‒ А теперь, ‒ и Олег Георгиевич Самойлов внимательно посмотрел на студентов-первокурсников, ‒ скажите мне, кто из вас знает пословицы и поговорки о хлебе?
‒ Хлеб всему голова! – тот час выпалил староста Антон.
Этот Антон был таким неугомонным, что все преподаватели про него так и говорили: «Ему бы с его детскими замашками ещё на годик в школе задержаться надо было!»
По сути они были правы. Антон, отец которого в 90-е годы проходил службу в Чечне, пошёл в школу в пять лет. Потому что заняться было больше нечем. В то время как мужская половина, находясь далеко от дома, всеми силами старалась поддержать мир в Грозном и его окрестностях, их жёны и дети откровенно скучали, пребывая на территориях военных частей, выход из которых был строго-настрого запрещен.
Сообразительный и шустрый Антон в начале августа, в самый свой день рождения, заявил матери, что уже готов учиться, и даже в качестве доказательства вытащил из укромного места припасенный карандаш с белым ластиком на конце.
‒ Какая тебе ещё школа! – в сердцах воскликнула Ольга Валерьевна, ‒ с тобой учителя с ума сойдут! Играй вон в машинки и не говори глупостей.
Но Антона оказалось не так легко переубедить. Не зря же он родился под знаком Льва! Уж что задумает – то непременно исполнит. Какие бы трудности перед ним ни встали. Услышав от матери слово «нет», он про себя тот час сказал «да». Причём, если «нет» мамы было просто категоричным, и после него не стояло никаких знаков препинания, то «да» Антона сопровождала армия восклицательных знаков. Ну, армия не армия, но их было много. Однозначно.
Когда примерно дней за десять до первого сентября, Антон лично стал стирать серые брюки, Ольга Валерьевна только усмехнулась, решив понаблюдать со стороны, чем вся эта затея окончится.
После ей, правда, стало не до смеха, потому что с контрольно-пропускного пункта позвонил дежурный старшина и строго отчитал её за то, что она не смотрит за «вверенным ей ребёнком». Так по-военному и сказал: «за вверенным»! Когда раскрасневшаяся и запыхавшаяся Ольга Валерьевна не вбежала, а влетела в дежурку КПП, Антон сидел на кожаной банкетке и за обе щеки уписывал предложенное кем-то из офицеров большое красное яблоко.
Старшина Егоров, который вытащил Антона из кузова отправляющегося на боевое дежурство грузовика, уже не ругался. Правда попенял Ольге Валерьевне ещё раз, что она не уделяет должного внимания сыну, но тон у него уже был дружелюбный, а не сердитый.
‒ Каков ведь сорванец! – удивлялся, посмеиваясь, Егоров. – Я его спрашиваю, зачем средь мешков спрятался, а он упёрся: «В город мне надо – и всё!» Потом, правда, сознался, что рубашку хочет новую купить, чтобы в школу было в чём идти. В первый класс собрался! Лет-то хоть вашему мальцу сколько? Уж больно мелковато дело для школы будет, ему ещё в садик бы походить, да вот беда – нет у нас на территории садика, а в город выход запрещен. Хорошо, хоть под школу одну из казарм переоборудовали, да штат учителей укомплектовали.
‒ Пять лет ему, ‒ развела руками Ольга Валерьевна, слушая нескончаемые речи старшины. – Я говорила, что рано, так ведь слушать ничего не хочет. Ручек где-то понабрал с разноцветными стержнями, карандашей да несколько тетрадок припас. И всё аккуратно в старую коробку из-под обуви складывает!
‒ Вы вот что… ‒ и Егоров почесал за ухом, ‒ больше не допускайте того, чтобы малый ваш попытки проникнуть за территорию части делал. У нас, конечно, дежурные всегда на посту, но мало ли что… А вот так не заметил бы я вашего кроху?
‒ Я не кроха! – тот час послышалось с банкетки. – Сказал – пойду первого сентября учиться, значит пойду. Подкоп сделаю и под забором пролезу. У меня десять рублей есть, поэтому я всё равно в магазин попаду и рубашку красивую куплю. Для этой, как её… для линейки! Чтоб красивым рядом с девочками стоять. Я по телевизору в прошлом году видел, как первое сентября проходит.
