Иван и Марина

слушал русский посланников.
    «А Сандомирский воевода Юрий Мнишек в короне Польской четвёртый человек, шёл с тем вором сам, якобы без королевского и без всей польской Рады ведома. Но во всех государствах так ведётся: никогда без государского ведома ничего не делается».
    Это, конечно, так, но, если король делает вид, что он здесь не при чём, значит он здесь не при чём.
    «И тот вор к нему, воеводе Сандомирскому Юрию Мнишеку и дочери его с Москвы неисчислимую казну в Польшу послал, и многие царские сокровища прежних великих государей наших отослал».
    Как удивительно? И зачем они в Москву ехали, если как не нажиться?
    «Сандомирского воеводу с дочерью и со всеми его приятелями и с панами, что приехали с расстригой на свадьбу, приговорил государь разослать по городам, а простых людей отпустил в Литву».
    Понятно, начинается торг. Королю сие не понравилось. Затея с царём Дмитрием была простая: подвести зависимость Московии от польской короны и довести до русских свет католической веры, если получиться, а потом объединёнными усилиями справиться со Швецией. И тогда он, Сигизмунд, станет королём Польши, Швеции, царём Московии и великим князем Литвы. И план почти удался, не понятно только отчего бунт в Москве произошёл?
    В Московии сейчас война идёт, атаман Болотников ведёт подлый люд на Москву и с ним царь Пётр Фёдорович. Опять замятня на Руси. И попытку стать русским царём можно повторить. Тем более, что сам Болотников утверждал, что идёт он против царя Василия Ивановича по приказу царя Дмитрия Ивановича, которого он лично видел в Польше и разговаривал с ним.
    Единственно чего не было у короля, так это собственно царя Дмитрия. И если у казаков Болотникова был хотя бы царь Пётр, то у Сигизмунда не было никого. Беглый дьяк Михаил Молчанов на роль царя Дмитрия не годился, уж очень хорошо его в Москве знают, один из убийц Фёдора Годунова – слишком заметная фигура.
    На следующий день после православного Рождества посланники московского царя получили грамоту от польского короля, где был краткий ответ на все статьи, а также король и все люди короля объявлялись невиновными во всех недавних происшествиях и злодеяниях, случившихся в Русском государстве.
  Царская миссия в Польше провалилась, посланники возвращались ни с чем.
 
2

      В Ярославле деревянная стена давно сгнила. Ссыльные поляки брезгливо и с лёгким презрением осматривали её.
    Из Москвы выехали 26 июля всего 375 человек, включая женщин из свиты царицы. «Москва», так поляки называли русских, всю дорогу кормили не обильно, а лошадям вообще ничего не давали. На подножном корме лошади сильно отощали. Ну и на том спасибо: сабли не отобрали, босоногими голодранцами на дорогу не выгнали, кое-какой скарб оставили, оружие и деньги не отобрали. Но всё равно, поляки ощущали себя чем-то средним между гостями и пленниками. В Ярославль они приехали 4 сентября, переехали реку Которосль один раз, потом ещё. Размещать их начали в четырёх избах за валом, все не поместились. Суета, колгота, слуги бегают. Паны взирают на вал и стены.
    - Стену пальцем проткнёшь, вал осыпался.
    - А что ты хочешь, пан? «Москва» ленива, дикари, одним словом.
    - Не скажите, пан. Кого им здесь бояться? Самих себя? Они не устраивают рокош как мы против своего царя.
    - Дикари – не знают, что такое демократия. Рокош – неотъемлемая часть шляхетских вольностей. В Польше все шляхтичи равны между собой. Король – первый из равных. А у «москвы» рабская покорность.

