Никита Сергеевич появился в одном из южных дворов перед новым пятьдесят третьим годом. Около ворот остановилась старая лошадёнка в телеге, которой находился его скудный скарб. Жители двора радушно приняли по-военному подтянутого со строгим выражением лица нового соседа. Справили новоселье «на скорую руку». Для более близкого знакомства выпили по рюмашке, закусив запасами солений, заготовленных на зиму и собранной вскладчину. Разузнали, что приехал он из Северодвинска, ближе к теплу и солнцу. Приехал он в этот город не от хорошей жизни, а по состоянию здоровья. Воевал, но по ранению в ногу, которую еле спасли, был списан из армии, теперь вот хромает. Устроился на завод счетоводом. Не женат, но уже есть невеста.
Летом, жители двора так же вскладчину, с южным хлебосольством в комнатушке, не имеющей семьи украинки Валентины, сыграли ему свадьбу с приятной по манерам, симпатичной тихой и немногословной Нюрой. Были и подарки для новобрачных. Тётя Ида, подарила невесте чудесную блузку. Она после похорон своего мужа инженера, шила модельные платья, блузки, юбки имела свою клиентуру, которая обязательно должна была, в случае чего, назваться её родственниками. А с родственников, как известно, плату за пошив брать неприлично.
Отец многодетного семейства, татарин Рустам, плотник по профессии, делал на продажу табуретки, сбивал ящики для почтовых посылок, выполнял несложный ремонт мебели на дому, когда просили жильцы из соседних дворов. Он тоже подрабатывал тихо, не привлекая к себе особого внимания властей и бдительных органов, которые и так знали, кто, чем занимается в их маленьком, войной покорёженном городке, но «не делали никаких выводов». Иногда служащие этих самых органов тоже обращались и к Иде, и к Рустаму, понимая, что людям долго придётся убирать шрамы оставленные войной и не только на улицах города, но и в своих сердцах, душах. Всем жилось тяжело. Но люди жили дружно. Вот и Рустам подарил новобрачным пару новеньких табуреток. Никто не пришёл с пустыми руками, свадьба нового жильца двора выдалась на славу.
За столом, после принесённой гречанкой Полиной нагнанной ею домашней самогонки, фронтовики, как обычно вспоминали тяжёлое военное время, а кое-кто плен и проведённые в штрафбате и в лагере будни. Кто-то по привычке поднял рюмку «За Сталина», а кто-то, чертыхнувшись, пожелал ему гореть в аду. Но к концу застолья, решив, что о мёртвых, тем более таких, надо говорить тише, а лучше вообще ничего не говорить, с песнями разошлись по своим квартиркам.
Но не прошло и недели, после свадебного застолья, как к Рустаму пожаловал участковый. Фронтовик с орденскими планками на милицейской синей гимнастёрке, дородный дядечка, с пышными усами. Сняв фуражку, вытерев пот с лица и опустошив кружку хлебного кислого кваса, предложенного хозяйкой, он гневно обратился к своему старому товарищу.
– Ты, что такое творишь, соломенная твоя башка? Мало тебе лагеря, ещё один срок себе накрутить хочешь? В какой ад ты Сталина отослал?
– Куда? Какой ад? Когда? – растерялся Рустам, путая татарские слова с русскими, – пьяный был, ничего не помню.
– Скажи спасибо, что усатый сам убрался, куда ему полагается, но дело его ещё живёт! Ты понимаешь меня? Хорошо, что мой товарищ смог вовремя перехватить письмо. Сейчас такое везде творится, все ждут и боятся перемен. Никто не знает, куда ветер подует, да чья дудка заиграет. Прикуси язык, больше так не повезёт.
– А кто написал? Кто этот шайтан? Все свои были.
– Вот чего не знаю, того не знаю. А знал бы, не сказал.
Казалось, ничего не изменилось в жизни соседей. Также все работали на страну, подрабатывали на себя. Все хотели хоть как-то улучшить своё, а главное детей, послевоенное существование, поэтому, без лишней огласки, каждый продолжал подрабатывать, как мог. Весёлая, добродушная украинка Валентина, проводница поездов дальнего следования, возила «зайцев», а по прибытии из поездок сдавала койки на ночь нуждающимся в ночлеге немногочисленным командировочным в свободных вагонах поездов.
Славкина мама, вышедшая на пенсию, тоже подрабатывала, как могла. Кому погладить. Кому, постирать или посидеть с ребёнком, кому сходить на рынок. Да ещё она раз в неделю ходила убираться в доме знаменитого городского композитора, у которого стоял рояль, который требовалось тщательно натирать. Дом композитора был большим, поэтому иногда матери помогал школьник Славка, зарабатывая на этом мелочь на мороженое.
Жители двора всё также собирались на праздники или просто так, чтобы отойти душой в единственный на неделе выходной день и попеть песни под гитару. Только Рустам стал молчаливее и увёртывался от рукопожатий с новым соседом. Теперь Рустам каждый раз, после получения зарплаты на заводе, возвращаясь, домой в крепком подпитии и, делая крутые виражи по двору, обязательно останавливался около двери Сергеича, как запросто стали называть жильцы нового соседа. Иногда он ломал низкий заборчик, ограждающий крошечную территорию соседа, от общей дворовой площади и что-то угрожающе кричал ему на татарском языке. Из всей грозной речи Рустама, всем было понятно только одно слово, шайтан. Сергеич осторожно выглядывал в окно и через щель в занавесках наблюдал за пьяным татарином, но мер никаких не предпринимал.
