блондинка-кёльнерша, которой ты обещал передать привет, — довольно улыбаясь, похвастал Хольц.
— Извини, не успел, — символически оправдался Шульц.
Хольц налил стаканы и, посерьёзнев, предложил:
— За погибших товарищей. Не знаю, как тебя, а меня они зовут туда, — Хольц кивнул на восток. — Зовут в Россию… — Хольц помолчал, то ли вспоминая, то ли раздумывая. — Россия… Метели и холод, грязь и голод. Земля, полная дикой силы…
 
Солдаты сидели молча. Их мысли и чувства были созвучны. Они понимали друг друга.
— Россия — нелепое явление, — продолжил Хольц. — Знаешь, что меня поразило в России? Эта страна не желает зла каждому из нас в отдельности… Входишь в деревню, тебе дадут пить, если есть чем — накормят, приютят… Но страна не принимает нас, как сообщество западной цивилизации. Она непостижимым образом высасывает из нас силы, ресурсы, желание сражаться… Мы, как первопроходцы, углубились в Россию, не заметив, что добровольно вошли в пасть гигантского чудовища, которое в полудрёме ждёт, пока мы войдём поглубже, чтобы, не просыпаясь, сглотнуть нас. Эту страну не то, что завоевать, пройти до половины всех немцев не хватит!
— Дикая страна, — согласился Шульц. — Всего в избытке: мороза и жары, красоты и грязи, территории и людей. В два раза больше чего-то немецкого или в два раза меньше — для России мелочь. Страна без конца и края, безумная, неистовая и необузданная. Мы ничтожны в ней. Прессе запретили публиковать карты всего Советского Союза вместе с Европой. Германия на карте выглядит мелкой заплаткой на фоне огромного Советского Союза — такое соотношение может напугать общественность. Несмотря на наши великие победы, мы всего лишь поцарапали передние лапы русского медведя. А сам гигантский медведь растянулся на десять тысяч километров к востоку.
— С русскими невозможно воевать! — словно не услышал слова Шульца о гигантском медведе Хольц. — На правильной войне силы противников приблизительно равны, всё решает искусство военачальников и дух солдат. Взять нашу победу во Франции… Вермахт был чуть сильнее французской армии. Это «чуть» в сочетании с немецким духом и умением генералов решило исход кампании. И Париж распахнул нам свои объятия. Мир, спокойствие, благоденствие… Вино, француженки... В России же «чуть» не решает ничего.
— С чехами то же самое, — подтвердил Шульц. — У них вооружения было не меньше, чем у нас. И качество техники не хуже.
Выпили за здоровье тех, кто сейчас в окопах.
Шульц рассказал, как он чуть не умер в санитарном поезде и как пучеглазый врач, подозревая в симуляции, хотел отправить его в трибунал.
— Пулевое ранение бедра, — сообщил Хольц о своём ранении. — Рана, вроде, не опасная, но заживала долго, всё время гноилась. Перед выпиской я встретил одного из нашей роты.
— Как там?
— В нашем взводе все живы. Во втором новобранцу оторвало снарядом обе ноги. Умер от потери крови. Другой высунулся над бруствером, его пулеметная очередь срезала. Две пули в лицо — мозги по окопу раскидало. Фельдфебель Шварц бежал по траншее, а рядом ударил снаряд… Голову срезало, так и не нашли. Обер-ефрейтора Гольдмана из третьего взвода помнишь?
— Длинный, сутулый?
Хольц кивнул.
— Иваны прорвали оборону, оттеснили нас… Гольдмана ранило в ногу, он не смог бежать. Спасся при наступлении русских, притворившись мёртвым. Ночь провёл в сугробе. На следующий день контрударом мы оттеснили иванов. Когда Гольдмана нашли, его ноги превратились в огромные сосульки. Командир отделения написал на Гольдмана донос, что тот намеренно отморозил себе ноги. Парня отправили в трибунал.
— А кто там командиром отделения?
— Бахман. Был одним из нас. Заработал повышение, превратился в скотину, одетую в унтер-офицерский мундир.
Помолчали. Радостей воспоминания о фронтовой жизни не приносили.
— В третьем взводе одному осколок попал в живот. Дырка небольшая, но пропороло кишки, дерьмо в живот натекло. Мучился долго. Да ты его должен знать! Вернер Хартман, рыжий, на пацана с грустными глазами похож! Он ещё стрелял с закрытыми глазами, помнишь?
Шульц вспомнил солдата-мальчишку, который не мог заставить себя стрелять в противника.
— Мужики из его взвода рассказывали, что религиозные убеждения запрещали Хартману убивать людей. Он всегда говорил, что перед Богом все люди братья.
Шульц даже вспотел. Он вспомнил о своём кошмаре в поезде, когда голос свыше говорил ему то же самое.
Солдаты надолго замолчали.

***
Шульц возвращался в свою часть.
На одной из остановок вышел из вагона покурить. К нему тут же подошли два «цепных пса» — жандарма. Унтер-офицеру что-то не понравилось в документах, и он приказал Шульцу следовать за ним.
— Герр унтер-офицер, разрешите доложить: я могу отстать от поезда, у меня там вещи, — попытался объяснить Шульц.
— Ты не хочешь выполнять приказ унтер-офицера полевой жандармерии? — с интересом уставился на Шульца жандарм.
— Разрешите доложить, герр унтер-офицер, — Шульц вытянулся по стойке «смирно» и прогавкал во всю глотку, как того требовала «книга мудрых» (прим.: строевой устав), — я всегда с особым прилежанием выполняю распоряжения командиров!
— Тогда закрой свою гнилую пасть и следуй за мной, вшивый вонючий окопник.
   