И он снова принялся за яблоко.
‒ Вы это… ‒ меж тем тихо сказал Ольге Валерьевне старшина, которого внутри восхитила настойчивость мальчика, ‒ отпустите его, раз так хочет в школу. Он посидит за партой денёк-другой, потом устанет – сам домой запросится. Вот тогда-то вы и объясните ему, что рано ему ещё учиться. Да он и сам это увидит и перестанет к вам приставать. Сейчас бесполезно объяснять, раз он так настроен. Надо, чтобы он сам понял.
Так Антон оказался в первом классе.
Конечно, он был самым маленьким среди пятнадцати ребятишек, которым на тот момент уже исполнилось семь лет. Слова старшины о том, что мальчонка быстро устанет от школы, не сбылись. Всё то, что объясняла учительница, Антон запоминал на редкость быстро, писать научился одним из первых. А на уроках физкультуры не было того, кто смог бы догнать эту заводную катушку.
Миротворческие действия закончились, кадровые военные разъехались по новым местам службы, и среднюю школу Антон оканчивал в уже вполне нормальных условиях. Но то, что он пошёл в школу в пять лет, осталось на нём как отпечаток, что он всё равно моложе остальных на целых два года.
… Олег Георгиевич покачал головой, посмотрел на молодого человека и как бы невзначай поинтересовался: «А что, Воронков, вы, наверное, и ещё громче умеете? Я только про хлеб вопрос задал, а вы так кричите, что у меня уши заложило».
‒ Громче умею, но не буду, ‒ в своей привычной манере ответил Антон, но доцент Самойлов только едва заметно поморщился, услышав это, и приложил к правому уху ладонь.
‒ Гречневая каша – матушка наша, а хлебец ржаной – отец наш родной! – тихо произнесла Маша, которая на семинарских занятиях сидела прямо перед преподавателем.
«Не хлебом единым жив человек», «Нет хлеба ни куска – так и в доме тоска», «Были бы мука да сито, так и люди будут сыты», ‒ слышалось меж тем от студентов.
Олег Георгиевич довольно кивал: «Ну, молодцы, молодцы, вижу, что знаете».
‒ Доплясались, что без хлеба остались, ‒ произнёс кто-то.
Самойлов вдруг сделался серьёзным и посмотрел на молодого человека, который сказал эти слова:
‒ А вот это точно подмечено! – удовлетворенно закивал старый преподаватель, ‒ а знаете, откуда такая пословица появилась?
‒ Да, наверное, она говорит о том, что плясать и развлекаться можно лишь тогда, когда полны закрома. Поговорка, как бы предупреждает, что нельзя предаваться веселью, не обеспечив себя самым необходимым, в данном случае – хлебом, ‒ заговорили наперебой первокурсники.
‒ Да-да, ‒ произнес Олег Георгиевич. – Я, правда, сегодня хотел про другое сказать. Молодые люди тут же расселись по местам. Они догадались, что сейчас последует какой-нибудь интересный рассказ. Самойлов был участником войны. Он не был любителем говорить на эту тему, но иногда не него словно что-то находило.
‒ Я ведь под Ржевом служил, ‒ начал старый воин, и студенты поняли, что не ошиблись в догадках, ‒ там и руку потерял. Но рука – что, слава Богу, что сам жив остался. А вот однополчане мои многие в тех сражениях полегли. Особенно часто я одного из них вспоминаю. Уж сколько лет прошло, а всё помню. Виталика Загородского.
Вроде бы только-только началась война – а сколько уже вражина успел перепортить! Заводы, фабрики, в том числе и продовольственные предприятия разбомбил! Вот и нам стали порции урезать. А что такое голодный солдат? Попробуй-ка потаскай оружие да шинель, да плащ-палатку в придачу! Тяжело было. Днём воюешь, вечером или по грязи ползёшь и место дислокации меняешь, или отдых тебе положен. Но бывало, что и без отдыха воевали.
‒ А когда ели не досыта – это уже совсем грустно было, ‒ вспоминал ветеран. – А Виталик меня всё подбадривал. Говорил, что раз хлеб есть – значит, с голоду не умрем. Самое главное – чтобы хлеб был.