Всем казалось, что он с женой живёт такой же жизнью, как и они, как и все во дворе. Иногда из их окошка было слышно, как Сергеич, покрикивает на свою жену. А иногда, летними вечерами, они выходили во двор и обсуждали со всеми последние городские новости. Сергеич к таким обсуждениям готовился основательно. Читать газеты он любил, отмечая красным карандашом, наиболее интересные для себя факты, собирал их, делая подшивки. Вечера, проведённые с ним, жители двора называли «политинформацией». Долго слушать его чтения не могли и прерывали лектора задушевными песнями под гитару, что явно было не по душе новому соседу, но очень нравилось его жене, которая имея красивый голос, всегда принимала участие в вечерних запевках.
Но однажды, во дворе показались два милиционера. Они зашли в комнату цыганки Ады, которая раньше играла в театре, а теперь подрабатывала на дому гаданием на картах и, не смотря на крики и плач сына Эдика, Славкиного друга, увели её в отделение. Проходя мимо комнаты Сергеича Ада, в сердцах крикнула на цыганском:
– Будь ты проклят! – словно знала, что доносчиком был он.
Аду к вечеру отпустили, оштрафовав и предупредив о последствиях в случае её повторного задержания. Но и после этого случая, жизнь соседей не изменилась. А вот в стране с приходом нового генсека, наступили перемены. Плакала жена Рустама, которой теперь запрещалось держать в своём дворовом закутке несколько кур, да петуха. Перешёптывались соседи, недовольные тем, что после запрета держать в своих дворах коров и птицу, опустел местный базар, в магазинах исчезло молоко и сливочное масло.
Теперь пьяный Рустам посылал проклятия не одному, а двум шайтанам.
– Был один Никитка, теперь два и оба шайтаны! – кричал он уже по-русски.
Мужчины быстро забирали татарина и караулили, чтобы он не выскочил во двор и не продолжил словесно поносить Сергеича, уже точно зная, что тот напишет «куда следует» и когда-то Рустам докричится до ареста.
Но однажды Сергеича разбил паралич. Сочувствуя его жене, худенькой и тихой женщине, все жильцы двора, как могли, помогали ей. Славкина мать, закончив все свои дела, бежала к соседке, чтобы помочь ей помыть мужа, сделать ему массаж, покормить, а иногда и просто посмотреть за ним, когда уставшая женщина немного поспит или сбегает на базар или в баню. Как-то после очередной такой помощи, Нюра вынесла пачку заклеенных конвертов.
– Дуся, я хочу, чтобы ты знала, что эти письма никуда не ушли. Прочтёшь его писания, и если тебе будет противно приходить сюда, я не обижусь, – плача сказала она.
Евдокия, Славкина мать, развернула свёрток и прочла на конверте адрес: Москва, Кремль, Хрущёву Никите Сергеевичу. В адресе отправителя значился адрес шайтана, как теперь за глаза называли соседи Сергеича.
«Дорогой, многоуважаемый Никита Сергеевич! ….
Евдокия пропустила хвалебные слова о правильном руководстве страной, о выдающемся вкладе всеми любимого Никиты Сергеевича в укрепление дружбы между народами и другие хвалебные изречения.
"… Прошу вашей помощи в деле очищения наших рабочих рядов от лиц, занимающихся нетрудовыми доходами. Лиц, позорящих честное имя советского человека. На мои попытки уведомить различные партийные органы, органы ОБХСС и милиции, я не получил ни одного ответа. А внутренний враг не спит, он действует…»
– Как же тебе удалось, не отсылать их, – спросила она Нюру.
– Моя племянница, работает на почте, на сортировке. Она знает, на что он способен, вот, что могла, то потихоньку и собрала. Простите, если какие письма смогли уйти. Ходить по инстанциям сам, он не ходил, сама знаешь, ноги его подводили. Одно хорошо, почта наша недалеко и он не знает, что там наша Танечка работает и сортирует всю почту, местные, авиа и простые по стране. Это хорошо, что почтовое отделение у нас одно.
Не стала Евдокия спрашивать, зачем Нюра вышла замуж за этого человека. Чужая семья потёмки. Придя домой, положила свёрток, не раскрывая остальные письма на растопку. Только вездесущий Славка, увидев принесённый матерью свёрток, развернул его и понял, за что взрослые нового соседа прозвали шайтаном.
– Славка, если бы эти письма были написаны немного раньше, наверное, всех бы наших пересажали, – делился с другом Эдик.
– А ты думаешь, он раньше такие письма не писал? Думаешь, по его милости никто не сидит в лагере или тюрьме? Он никого не пожалел. Рустам войну прошёл, из плена бежал, в лагере отсидел и сейчас не кляузы строчит, а работает за четверых. А этот на его табуретках сидит, а посмотри, что пишет. Обогащается сосед! – возмущался Славка.
– А у Полины сам заказывал самогонку, а она только к праздникам её гонит, а тётю Иду просил пальто себе перелицевать, она ему бесплатно, как новое сшила, а сам и на неё доложил кому следует. Никого не оставил, даже твою маму не забыл, доложил в ОБХСС о нетрудовых её доходах. Разбогатела она, убирая дом у композитора. Шайтан, он и есть шайтан!
Так читая кляузы и обсуждая написанное, мальчишки отправляли листки в печь.
Несмотря ни на что, мама Славки помогала Нюре до самой смерти Сергеича.
– Зачем ты это делаешь, мама? – допытывался Славка у матери.
– Как зачем? Я Нюре помогаю. Она хорошая женщина.
– Сама говорила, что у Шайтана душа гнилая, а сама ходишь, кормишь его, – не унимался парень.
– А я не о его душе волнуюсь, а о своей, сынок.
Вскоре Сергеич умер. Хоронили его всем двором. Рустам сам сколотил гроб Шайтану. Так же вскладчину жители двора устроили поминки, на которых, как обычно при любом застолье,
