Караул! Наши пришли!
Анатолий Бочкарёв
Ч а с т ь п е р в а я
ПРОГРЕМЕЛИ два длинных звонка. Пол-восьмого. Пересмена, она же - развод боевых расчётов.
- Кар-раул! – ворвался в бытовку Чекмарёв. – Строиться! Живей поворачивайтесь!
Стуча сапогами, бойцы вслед за начкаром толпой повалили в гараж, быстро выстроились вдоль красной автоцистерны.
- Вакум! – недосчитавшись одного, заорал Чекмарёв. – Где тебя носит?! Опять в уборной?!
- Иду-иду, - неторопливо подошёл, вытирая руки ветошью, пожилой пожарный в синей гимнастёрке и забормотал, становясь в строй: - Чево опять выступаешь? Не в духе? Головка вава?! Денюжки собачка мням-мням?! Говорил же – не пей на ночь вёдрами.
- Прикрой фонтан! Все на месте? Значитца так. Козлов первый номер. Черняев второй. Петровский третий. Сапелкин четвёртый. Вера Ивановна на рации. Богданов и Петрович на своих местах. Усекли? Игорь! - Крикнул он начальнику второго, сменяемого караула. – Строй своих, а я пошёл докладать.
Иван Васильевич Чекмарёв, начальник третьего караула – тщедушный мужичок лет пятидесяти со впалой грудью, вислым ноздреватым носом и могучей глоткой – слыл довольно уникальной личностью. В лазурную минуту трезвости лучшего пожарного воеводы не сыскать. Только вот где она, эта минута? Только что вот была и нету! Но её помнили и ценили. Так что Чекмарёва не выгоняли, хотя сколько раз у начальства поднималась было рука. Кем заменить-то?!
Никто лучше и быстрее начкара-3 не мог ликвидировать пожар любой сложности. Его подразделение, к тому же, неизменно занимало первое место на полугодовым зачётах по пожарно-спортивной подготовке среди всех огневиков города. Вряд ли это могло перекрыть отрицательные последствия влияния расхристанной натуры Чекмарёва на доверенных ему людей - двоих водителей и четверых бойцов, из которых трое были студентами, то есть, формально как бы ещё незрелыми сосунками. В периодические возлияния на рабочем месте вовлекались практически все, кроме, разумеется, Веры Ивановны. Однако марку лучшего караула всё же удавалось выдерживать. Разумеется, до поры до времени.
Конечно, пожарный караул был делом жизни Чекмарёва. Каждая пересмена, любой смотр личного состава становились для него чем-то вроде последнего парада. Порою насмотреться не мог на своих бойцов. То и дело бегал из гаража в раздевалку, обратно, в диспетчерскую, на фасад, на вышку, обыскивал боекомплекты автоцистерн и беспрерывно спрашивал всех попадающихся на пути: «Наши все пришли?! Наши пришли?!» «Почему Борьки ещё нет?!»
И уж конечно, как всякий начальник, всеми силами, вольно или невольно, но прививал всем подчинённым свои основные черты и свойства. Как водится, недостатки прежде всего. Но и боевые качества тоже.
В ДРУЖНОМ, спаянном узами крепчайшего из людских пороков коллективе особняком выделялся один из лучших шоферов профессиональных пожарных частей города – Иван Тимофеевич Богданов, более известный как Вакум. Этим кратким словом, с одной буквой «у», он, заикаясь, объяснял экзаменаторам на зачётах принцип подачи воды к месту пожара насосом из своей автоцистерны. За что и прозвали так. «В-вакум!.. П-перекрываешь вот тут в-вентеля, г-газ на себя, р-разрежение и в-вакум! Водичка так и прэ опосля этого!» В результате комиссия убеждалась в незаурядном освоении Богдановым свойств пожарного вакуума и неизменно выставляла ему в зачётную ведомость отличную оценку.
Отец четырёх сыновей, владелец большой пасеки и двух автомобилей старой и новейшей марки «Запорожца».
