машину и исчез… домой не явился… – снова перешла на слёзы она, в ход был пущен мокрый носовой платок и приёмчик с наклоном как бы невзначай в сторону Мирона Прибавкина, чтобы тот почуял чудесный запах её духов, а также – сладкой пудры с кондитерским оттенком; и действительно, голова у Мирона Прибавкина тотчас, как по заказу, совершила три четверит оборота, едва не свернув шею, однако сохранила крепость духа утопленника, ибо у утопленника был, хоть и слабый, но всё же иммунитет на прекраснейших из красивейших женщин Москвы, а у Мирона Прибавкина его отродясь не водилось.
– А куда именно поехал? – стал крайне официальным Мирон Прибавкин и сделал лицо супостата.
– В Белорусский деловой район! У нас там офис! – со значением сообщила Галина Сорокопудская, выпрямляясь во весь свой впечатляющий рост.
Она зря старалась. Это было для Мирона Прибавкина пустым звуком, ввиду чепуховых дел, которые ему спускали сверху: он не разбирался в офисных локациях, хотя и должен был по служебной надобности, ибо Белорусский деловой район был самым дорогим и престижным для бизнеса, именно поэтому в нём должны были заводиться, как тараканы самые, жуткие и страшные преступления века, которые только и ждали, чтобы их раскрыли такие матёрые сыщики, как Мирон Прибавкин.
– Что же вы так убиваетесь? – неожиданно для самого себя успокоил он её, моля, чтобы она ничего не поняла и не взвилась на дыбы, не фыркнула и не вылетела прочь, гордо встряхнув прекрасной, спортивной головкой. – Отыщем мы вашего мужа! Отыщем!
Он хотел добавить, что с такими длинными и стройными, как у неё, ногами бегунья и такими прекрасными серыми глазами лани, она, даже не шевельнув пальцем, тут же, не выходя из прокуратуры, найдёт себе с десяток достойнейших из мужей, намекая в первую очередь на себя, страждущего, но конечно же, ничего подобного не произнёс, не посмел, ибо не ставил себя так высоко, как начальство, а за годы тяжкой государевой службы хорошо знал своё место на коврике под подметками у окружного прокурора.
– Правда?.. – изумилась Галина Сорокопудская и даже крайне обворожительно посмотрела на него.
Мо-о-жет, она к-к-а-бинетом ошиблась?.. – с непонятной тоской подумал Мирон Прибавкин и более-менее уверенно сообщил:
– Правда… – хотя абсолютно ни в чём не был уверен. И что-то ему подсказывало, что «неправда» и что «не отыщем». – А давно исчез?.. – Он снова поймал себя на том, что невольно копирует Луи де Фюнеса, его гримасы, чтобы выглядеть значимее. Накануне он как раз понасмотрелся французских комедий, находился под их впечатлением и автоматически подражал им.
– Вчера… – вздохнула Галина Сорокопудская так доверчиво, что у Мирона Прибавкина любовно кольнуло сердце.
Он не знал одного, что лепетала она нарочно, что это был один из её любимых приёмчиков, которыми она задабривала мужчин, чтобы добиться своего.
– К-к-ак?.. – облизнул он шершавые губы.
– Так! – радостно подтвердила она, глядя на него сияющими глазами младенца.
– Так?.. – кисло переспросил он и тяжело запыхтел, словно решил тотчас умереть от любви-с. – Подождите! Мать мой женщина! Екибастуз обломанный! Чего же вы мне голову морочите?! – даже осерчал Мирон Прибавкин. – Один день! Это ещё не значит, что он безвестно отсутствующий. Приходите через два дня, мы откроем следствие, – отвернулся он ещё больше в сторону, туда, где висел портрет президента.
– Как-а-к… «через два дня»?! – изумилась Галина Сорокопудская. – Я два дня не переживу!..
– Понимаете… – начал Мирон Прибавкин, снова старательно глядя не на её ноги, которые и так были лучше, чем у Дженнифер Лопес, а в корзину для бумаг, куда бросал яблочные огрызки, – по законодательству заявление принимается только через три дня после исчезновения человека!
