нет. Есть вакансия для учебы в Сталинградской Высшей межобластной партийной школе. Мы Вас рекомендуем.
Мне очень не хотелось уезжать из Астрахани, Сергею же был роднее Сталинград. Согласились. Переехали в Сталинград. Устроились на квартире, которую заранее подыскала для нас сестра Сергея. Учился в Высшей школе 4 года, попутно поступил на исторический факультет пединститута, где его приняли сразу на 3-й курс. В Высшей школе уровень преподавания был значительно выше, поэтому сдавать экзамены и зачеты в институте не представляло особого труда. Оба высших учебных заведения Сергей закончил с отличием.
Предложили остаться в аспирантуре и преподавать в Высшей школе. Но я его отговорила:
- Тебе уже почти сорок лет. Сколько можно учиться. Не надо тебе аспирантуры. Занимайся своим делом.
После учебы требовалось вернуться на место, откуда направлялся, т.е. в Астраханский обком партии. Но Сергей, забрав дипломы, решил не ехать в Астрахань, а устроиться на работу самостоятельно, обосновав отказ болезнью жены, требующей определенных условий обеспечения лечебного процесса.
Но встал вопрос: куда Сергею устроиться на работу? В редакцию Манько явно не возьмет. Поработал около трех месяцев редактором газеты облпотребсоюза – страшно не понравилось.
Зашел как-то в обком партии. Одна из работников обкома порекомендовала обратиться в центр научно-технической информации - ЦНТИ. Обратился. Предложили числиться и получать зарплату в ЦНТИ, а работать на телевидении, подготавливать материал и сценарии для цикла передач по научно-технической тематике, который вел сотрудник Политехнического института Подлеснов В.Н.
Согласился. Работа оказалась очень интересной. Для подготовки материалов Сергею приходилось посещать множество заводов и производств. Иногда, во время отпуска или приема Подлесновым экзаменов в институте, телевизионные передачи вел и Сергей Дмитриевич. Оплачивалась работа на телевидении очень хорошо. Так и проработал Сергей Дмитриевич на телевидении до конца своих дней. Гонорары за его материалы и публикации в различных издательствах поступали мне еще несколько лет после его смерти в 1985 году.
Следует отметить, что лица, закончившие Высшую партийную школу, приравнивались к обкомовским работникам – номенклатуре - и имели ряд привилегий: лечение в обкомовской больнице, санатории и т.п. Приступы ревматизма у меня появлялись довольно часто, поэтому практически ежегодно я лежала в обкомовской больнице и ездила на лечение в профильные санатории. В больницу меня, как классический образец проявления ревматизма, «тематическую» больную, принимали с удовольствием. «На мне» обучались студенты. Под научным руководством знаменитого ревматолога профессора, а затем и академика Збаровского готовились статьи и диссертации, названия которых помню до настоящего времени. До 1982 года я преподавала в престижной школе с английским уклоном, по болезни уволилась, проработав учителем более 40 лет. Просили поработать еще хотя бы на полставки, но я категорически отказалась.
7. Реабилитация
Вплоть до 90-х годов все репрессированные тщательно скрывали все, что было связано со ссылкой.
В нашем школьном коллективе работала учителем такая же, как и я, ссыльная, Вера Савельевна. Моя соседка, теща ректора Волгоградского медицинского института, была с ней дружна. И ей Вера Савельевна как-то поведала о ссылке, а она поделилась этим со мной. Оказывается, всю их семью выслали тоже, только на строительство Беломоро-Балтийского канала. После освобождения они переехали в Сталинград. Вера Савельевна была уже и депутатом городского Совета. Звонит она как-то мне, а я и спроси ее по своей любознательности:
- А где Вы были в ссылке?
Она как возмутилась:
- Кто Вам это сказал? Откуда Вы это узнали?
Да так, - говорю, - слышала.
Не выдала соседку.
Как же она рассвирепела:
- Да разве можно об этом говорить!
Ни я, ни она, работая вместе десятки лет, встречаясь каждый день, не знали друг о друге почти ничего.
До 90-х годов не знали о нашей ссылке никто из детей и внуков моих братьев, никто из соседей и близких друзей. При расспросах мы говорили, что некоторое время перед войной работали на Севере, и все. В автобиографиях о ссылке тоже не упоминали. Племянницы узнали о нашей ссылке от Таисии.
Не знал все обо мне и мой муж, с которым я прожила более 40 лет. А, может быть, и знал, но не все, и не задавал мне лишних вопросов. Разве могла я рассказать ему в то время о себе. Он был секретарем парторганизации штаба дивизии. Я бы погубила его. К тому же соседом по квартире был «особист». А это было так страшно. Как я боялась сказать даже лишнее слово!
Лишь перед самой смертью (рак), уже в конце 80-х годов Сергей попросил: «Ну, а теперь расскажи о себе…». И я рассказала ему о своей жизни. Великой это было тогда тайной. Лишь после его смерти я стала заниматься вопросами реабилитации.
Кажется, в 1990 году я приехала из Москвы в Волгоград. Как обычно забрала из ящика почту. Дома открываю любимую газету «Известия» и читаю речь М. Горбачева о том, что в 30-х годах пострадало многомиллионное крестьянство, для репрессированных пока сделано очень мало, и это положение надо исправить.
Пошла в обком, где, как я уже знала, существовал отдел, занимающийся репрессированными. Рассказала о себе и своей семье. Написала заявление в отдел МВД, откуда нас забирали. Через месяц пришел ответ, что такие у них не значатся. Иду снова в обком, там посоветовали обратиться в прокуратуру. Написала заявление в прокуратуру, указывая все детали нашей ссылки. Месяца через два приходит ответ, что указанные в заявлении лица высланы в Казахстан – где мы никогда и не были.