  А с другой стороны: на самом деле - кого русским тут, в далёком северном городе, бояться? Он так далеко внутри Русской земли. Кто тут на них может напасть? И ещё: ногайские мурзы, союзные русскому царю живут чуть севернее, выше по течению, в окрестностях города Романова, в случаи чего придут на помощь.
    В Ярославле на посаде за насыпным валом у реки Которосль наконец-то разместили поляков. Дворы пана Ежи Мнишика со слугами и его дочери-царицы со своей свитою стояли рядом, остальным дали дворы по близости в соответствии с числом людей у каждого пана.
    Сандомирский воевода за три летних месяца гонора поубавил. А как всё хорошо задумывалось там, в Польше. Дочери, если она выходит замуж за Дмитрия, в случаи его удачи, в вотчину давались Новгород и Псков с волостями, самые богатые русские города после Москвы. Причём, даже в случае развода эти города остались бы за родом Мнишиков. И такая неудача!
    На третий день случился пожар в царицыных покоях. Угольки выскочили из печи, загорелся пол, лавки, стены. Русские прибежали с вёдрами тушить. Поднялась большая суматоха, пламя высоко взвилось, ещё чуть-чуть и загорелась бы крыша из тёса. Избу топили по-чёрному, потолка не было. Огонь удалось потушить.
    - Смотрите за «москвой», - крикнул один из шляхтичей, - а то прихватят из вещей чего.
    Один из русских понял.
    - На себя оборотись, пан. Баяли, как вы в Москве погуляли. Тут мы вам руки распускать не дадим.
    - Ты мне угрожаешь, холоп!
    Поляк потянул саблю из ножен. У русского в руке откуда-то появился топор.
    - Томаш, - крикнула Марина, - успокой сьэ, памьэтай
гджьэ естэс.
    - Фома, - грозно сказал начальник русских, - работай.
    Фома сверкнул глазами и начал топором соскребать обуглившиеся брёвна стен до белизны.
    Русские споро заменили пол, лавки, очистили стены. Глубокой ночью в избе царицы наступил покой.
    В середине сентября пришло известие, что царские войска наголову разбиты повстанцами Болотникова.
    А потом стало известно, что войско Шуйского разбито под Кремами.
    Поляки гадали: к добру это для них или к худу.
    И упорные слухи, что царь Дмитрий жив.
    В конце октября пришла грамота от царя Шуйского, где в начале писали, чтобы не верили тому, что царевич Дмитрий жив, так как его ещё царь Борис приказал в Угличе убить. А того, что в Москве убили, на самом деле расстрига Гришка Отрепьев.
    Марина точно знала, что не Гришка, не Отрепьев и не расстрига.
    Далее в грамоте сообщалось: «А что ныне другой такой изменник объявился, который нашу землю разоряет, собрав войско таких разбойников, каков и сам, так что города и замки, одни – взял силою, другие прельстил, назвавшись Дмитрием, – если бы он к вам туда прислал, не верьте ему, но сохраняйте лучше веру мне, которому вы присягнули, и остерегайтесь загонных людей того разбойнического войска, которое стоит под Москвой. А за меня просите Господа Бога, чтобы мне помощь против этих изменников оказал по своей милости».
    Марина маялась, не зная жив Дмитрий или нет. Ах, как хотелось ей, чтобы слухи оказались правдой, и она опять стала бы царицей в Москве.

3
    В тюрьме города Пропойска маялся неизвестностью беглый холоп бояр Нагих. Для себя он не ожидал ничего хорошего – и чёрт его дёрнул с попадьёй связаться. А с другой стороны, как не связаться. Жил он у них на птичьих правах, детишек учил при церкви и вообще был у поповской семьи на побегушках. Поп старый, всё время на службе, а попадья младше мужа лет на семь. Захотелось ей ласки от молодого здорового мужика. А как поп их застукал за постыдным делом, она и свалила всё на него.
  Спину ему кнутом ободрали и вот он ждёт неизвестно чего.
  День на пятый к нему пришли два польских пана и с ними третий человек, по виду русский. Вели они себя бесцеремонно.
  - А ну встань. Как зовут? – сказал один из них, по виду – старший.
  - Митька Иванов сын Сгибнев, холоп бояр Нагих.
  Один из панов обернулся на человека, стоявшего у двери.
  - Алексы, это так?
  - Так, ясновельможный пан.
  - Сгибнев? Интересное прозвище.
  - Моего деда звали Збышек, Збигнев, - пояснил Митька, - моего отца, мать и сестру русские захватили на Ливонской войне. Так мы стали холопами бояр Нагих. Я на Москве родился. Польский мой родной язык, как и русский. А сгибень – это пирог такой, мы ими приторговывали и из Збигневых превратились в Сгибневых.
  - Но ты схизматик, православный?
  - Да, ясновельможный пан, на Москве костёлов нет.
  - Добро. Ты был в войске у московского царя Дмитрия, так? – продолжали свой допрос паны.
    - Так, пан.
    - Добро, повернись спиной.
    Митька повернулся.
    - Со спины похож, - сказал старший из поляков.
    - Тот повыше был, - ответил другой пан.
    - Кто его мерить будет? Ну-ка повернись.
    - Этот постарше будет и бородавки у носа нет. Не поверят.
    - Главное, чтобы мы поверили, пан Пашкович.
    - Вид у него не царский. Тот людей поднять на бой мог.
    - Тот был шляхтич, а этот холоп. Зато нам подчинятся будет.
    Митька смотрел на польских панов затравленным зверьком. Один из поляков усмехнулся, представился:
  - Я – пан Бобровский герба Бобр, посланник короля Сигизмунда. А это пан Пашкович герба Гроты. Мы объявляем тебе, что отныне ты Дмитр Московский по велению короля Речи Посполитой.
    Митька кинулся в ноги.
    - Не губите, панове, Христом Богом прошу. Какой из меня царь?
    - Других нет, но можем поискать, а тебя за ребро повесим и будешь висеть, пока не подохнешь. Так лучше будет?
    - Не губите. Я же придворного обхождения не знаю.
    - Научим. Всё, что знаем, расскажем. Да ты и сам много знаешь, если в войске нашем был. Как сюда попал?
    - Как узнал, что царь Дмитрий Иванович из ссылки бояр Нагих возвращает, счёл я, что лучше уйти на родину предков от греха подальше, потом что были у меня с Нагими некоторое недоразумение.
    - Деньги украл? – спросил Бобровский.
    - Серебряную посуду. У меня были кое-какая военная добыча, думал, что здесь хорошо заживу, но тати под Смоленском ограбили меня дочиста, хорошо хоть живого отпустили. Вот и пришлось к попу в услужение идти и учителем стать.
    Бобровский улыбнулся:
    - Ладно, Дмитр, ты же Дмитр? Кончилось твоё холопство. Царём будешь. А это Алексы Ручкин, он всегда рядом с тобой будет.