Кряжистый и толстый сорокалетний богатырь. Вечно замасленные руки, добродушная улыбка, заикающаяся речь – прежде всего запоминались после общения с Иваном Тимофеевичем.
Однажды на зачётах, когда Иван Тимофеевич, он же Вакум, с двумя бойцами ставил автоцистерну на водоём, к нему подбежал некий пацан и проникновенно спросил: «Дядя, а зачем тебе ремешок на каске?» Богданов самодовольно погладил тройной подбородок и, поправив каску, снисходительно проронил: «Эх-х, молодо-зелено! Да чтобы каска не упала, понял, двоечник?!» Мальчишка, предусмотрительно отбежав на безопасное расстояние, засмеялся и крикнул: «А-а… Я-то думал, чтобы морда не лопнула!» Догнать юркого гадёныша не было никаких шансов.
ОСОБЕННО Богданов прославился полгода назад при тушении последнего пожара, в детском садике. Перед тревогой он конечно опять сидел в туалете. Потом, впрыгивая в боевую машину, успел только накинуть помочи видавшего виды шофёрского комбинезона, не голым же задом елозить по шершавому сиденью в кабине. Возле детсада разноцветной колонной стояли дети и под команду воздушных воспитательниц громко скандировали: «Здрас-те, дя-ди по-жар-ники!»
В подвале садика что-то тлело. Пока бойцы расправлялись с огнём, Богданов стоял спиной к детям у кормового отсека автоцистерны и целеустремлённо с помощью своего фирменного «вакуума» качал насосом воду из двухтонного бака. На упавшие помочи в горячке он не обратил внимания. Когда бойцы, вытирая слезившиеся от дыма глаза, вылезли из подвала, то к своему изумлению не обнаружили около развеселившихся детей ни одной из многочисленных воспитательниц. Бросив подрастающее поколение на произвол судьбы, они встревоженно роились поодаль. А рядом с красненькой машинкой, мрачно чертыхаясь, застёгивался большой толстый дядька с голой попкой. Когда боевой расчёт тронулся обратно в часть, вслед ему доносилось заливистое: «Спа-си-бо, дя-ди!»
ПЁТР ФИЛИППОВИЧ САПЕЛКИН, хотя и выглядел довольно моложавым мужичком, однако в студентах не числился, на лекции не отпрашивался принципиально и потому числился в карауле постоянным бойцом. Этакий пожарный сусик. Безобидный, тихий человечек, с кроткими голубыми глазами, всепрощающей улыбкой, средним ростом и подозрительно чистым паспортом, кажется даже без прописки. Хотя в принципе такого не бывает.
Больше всего Пётр Филиппович любил поспать. Настолько обожал он это нехилое дело, что не вмещался даже в общепринятое и до обидного неверное представление о пожарниках, как о клинических сонях. Может из-за него такое мнение в народе и возникло, бог весть. Сильное подозрение на то. Из-за такой непобедимой страсти Сапелкина никто в карауле не знал о нём ничего, кроме того, что он помимо пожарки ещё подрабатывал конюхом в пригородном совхозе. И то, об этом Сапелкин случайно проговорился во сне, конюх, мол, я и всё тут. И пустил злого духа для убедительности. А ребята подслушали, поднюхали и по совокупности всех имеющихся фактов убедились окончательно в профессиональной принадлежности товарища.
После заступления на боевое дежурство дядя конюх Петя Сапелкин обычно сразу укладывался на кушетку и кроме подъёма на обед и ужин был способен пролежать там без сознания до следующего утреннего развода. Говорят, сам начальник части хотел его уволить за такое дело. Приревновал. Высказался в том духе, что, мол, на моё место претендует. Много возомнил о себе этот конюх.
СТУДЕНТЫ были как студенты. Шалопаи, лоботрясы, гуляки. Но не все.
Борька Петровский, первокурсник, вчерашний школьник, ещё только открывал окружающую объективную подлянку и ничем таким особенным не отличался, кроме разве что недоприкрытым ртом. Любую наживку схватит. Салага, короче.