Пошла снова в обком. Начальник посадил меня рядом с собой и стал диктовать новое заявление в информационный центр КГБ Тюменской области, в которой в это время относилось место нашей ссылки.
- А теперь идите на почту, что напротив, и отправьте это заявление заказным письмом, - резюмировал начальник.
Через пару месяцев из Тюмени пришла архивная справка с полным перечислением всех членов нашей семьи и указанием мест их ссылки. На этом основании в собесе мне выдали справку о реабилитации.
Уже в 1995 году прочитала в газетах, что реабилитированным выдают компенсацию за конфискованное имущество. Написала письмо в районный центр Камызяк. Оттуда поступил ответ, что никаких сведений не имеют. В МВД Астрахани сообщили, что тоже ничего не знают. Только из архива КГБ Астрахани пришел ответ, что действительно у Полякова Андрея Ивановича был конфискован дом, амбар, баня и прочее.
Снова написала в Камызяк с предоставлением копий всех справок. Ответили, что компенсация в размере 3 миллиона 300 тысяч рублей мне положена, но в настоящее время таких средств нет, уж очень большая сумма. Каждый день ходила на почту, и недели через две мне эти деньги все же выдали. Положила их на книжку в сбербанке.
Инфляция в эти годы была крайне высокая, деньги обесценивались, а в 1998 произвели дефолт, и от компенсации остались крохи. На оставшиеся на сберкнижке деньги, отложения от пенсии и помощь московских родственников удалось подправить зубы и удалить катаракты в глазах. На это ушло целых десять лет, было сделано пять операций на глазах, поменяли хрусталики, что потребовало большой суммы денег.
Каждое лето я приезжала в Москву и жила на даче в семье московской племянницы Нонны Козловской. Здесь испытывала настоящее душевное равновесие: любовалась природой, помогала по хозяйству, пекла пироги, проводила уроки русского языка с «правнуками» и их друзьями. Лучшей моей подружкой была на редкость отзывчивая и ненавязчивая русская голубая кошка Пуся.
Стою как-то в Москве в очереди. Женщины завели дискуссию:
- Понаехали тут все эти репрессированные. Они все с образованием. Они приехали такие зажиточные. Здесь им и те и другие льготы… А мы здесь работали, работали и меньше их получаем....
Склонила я голову, молчу. Думаю: «Сейчас вступлю, не выдержу, так меня разорвут на части». Стояла и молчала, не стала говорить, что я тоже из «этих».
В зимнее время в связи с гипертонией, ревматизмом, и связанными с ним болезнями клапанов сердца, ежегодно лечилась в областной (бывшей обкомовской) больнице, а дома, несмотря на редкие встречи с соседями, учителями и учениками, очень тяжело переживала одиночество. Здоровье ухудшалось. Племянницы не могли оказать мне физическую помощь – у всех были свои семьи. Сотрудники собеса предлагали свои услуги взамен на завещание квартиры, но, зная о криминале, связанным с этим, я боялась на это согласиться.
«Помог» случай. Однажды в январе 2005 года пошла в магазин по дороге. Посторонилась, пропуская автомашину, но потеряла равновесие на снежном бугорке и упала. Страшная боль. Подхватили под руки прохожие и оттащили меня к ящику, чтобы посадить. Левая нога волочилась по снегу. Поймали проходящую мимо «скорую помощь», и меня отвезли в больницу. В приемном отделении определили – перелом шейки бедра. Поместили в травматологическое отделение, на ногу повесили груз – вытяжение.
В связи с тем, что от бессилия и боли я была почти в шоковом состоянии, для описания дальнейших событий предоставляю слово приехавшей из Москвы моей племяннице Нонне.
Зоя Андреевна на лето постоянно приезжала к нам на дачу. Зимой уезжала домой. Жаловалась на плохое самочувствие, на дороговизну в магазинах и в обслуживании. Моя дочь Алла высылала ей периодически некоторую сумму денег. Но, как выяснилось позже, на книжке у Зои Андреевны оказалась значительная сумма денег. Такое накопительство «на черный день» свойственно пенсионерам старого поколения, особенно пережившим определенные житейские сложности. Заявляла, что ей требуется уход, и что она подумывает об обращении к социальным органам опеки в обмен на владение в будущем ее квартиры. Нас это настораживало, но к нам переезжать она не захотела.
Звонит однажды ее соседка и сообщает, что Зоя Андреевна лежит в больнице со сломанной шейкой бедра и нуждается в помощи родственников. Я с дочкой Аллой быстро собрались и выехали в Волгоград. Нашли ее крайне неухоженной, с грузом для вытяжения ноги, в крайне плачевном состоянии. Запах в палате был неописуемый. В довольно узкой комнате находилось еще 3 кровати с женщинами, имевшими тоже тяжелые травмы. Навещали ее подруги и соседи, помогали и женщины, дежурившие у соседних больных. Денег с собой Зое Андреевне взять не удалось, да и не понимала она, что за все теперь надо платить – лечилась всегда в обкомовской больнице, поэтому санитарки за ней и не ухаживали. Появились и неизвестные подозрительные люди, предлагавшие уход за Зоей Андреевной, видимо, не бескорыстно. Я потом их быстро «отшила», оплатив расходы.
Температура на улице доходила до – 20 градусов, поэтому даже коридоры были заполнены, в основном, бомжами, на которых было больно смотреть – лица были покрыты красными струпьями. Им предстояла ампутация конечностей. Предложила одному из них еды, но он обматерил меня крепко. Удручающее впечатление произвела на нас центральная районная больница, расположенная на краю города.
Одеты мы были легко. Хорошо, что я была в шубе и взяла маленькие