Жандармы привели Шульца в здание вокзала. Унтер-офицер с документами Шульца, почтительно постучав, скрылся в одном из кабинетов. Вскоре из кабинета вышел лейтенант лет тридцати пяти, физиономией и фигурой похожий на хорошо откормленного краснорожего борова. Лейтенант с дружелюбным видом встал перед Шульцем, расставив ноги и уперев руки в кожаных перчатках в бедра, с любопытством посмотрел на «окопника».
Паровоз за окном дал гудок, лязгнули сцепки, послышался убыстряющийся ритмичный стук колёс. Это ушёл единственный стоявший на станции состав, оставив Шульца во власти жандармов.
От лейтенанта несло давно нестиранной, потной одеждой, луком и перегаром.
Не переставая улыбаться, лейтенант спросил женским голосом:
— Отдохнул в отпуске, а теперь решил подольше покататься на поездах? Авось, пока будешь ехать, и война кончится?
Шульц стоял, вытянувшись в струнку, остекленелыми глазами уставившись в стену за лейтенантом.
— Ты что, немой? — гавкнул лейтенант злым старушечьим голосом. — Отвечай, когда тебя спрашивают!
— Так точно, герр лейтенант!
— Что значит, так точно, идиот? — заорал лейтенант, приблизив разъярённые глаза вплотную к лицу Шульца. Ощутив луковую вонь и брызги слюны у себя на лице, Шульц задержал дыхание. Дождавшись, когда лейтенант умолкнет, гаркнул в ответ, надеясь, что и его слюна достигнет лица жандарма:
— Почтительно докладываю, герр лейтенант, что еду на фронт!
— Не торопишься на фронт. Поезд ушёл, а ты здесь. Это равносильно дезертирству!
— Никак нет, герр лейтенант! Я не думал, что выйти покурить…
— Молчать, окопная скотина, когда тебя не спрашивают! Меня не интересует, о чём ты не думал! — лейтенант выделил интонацией «не». — Тебе вообще не положено думать! Хочешь, чтобы с тобой разобрался трибунал?
— Осмелюсь доложить: никак нет…
— Молчать! Возьми стул. Десять прыжков в приседе!
Шульц взял тяжелый конторский стул, с трудом присел. Колено после ранения сгибалось не до конца. Держа стул в вытянутых руках за ножки, запрыгал по комнате почти на одной ноге.
Лейтенант и жандармы с удовольствием смотрели на мучения фронтовика.
— Быстрее!
Лейтенант стал отбивать ритм носками сапог:
— Раз-два, раз-два! Прыжки выше!
Шульц пропрыгал полный круг вдоль стен комнаты, в глазах у него потемнело от напряжения, ноги болели, потому что здоровая устала и пришлось напрягать больную. Прыжков получилось не меньше двух десятков.
Жандармы, довольно улыбаясь, поддерживали ритм, заданный лейтенантом, хлопками в ладоши.
— А теперь в обратную сторону, ленивая скотина! — рявкнул лейтенант. — Лично для меня!
 
Жандармы заржали, ожидая финала комедии и падения наказуемого окопника.
Получив от лейтенанта стимулирующий пинок под зад, Шульц запрыгал обратно.
В глазах у него мельтешили разноцветные круги, окружающее потеряло чёткость. Кровь стучала в голове.
— Живей, нерадивая собака! — ревел лейтенант.
— Смирно! — услышал негромкую, то твёрдую команду Шульц и понял, что эта команда для всех, а не для него. Он уронил стул, упал на четвереньки, с трудом выпрямился, помогая себе руками, упёртыми в бёдра, вытянулся в струнку и уставился на портрет фюрера, висевший на противоположной стене. Стена колыхалась, как зыбь на море, а фюрер гримасничал в мареве, то появляясь, то исчезая, то покачиваясь, как на волнах. Готовая взорваться от пульсирующей в ней крови голова болела, перед глазами плясали красные пятна. Шульц дышал с хрипом, как запалённая лошадь. Ему показалось, что фюрер с портрета презрительно улыбнулся, видя перед собой обессиленного ефрейтора.
— Что з-здесь происходит? — услышал Шульц спокойный, но полный командирской силы голос со странным акцентом.
Жандармы молчали.
— Я з-задал вопрос, — чуть заикаясь, повторил голос.
— Гауптштурмфюрер, лейтенант фон Бох, назначенный дежурным по станции, почтительно докладывает о наказании ефрейтора, умышленно отставшего от поезда по пути на фронт. Наказание окончено, гауптштурмфюрер.
— Где этот ефрейтор, герр лейтенант ф-фон Бох? — тихо, но требовательно спросил голос.
Лейтенант, лоснящийся от пота, указал толстым пальцем на Шульца.
— Вольно, ефрейтор, — спокойно разрешил голос.
Шульц увидел перед собой «украшенное» шрамами лицо гауптштурмфюрера. Похоже, над шрамами поработала умелая рука хирурга, они не уродовали лица офицера. Мундир украшало множество крестов, значков за ранения, за участие в ближнем бою и ещё каких-то.
Левая нога Шульца сама собой отодвинулась в сторону. Руки расслабились. Он слегка подпрыгнул на здоровой ноге, давая слабину раненой. Но все мышцы были готовы моментально вернуться к стойке «смирно», если прозвучит команда из изуродованного рта гауптштурмфюрера.
— Вы говорите, герр лейтенант, ефрейтор умышленно отстал от поезда? —