Я его всё спрашивал: «Откуда ты знаешь?»
‒ Так у меня отец хлебороб, ‒ отвечал мой друг, ‒ он всегда так говорит. Без супа можно прожить. Без каши можно. А вот без хлеба нельзя.
И всегда в кармане гимнастерки у него кусочек хлеба был, как бы про запас. Я его всё спрашивал, зачем он это делает, а он только посмеивался: «Пригодится!»
‒ А вы тоже носили хлеб в гимнастерке? – не выдержал Антон.
‒ Нет, я не носил, ‒ усмехнулся Олег Георгиевич. – А вот Виталик – он с детства был приучен что ли… всегда кусок хлеба у него был. Он, бывало, ещё так аккуратненько завернет его в платочек и в карман сунет. Я-то по молодости не особенно это понимал, да и что с меня взять в восемнадцать лет было можно? Недостаток жизненного опыта, одно слово.
Да, так о чём бишь я?
Один раз попали мы в замес. Это было уже в сорок втором, в самом начале ноября. Эх, и жаркий бой был, помню. Деревню надо нам было одну отстоять. А танки прут и прут. Мы их гранатами как погремушками закидываем, а их число всё не уменьшается. Лезут и лезут, проклятые.
Сутки мы тогда продержались, а потом пришёл приказ отступать. Мы назад – а немец обрадовался, что село за ним останется, и ещё свирепее на нас попер. Что ты тут будешь делать? Отходим – а всё равно по танкам бьём. И живую силу не подпускаем близко. Так жалко было эти места отдавать.
И вдруг Виталика осенило: «Надо их сбоку, сбоку пощупать!» И стал проситься у командира нашего – Михал Игнатьича Сысоева – обманом их стало быть сбоку взять. Но тот заругался:
‒ Ты что, Загородский, в своем уме? – кричит. – Уже боеприпасы на исходе, а ты о каком-то обмане говоришь!
И тут как назло, словно в подтверждение его слов, как бахнет рядом! И танк немецкий с большим белым крестом прямо перед нами нарисовался.
‒ Отступать! – орет не своим голосом Михал Игнатьич. – Беречь гранаты!
А Виталик подмигнул мне и налево глазами показывает: «Мол, поползли туда!»
Короче, ослушались мы командира. Нельзя, конечно, было. Под трибунал бы попали как пить дать. Но Виталик – он упрямый был. Пополз. А следом за ним и я. Ящик с гранатами тянем за собой, да что толку? Немцы как взбесились в тот день. Мы сбоку их обошли, со стороны лесочка, и вот тут-то попали в такую передрягу, что наше бывшее сражение ни в какое сравнение не годилось с тем, какой огонь на нас полился.
А Виталик молчит. Приметится, подпустит танк поближе – да гранату ему аккурат под самое брюхо бросает. Бросит – уши изо всех сил закроет руками, чтобы от взрыва не оглохнуть, и тот час на другое место переползает.
Сколько уж он так танков остановил – не знаю. Только помню, свет в глазах у меня неожиданно потемнел, и я как провалился куда-то.
Очнулся – не пойму. Голова болит, в ушах звон, но снаряды не рвутся. Только танки одни стоят на поле, которые перевернутые, а которые в землю зарылись. И то ли плач, то ли шмыгание откуда-то совсем близко слышится. Виталик лежал рядом, я его рукой тихонечко пошевелил – живой! А кто-то так и плачет: «Дядя, встань, дядя!»
Мы малость в себя пришли, сели на землю, видим – рядом девчонка, совсем кроха. Плачет: «Дяденьки, я думала, вы совсем умерли!»
‒ Да нет, ‒ улыбнулся мой товарищ, ‒ не совсем ещё. Наполовину только.
‒ А ты что здесь делаешь? – девчонку спрашиваю. – Куда тебя в самое пекло принесло?
‒ Да я заблудилась, ‒ плачет, ‒ в лесу два дня была одна. А тут ещё стрельба началась.
‒ Ах, глупая! – только и сказал Виталик. ‒ Как теперь твоих мамку с папкой искать?
‒ Не знаю, ‒ шмыгает. И вдруг спрашивает:
‒ Дяденьки, а у вас чего покушать не
Отлично получилось!