– И-и-и… что-то-о-о?.. – изумленно спросила Галина Сорокопудская, наведя на него свои почти небесно-голубые глаза.
– Только через три… – осмелел Мирон Прибавкин.
– А вдруг он где-то лежит холодный и голодным?.. – предположила Галина Сорокопудская, и в голосе у неё поселились жуткие подозрения.
– Вы знаете… – снова, как хороший стратег, зашёл издали Мирон Прибавкин, всё ещё старательно избегая бездонных глаз Галины Сорокопудской. – Нет трупа, нет дела!
– К-а-а-к-какого трупа?.. – заикаясь, опешила Галина Сорокопудская, и горестно всхлипнула, как скороварка на плите, но с таким предвестием ядерного фугаса, что Мирон Прибавкин едва не провалился сквозь все пять этажей в подвал, где находилась спец-лаборатория.
– Ну-у-у… это я так… образно… – поднял на неё узкие нанайские глазки Мирон Прибавкин и моментально сдался на милость победителю.
Он не мог устоять против её обворожительных, тёмно-серых, почти голубых глаз, которые между приступами слёз мерцали ещё и божественным светом.
– Нет! Не надо… не надо плакать… – сочувственно простонал он, – я приму ваше заявление тотчас…
Что я делаю? Что я делаю? – ужаснулся он, покрываясь холодной испариной, меня же распнут, аки Христа, имея в виду начальство сверху и ещё выше, куда не смел заглядывать даже в мыслях.
– Но… должен предупредить… – тяжко вздохнул он, – что в связи с либерализацией общества, в стране принят «закон о личности», по которому «государство не имеет права вмешиваться в частную жизнь граждан…» – процитировал он служебную инструкцию.
– И что это значит?.. – нервно сжала губы Галина Сорокопудская.
Слезинка на её реснице справа наконец пропала.
– Это значит… – набрался смелости Мирон Прибавкин, – что если у вашего мужа нет врагов… и он просто ушёл… то… значит, ушёл! – для пущей убедительности растопырил он короткопалые руки, дабы показать всю глубину ситуации, и что, мол, я очень и очень сожалею, но… вы сами понимаете, ни словом, ни бровью не намекнул на мужскую солидарность: если от такой женщины уходит муж, это что-то же значит?!
– Но это ж абсурд! – вскричала Галина Сорокопудская, адресуя свой гнев наверх, к вышевоссидящему начальству.
И глаза её вспыхнули недобрым бесовским светом.
– Да! Именно так! – радостно подтвердил Мирон Прибавкин, потому что сам не понимал законов, а будь его воля, он бы карал, карал и ещё раз карал, но жизнь давно была другой, непонятной и запутанной до невозможности, и Мирон Прибавкин старался об этом не думать.
– Самсон не такой! – ещё раз вскричала Галина Сорокопудская, поискала, чем бы отблагодарить повесомее, и, недолго думая, схватила со стола чешскую пепельницу тяжёлого литого стёкла, между прочим, подаренную Мирону Прибавкину отделом на двадцать третье февраля, с намёком, что он наконец начнёт курить, и швырнула в него очень и очень профессиональным броском дискобола.
Пепельница, как пуля, просвистела мимо левого виска Мирона Прибавкина и с холодным фейерверкным треском разбилась об угол сейфа.
Мирон Прибавкин и ухом не повёл, однако его страшно впечатлила харизма Галины Сорокопудской. Вот это женщина! – едва не скакнул он ей на колени. Жена его, Зинка-пила с острыми кошачьими коготками и блеклыми глазками, была маленькой, скромной, покладистой (серая мышка), терпела все его загулы налево (обычные физиологические радости), и он от неё отчаянно устал.
– Успокойтесь, с кем не бывает, – сказал он со всей страстью нерастраченной натуры, на которую был способен. – Я просто хочу вас предупредить, что если ваш муж живой и просто решил сменить образ жизни, то мы бессильны!