Второкурсник Мишка Черняев казался более тёртым калачом. Ещё пять лет назад он уже числился студентом одного знаменитого вуза. Но однажды, после особенно удачно сданной сессии, он торжественно отпраздновал единственный хвост по сопромату – взобрался на крышу общаги и сбрасывал вниз заботливо хранимые завхозом на чердаке новенькие умывальники. Грохот разбивающихся посудин, очевидно, внушал Михаилу некую уверенность в непоколебимости его собственного существования. Особенное наслаждение, как он теперь вспоминал, доставляло ему внимательно следить за самим процессом падения перламутровых раковин, в ожидании потока брызжущего жемчуга. Долгое время считал, что был близок к научному подвигу Ньютона. Но таки не брызнуло ему тогда ничем, кроме крупной неприятности.
На следующий день его отчислил из вуза ректор, не разделивший концептуальных воззрений сорвавшегося с катушек шалопая, не пожелавший понять и оценить исследовательскую подоплёку мишкиных действий. После военной службы Михаил начал новую жизнь. Прежде всего, взял да и возмужал. Поступил в другой институт, женился, стал работать в пожарной части, на фарфоровые раковины смотрел презрительно, уже понимая, что никакого, даже самого мелкого жемчуга перед ним подлая фортуна не рассыплет никогда, хоть сам треснись об асфальт. Ну разве что брызнешь чем-нибудь напоследок. И ляжешь рядом с Сапелкиным.
Валерий Козлов учился на последнем курсе ветеринарного факультета местного сельхоза. К концу подходила и его более чем двухлетняя работа в пожарной части. После защиты дипломного проекта по сакману он уезжал по распределению в одно из засушливых степных хозяйств. Хвастался, что будет там главным зоотехником. Персонально приглашают на эту должность, дом дают, служебную машину. Уже кое-чего соображающий взгляд при ещё потном рукопожатии, плюс плечистый таз, естественно дополняли в нём упорство кропотливого исследователя разнообразных ветеринарных источников, широкую эрудицию в отдельно взятой узкой области, снисходительную предупредительность будущего руководителя большого хозяйства и повышенную стипендию. Каждое дежурство вечером Валерий, испросив на то разрешение диспетчера, подолгу гулил под её чутким контролем в телефонную трубку параллельного аппарата всякие нежные слова, адресованные бесценной половине своей и трёхлетней давности хрупкому созданию в джинсовом костюмчике и при алом банте.
Впрочем, вежлив и предупредителен будущий главный зоотехник бывал не всегда. Во всяком случае, на боевых дежурствах он всё чаще стеснялся этого своего ценного качества. Любимым занятием будущего главного зоотехника всё чаще становилось выявление умственной неполноценности сокараульников. Однако, поскольку начальник караула оставался, разумеется, вне критики, а великовозрастный бывший дембель Черняев опасно скор на кулаки, то особенно донимал сильно грамотный ветеринар безобидных Сапелкина и Богданова. Однако ж и всегда сонный конюх в силу темперамента природного животновода, как бы младшего коллеги будущего зоотехника, весьма удачно избегал диспутов. Спасался на кушетку и там по-быстрому отключался от атак окружающей среды. Поэтому вся мощь неукротимо развивающегося козловского интеллекта часто обрушивалась на плечи наивного Ивана Тимофеевича. Вакума, то есть.
ЗАНИМАЛ Валерий в карауле должность первого номера, то есть, был ствольщиком. Причём литера «А», самого крупнокалиберного ствола, подсоединённого к самому мощному пожарному рукаву. Именно этот боевой водомёт бил самой сильной струёй в самое жерло огнедышащего пожара любой сложности. Этот кинжальный поток воды, бывало, срывал шифер и черепицу, ломал даже тонкие стены. Вакум мог газануть на своём насосе так, что давление в этом потоке зашкаливало аж за два десятка атмосфер. Ясно, что одному бойцу такой колоссальный напор удержать было невозможно, каким бы он
