возмущался и стучал себя кулаком в грудь, как бы говоря, это мне-то не нас..ать? … и тут же поднимался на смех.
В досаде сникал, смущался, и прекращал расспросы.
Потом строй вдруг вспоминал, что на восходе этого легендарного дня горец Чача предсказал песец, и бровастый грузин возносился почтенным пророком! Его обступали и спрашивали: откуда снизошло на него сакральное знание? Сутулый витязь гордо молчал. Он и сам не знал. Так, «засом» выскочило…
- Смена, становимся в стро-ой! – пропел капитан, озираясь на поселок. За шоссе, словно подожженный изнутри улей, светились окнами гарнизонные пятиэтажки. Муравьиный рой на опушке перед шоссе топтался как на ладони.
Потому Волк проявил несвойственную прыть и резво собрал в кучу непослушную отару. Коробка шинелей слепилась на обочине нехотя, не желая расставаться с ощущением нежданной свободы. Когда выровнялись, Волк кивнул сержанту Гордякову:
- Вольно, в роту шагом марш. Доведете смену без приключений?
- Есть, товарищ капитан!
«ЕСТЬ, товарищ капитан»!
Спецу никто и никогда не скажет «ец».
Волк зашагал вдоль забора. Сутулая фигура быстро уменьшалась на фоне белеющих бетонных «вафель», а вихляющий прямоугольник строя начал затекать в переулки гарнизона. С мелкими перепалками, с блаженным разнобоем шагов – кто с левой, кто с правой, а кто подволакивая, лишь формально соблюдая контуры коробки, смена вернулась в часть.
Уже за звездными воротами, пройдя мимо курятника штаба, миновав двухэтажки казармы, «хрущебу» учебного корпуса, перед желтой, похожей на барак столовой флажковые снова подали голос.
- Люди, так это Приходя нас..л?
- Приходя, Приходя, – небрежно отмахивались свидетели, предвкушая сладкий чай и хлеб с маслом.
- Да не я нас…ал! – ярился невинный Приходя, поднимаясь на крыльцо столовки, – Не я-а-а!
- А кто? Кошкин или типа - Плутон? – насмехалась смена, затекая в барак, - им еще новой банки не хватало!
- Ну да! Конечно - Кошкин! Точно - Кошкин! Кошкин, это же ты? – заговорщицки таращился на меня Приходя, перешагивая в мою шеренгу. А потом шептал, держа за лацкан шинели, - Демьян, колись. Хоть мне признайся, падлой буду, я никому не скажу!
Я же в ответ поднимал невинные глаза с выражением крайнего изумления. И снова оболганный засовец всплескивал руками и по-бабьи взывал к небу – за что, о боги?
Еще сутки тема газовой атаки и лесного гражданства не сходила «с первых полос». Только и слышалось: «Фосген, зарин… Приходя не признался… полчаса лежали в шоке. Джуму еле откачали. Пана стошнило». В столовой и в карауле, на хоздворе и в спортзале история передавались из уст в уста, превращаясь в легенду. Даже «звездуны» прознали о диверсии с применением боевых отравляющих веществ и допытывались о деталях. Им отвечали, что вонь наслал Кондом. Не зря же он тиранил смену на разводе?
«А как?» - не понимали звездуны, - как наслал?»
«Да так. Спросите его» - важно отвечали солдаты.
Звездуны задумчиво чесали затылки. Не то чтобы они не верили, просто хотелось знать технологию…
А я наполнялся заслуженной гордостью: три дня после приказа я исправно гадил своим господам. Сначала дернулся на птицу, потом подставил дурака Фадея, в конце траванул старичье, и меня не вычислили. И теперь буду жив и ночью, и новыми днями. И скоро сгинут ненавистные старики. И будет много свободного времени. А потом подойдет и мой дембель, и долгожданный дар небес, упавший на меня словно яблоко на Ньютона, волшебно изменит судьбу. И, величие неизбежно, как дембель. А дембель, как смерть.
И мне не приходило в голову, что явление добра не сопровождается распадом, а зловоние не сопутствует благу. Что странные совпадения неспроста, они - привет из областей нехороших. Но ту пору я подобные вещи сопоставлять не умел.
Таким было первое свидание. Дух явился, развалил строй и не показал своего лица. Он подсовывал ритм и рифмы, выворачивал смысл слов, шептал о величии – и я ощущал свободу, и дрожала земля. А потом опять наступала тишина и несвобода, до следующего сеанса связи. Словно дух встал за спину и оценивал произведенный эффект. Совсем не собираясь со мной говорить.
Но однажды ему пришлось себя обнаружить...
