Необычайное происшествие в Ватутинках

кожухе, словно искали пестик колокола, царапали и щекотали… не находили… и снова шарили когтистыми лапами… Я то и дело поправлял наушники…

Где восток напоил молоком кобылиц кочевника-ветра,

Прилипали холодными ладошками к темечку,  дергали нервы, ища колокольный язык…

Где по дорогам в острог…
                по этапу
  ползут
             
вот:  «ползут» -  это наш строй «ползет» по лесному проселку…
             
  ползут     
                киломе-е-етры,
Километры! Километры! Километры!
Цепкая лапа схватила за веревку и дернула  – бамм! Бамм! Не строй, не солдаты -  ки-ло-метры ползут! Бамм! Дорога – ползет, словно движущаяся лента!
В голове загудело и дух захватило: помнишь, как заметил на просеке, что сам стоишь, а лес вокруг – едет? Так ведь это  -  километры - ползли! Не мы, а – километры! В голове эхом  застучал равномерный ритм,  ко мне вдруг прильнули все предметы  мира, и каждый стал рассказывать о себе, что он не то, чем выглядит, нет, он еще и другой! Я невольно схватил лист криптограммы, перевернул чистой стороной и начал записывать  скрытые значения, а они вдруг стали цепляться, рифмоваться, перекликаться, становиться в шеренгу, тесниться плечом к плечу вырастая в длинную колонну, заполняя темным строем белый бумажный плац. И возле них вдруг возник Некто с волшебной палочкой, он заелозил магической указкой по рядам, как бы поясняя: «Стена – на самом деле ПОЛ-Л, вставший на дыбы. Ветер – ВЫДОХ БОГ-ГА». А через секунды уже не он говорил, но сами предметы произносили свои имена в ответ перекличке: «Ветер?  – Выдох Бога»! «Стена? – Пол, вставший на дыбы!» Перекличка длилась, длилась, длилась… А  служба пропала. Я потерял счет времени,  улетел в другой мир. Колонны слов на белых полях строились рублеными шпалерами, зачеркивались и опять удлинялись… Я писал, потеряв счет времени, писал и бланки собрались в плотную пачку. Я словно попал в  иное измерение,  даже не услышал, когда прогрохотал, звеня жестяными термосами с обедом,  дежурный тягач . Армия исчезла.
Потягиваясь,  деды ушли на обед. Потом вернулся Мишка Казановский,  цепко заметил, что я  что-то напряженно строчу. Пару секунд посмотрев на меня, спросил,  пойду ли я  жрать, а я только помотал головой.  И удовлетворенный Мишка ушел долопывать мою порцию. Потом сытые деды вернулись, ласково поглядывая на меня,  разлеглись по столам. До конца смены они спали, просыпались, спорили, разгадывали кроссворды… И никто не полюбопытствовал, что за странное  послание я так долго строчу? А главное – о чем? Потом стемнело, деды подняли головы от обслюнявленных столешниц, подхватили сумки с противогазами и по одному потянулись на выход. Я видел это боковым зрением, но не отдавал себе отчет в происходящем …
Я корябал бумагу, корябал..
Через какое-то время дверь со скрипом отворилась,  и в щель всунулось  удивленное узкое личико.
«Кошкин? - насмешливо проскрипел эндеер, – на вторую смену остаешься?
Я спохватился, привстал, выглянул над гудящим кондиционером в окно. Под качающейся вьетнамской шляпой фонаря, на фоне лесов, посреди  круглого пятака солдатская толпа в шинелях уже докуривала и вяло вытягивалась в колонну по четыре.
«Сереж, я сейчас! Письмо писал, задумался!» – я тут же начал пихать исписанные листы за пазуху.
Гордей зевнул и закрыл дверь. Я осмотрелся, словно только что попал на пост. Четыре стола с синими ящиками. Желтые стены.  Два огромных окна, в одном – здоровенный, с коричневой решеткой, квадрат кондея. Вдоль стены – похожие на штабель сейфов с лампочками шкафы «Адаптации», Дверь, за дверным косяком – стол начальника расчета… Откуда все это здесь? А я откуда здесь?  Я же только что из…