– Что?! – вскочила Галина Сорокопудская с такой яростью, что яркое летнее платье с розами у неё вспорхнуло, как бабочка крыльями, и Мирон Прибавкин как раз напротив своего неладного утячьего носа имел честь лицезреть в течение целого мгновения её шикарнейшие бёдра спортсменки.
Мать моя женщина! Екибастуз обломанный! На секунду у него пересохло в горле, как в пустыне Сахаре, а под ногами разверзся Большой каньон. Мирон Прибавкин обожал такие бёдра, они казались ему божественным исполнением во многих тайных смыслах. В них присутствовали пространство, объём и критерии мироздания. Многое бы он отдал, чтобы обладать ими.
– Бессильны… – пролепетал Мирон Прибавкин, бросаясь в каньон ногами вперёд и на всякий случай прикрывая голову руками, ибо на столе, кроме компьютера, ещё находились дырокол и канцелярский степлер, не считая лотка для бумаг и авторучки.
– Я так и знала! – гневно притопнула Галина Сорокопудская и нервно плюхнулась на стул, уронив руки на сумку в чрезвычайно нервной скорби. – Тогда… – неожиданно сбавила она обороты, снова переходя на свой детский лепет, – может быть… мы… мы сговоримся?..
И к великому ужасу Мирона Прибавкина выложила перед его утячьим носом толстый пакет, сквозь который просвечивали такие могущественные и такие желанные купюры типа «евриков». Несмотря на реалистичность профессии, Мирон Прибавкин жил иллюзиями. Ему казалось, что однажды мир сам собой прогнётся под него и все его мечты непроизвольно дико сбудутся. А мечтал он, естественно, как и все, сказочно разбогатеть.
Мать мой женщина, отстранённо подумал Мирон Прибавкин, Екибастуз какой-то! И у него закружилась голова, кабинет наклонился на сорок пять градусов, а пятитонный сейф за спиной с жутким скрежетом поехал в угол.
Нельзя был сказать, что Мирон Прибавкин вообще не брал взяток. Так, по мелочи, в соответствие со званием, на сигареты и на «стрит-фуд», что и взяткой не назовёшь. Когда он был чрезвычайно младшим юристом, у него даже была любимая поговорка: «Приба-а-вьте на мелочишку…» или «Пода-а-йте на трамвайчик…» Но здесь был особый случай: сумма была чрезвычайно крупная. За такую можно было запросто купить четырёхкомнатную квартиру хотя бы в том же самой несуразной «Рассказовке», однако и загреметь лет эдак на пятнадцать с полной конфискацией. Овчинка выделки не стоит, трезвея, подумал Мирон Прибавкин. А куда жена Зинка с детками денутся? – вспомнил он о детях, оторвал стикер розового цвета и написал дрожащей рукой. «Ждите меня в сквере напротив управления. Буду через пятнадцать минут». Он знал, что ступил на скользкий путь мерзкого и очень и очень тяжкого служебного преступления и возврата уже нет, но ради прекрасных глаз Галины Сорокопудской остановиться из принципа не мог.
Галина Сорокопудская прочитала записку, удивлённо вскинула широкие, черные брови, а Мирон Прибавкин нарочно громко сказал, чтобы те, кто их слышали или видели, однозначно поняли ситуацию:
– Это заберите! Это статья! А мужа вашего мы бесплатно найдём! Для этого мы и служим здесь государству! Идите, гражданка! Идите! – добавил суровым тоном.
И как только Галина Сорокопудская с её прекрасной фигурой Венеры Милосской и длинными-предлинными ногами Дженнифер Лопес скрылась за дверью, Мирон Прибавкин незаметным движением скомкал розовый стикер и затолкал в рот. Разорвать и бросить в корзину для бумаг было бы огромной глупостью, выйти в туалет опять же разорвать и спустить в унитаз – ещё больше глупостью, потому что корзины проверялись, а внизу, под зданием, находилась специальная лаборатория секретной службы, которая все выходящие из здания документы, даже в самом странном виде, внимательнейшим образом исследовала и проверяла сотрудников юридического аппарата на предмет коррупции. Мирон Прибавкин только недавно об этом