И снова плюхнулся на стул. Меня притянуло к нему, словно магнитом. Я не повиновался себе: вернул смятые листы, пальцы обхватили ручку, словно тонущие люди – спасительное бревно, и  вновь ощутил, как меня душит восторг…
Сколько прошло минут, не заметил.
Опять скрипнула дверь, и в кабинет, гомоня, ввалились трое приятелей. Это была уже новая, ночная смена.  Сотоварищи с моего взвода – Макс, Юрик, Сашок Семиминутов - жрали пирожки, жевали, безнаказанно и открыто, не опасаясь дедов.  И  уставились на меня, как на призрак.  И замерли в немой сцене. Пирожки – это был залет. Они меня не узнали. Приняли за старого.
Тут сознание вернулось. Я подскочил, вырвал у остолбеневшего Макса надкушенный кусок теста,  подхватил со своей спинки стула противогаз Фадея и побежал на выход. Вслед зазвучали проклятия  и хохот. 
…На столбе под вялой крупой снега вьетнамской шляпой  качался конус фонаря,. Спустились сумерки. Подмосковье готовилось принять ночь. Похлопывая себя по бокам форменного плаща на фоне двухэтажки со светящимися окнами прогуливался Волк, дембеля как и положено щемились в середину строя, молодых дедов обыденно выпихивали на край. Флажковый Фадей, гоняя сигарету по мелким зубам, ждал противогаз около труб вентиляции. Он принял у меня подсумок,  вытащил изнутри флажки, передал один притоптывающему рядом  коротышу Благому,  и встал, позевывая, бездумно шаря глазами по шатающимся  фигуркам. С ним никто не разговаривал. Я отошел от Фадея к стенам центра,  втиснулся в неровный строй, выровнялся, готовясь услышать команду: «направо, в роту шагом марш», как вдруг в животе недовольно забулькало…
…Небо потемнело, желтый месяц кривым ятаганом ковырял лесной бугристый горизонт, справа и слева головы в пилотках уже норовили слиться с темнотой...
Волк приказал провести поверку. Смена заныла. Гордей предложил быстро посчитать по головам. Капитан обреченно вздохнул.
Пошевелив губами, Гордяков повернулся к Волку и сказал: сорок восемь.
- А сколько должно быть?
- Сорок девять! – Гордей хищно улыбнулся и потер руки.
- И кого нет? – деловито осведомился Волк
Гордяков,  сыто  глумясь – недаром сожрали мой обед - медленно открыл красную папочку.
- Сейчас увидим. Долбимся в уши, значит, будем считаться.
- Второй взвод, вы о..уели?  – возмущался строй, - Жрать пора!
Капитан кивнул и отошел в сторону, солдатская правда часто меньшее из всех зол.
-  Бе-пе четырнадцать: рядовой Касамов…
- Ыа-а-а-а… - зевал Одил.
– Рядовой Фадеенков…
-  Я-ч.,
- Тормоз Мишкун…
Молчание.
-  Тормо-оз Мишку-ун? – Гордей зашарил глазами по рядам.
- Вот, он тут – ругался строй, толкая Валерку, обсуждающего с Кубовским предстоящую тренировку. Они оба «сушились», питались  чаем и никуда не спешили.
- Я здесь, а дважды тормоз Гордяков уедет тридцать первого декабря,  – отбрехивался Мишкун.
- Бе-пе. Направление  «Камыш» - рядовой Кошкин.
– Я! – бодро ответил я, мучаясь, как беременная женщина.
- Пост «Карат» - рядовой Плутонцев.
Молчание.
- Платон?! – взревела смена.
- Плутона нет. – удовлетворенно подытожил Гордей,  - Платоша снова тормози-ч.
Тут двери центра распахнулись и,  переваливаясь в стороны,  к строю отчаянно закосолапил Рыжий. Смена взорвалась отборной бранью. Но Платон, на круглой, рыжей голове которого скакала пилотка в такт его шагам,  вместо оправданий кинулся к Фадею,  на бегу разводя руками: «Нет противогаза, пропал, везде искали!»
Фадей по-скелетному оскалился и затряс принесенным мной  подсумком.  Ярослав  круто развернулся, и бочонком катнулся  к шеренге, подпрыгнул, ударился в мой бок, заворочал плечами, высвобождая место.  Кругом шикали, обозначая ленивую ненависть к «вконец охреневшим бумажкам».  Гордяков хладнокровно повторил.
- Пост «карат» - рядовой Плутонцев.
- Вконец о..уевший! – прорычала смена, посылая ему в спину короткие тычки.
- Я противогаз Фадейча искал! - оправдывался Платон, дергано озираясь.
- Плутон, банан из ушей вытащи!
- Что? – поворачивался к Гордею Платон, непонимающе морща конопатую луну лица, - Что?
- Он сказал «что» – ахала смена и хваталась за сердце. – Они сказал «что», а деды еще не уехали.  Деды еще не уехали, а они уже «что».
В смысле, какое падение нравов.
- Не «что», Плот, а «я»,  – душевно улыбался Гордей.
- А, я-я! – плаксиво кричал Плот.
- Я-я, натюрлихь, сейчас ми тебя будем немножко пуф-пуф,  – кивнул  в завершение Гордяков и закрыл красную папочку. – Все на месте, товарищ капитан.
Тут светлое окно поста на втором этаже открылось, оттуда, словно сдобное тесто из горшка, вылез дородный  майор Маралов.
- Николай!– рыхлое  лицо Сюсю  безуспешно всматривалось в темень. - Фмена, где капитан?
Волк обернулся к светящемуся окну и поднял руку. Сюсю заметил его жест:
- Николай, зайди, тебя с уфла.
- Меня с узла… - скучно повторил  Волк, и, забыв дать команду «вольно», скрылся в дверях.
Смена загудела, вновь рассыпалась по пятаку и засмолила козьи ножки с махрой; в темное небо  взлетели удушливые дымки.  Я кинулся подальше, к декоративным кустам,  слыша, как за мной увязался рыжий, о чем-то по-бабьи причитая.  «Егорыч, Егорич! Стой» Плутон нагнал меня, повернул за плечо и остановил, злобно сжав узкий рот. Но даже в гневе он походил на рыжий блин. Вот человек, который какую бы мину не сделал, всегда хочется ржать.
- Ну чего тебе? – остановился я, подпрыгивая на пятках. До кустов было метров пять, старые еще слонялись рядом...  Боже, да говори ты скорее…
- Ты противогаз Фадея забрал? Подсумок на «Замэке» висел? – я кивнул, -  А мы все обшарили, даже в столовку бегали! – запричитал Плот,  – чего не сказал, что его заберешь?
- А я знал, что он вас припряжет? – возразил я, опять срываясь с места, - чмо прикололось,  я  причем?
- А чего на «Кульбит» не вернулся?!  Он меня посадил, а я  набанковал, - плачущим голосом сказал Платон, не отставая ни на шаг.
- Манды пришлют, раз набанковал,  – прошипел  я, стремясь скорей донести газы до кустов, - не надо  было поезд взрывать.
- Его  Фадей пустил под откос, а не я. А отыгрался на мне, – чуть не плакал Платон. – В туалете получил в душу,  и ты тоже получишь.
- Я-то за что?
- А почему ты не вернулся на Бп?! Зачем его через хрен бросил?! Постарел?
- Меня никто не звал. И потом, чего вы  не могли  поезд отработать?
- Ага, а ты на что? А он  сам набанковал, придурок.  Думал, рвачку принесет, тупорылый,  сел за «Кульбит» да набанковал! - Платон тихо захихикал, покачиваясь передо мной, словно толстая кобра перед факиром. Уже через пять секунд добродушный Славик забыл про обиды и радовался, вспоминая страдальческую, скелетообразную  рожу ненавистного Фадея.
Мы остановились возле заиндевелых кустов. Боль в животе внезапно утихла, словно заговоренная философом.
- И что с «Кульбитом»?
- А ничего!  – восторженно воскликнул Славка, забыв о  претензиях, -  На Никитича «Кульбит» перебросили, он и вытащил сеанс, ага! Слышь, - Славка заговорщицки взял меня за лацкан, - яму ж  Никитич же сразу предложил, давай я «Кульбит»  возьму, да Фадей запонтовался, не, дескать, «я сам»! Ага, сам! А как затормозил - меня за тобой отправил.  Я раз захожу – ты в телефонах, два -  опять в телефонах сидишь. Ну, думаю, зашился, Егорич! Чего там, немцы ожили?
Я помотал головой, отстраняясь.
- Округа открыли?  - допытывался Плот, дыша на меня чесноком,  – ты ж головы даже не поднял, я и решил: во Егорич попал! Сидишь за своим столом, как писатель!
- Я  письмо писал.
- Что-о-о?! – задохнулся Плот. – Письмо?!
- Поэму! – ответил я правду, с опаской прислушиваясь к творящемуся в животе. Там началась отдельная