Часть первая. Театральная.
«Осторожно, двери закрываются! Следующая станция Таганская», — прозвучал приятный женский голос.
После ленинградского метро трудно привыкнуть к столичной круговерти. Здесь нужно держать ухо востро, стоит замешкаться, — вынесут наружу и не заметят. Я уже несколько дней в Москве. На дворе май 1983 года. Меня и десятка три телеграфистов со всех концов страны прислали в месячную командировку для обучения тонкостям засекреченной связи. Обещали даже выписать первую форму допуска. Каждый день весьма серьёзные дяденьки читали лекции. Мы делали записи в толстых тетрадках, ответственный товарищ в конце дня запирал их в массивный сейф. После занятий я путешествовал по столице, посещал музеи, театры и прочие достопримечательности. В Москве даже метро напоминает настоящий подземный музей.
Час пик. На станции Таганская новая толпа втиснулась в вагон. За секунду до закрытия дверей я вдруг выскочил. Где-то рядом находится знаменитый театр на Таганке. Захотелось посмотреть на афиши, попасть на спектакль даже мысли не возникло. На выходе из метро едва успел заметить красное двухэтажное здание, как ко мне обратилась высокая и светловолосая девушка с одухотворённым лицом:
— У вас лишнего билетика не найдётся?
— Не-ет, — замешкался я, — а что за спектакль сегодня?
— «Преступление и наказание», — услышал в ответ, и девушка потеряла ко мне всякий интерес. Зашёл в вестибюль. На окошечке театральной кассы висело объявление: «Билетов нет». Вышел наружу, поймал глазами девушку, — она энергично приставала к прохожим. Место выбрала неудачное, — подумал я, — далеко не каждый из них шёл в театр. Видимо, у неё такой стиль, — опросить как можно больше людей. Мелькнула мысль тоже попробовать стрельнуть билет. Облюбовал место рядом с уличным переходом. Мимо прошли несколько человек.
Наконец, проговорил:
— Лишнего билетика...
Меня не услышали. Это раззадорило, следующие прохожие приостанавливались, прежде чем сказать «нет». Голос звучал всё увереннее и громче, я уже получал удовольствие от опроса.
— Возьмите, — услышал сзади голос.
Молодой человек протягивал два билета. Он выглядел расстроенным. Наверное, подруга не смогла прийти, — подумал я. Отдавая деньги, краем глаза увидел девушку, она безуспешно кидалась то к одному, то к другому выходящих из метро пассажирам.
Подошёл сзади:
— Вам, случайно билетик, не нужен?
Так мы и познакомились. Звали её Надежда. Вернее, познакомились потом, ибо рванули к дверям театра. Осматривать фотографии артистов в фойе некогда, прозвенел второй звонок. Зрителей запускали в партер. На входе я замер. Передо мной на серых досках сцены лежал труп старухи-процентщицы. Чуть дальше прислонилось к двери тело Лизаветы. Мне даже показалось, что увидел топор, с него стекали капельки свежей крови. Всё рассмотреть не успел, сзади напирали зрители.
Спектакль впечатлил, было много музыки, света и движения. Раскольникова играл Александр Трофимов, запомнившийся по кинороли кардинала Ришелье. В конце постановки артист, игравший Свидригайлова, бросил в зал:
— Молодец Раскольников, что убил старуху. Жаль, что попался. — Потом добавил:
— Из школьного сочинения.
Я вспомнил этот спектакль через 25 лет, посмотрев восьмисерийный фильм с ужасной концовкой. Как всё же у нас любят перевирать Достоевского. В сериале Раскольников остался гнить на каторге без всякого намёка на преображение. Юрий Любимов в спектакле тоже не даёт главному герою права на прощение. Это уже позже прочитал у театральных критиков. Но тогда я впечатлился оригинальностью и красочностью постановки.
После спектакля мы гуляли по московским улицам, рассказывали о себе. Надежда окончила технический ВУЗ, очень любила театр. Её знали на Таганке, даже изредка разрешали приводить в порядок театральные костюмы. Мы обсуждали творчество Юрия Визбора, Булата Окуджавы, Александра Городницкого, Елены Камбуровой, Юлия Кима. Я начинал:
Не путай конец и кончину:
Рассветы, как прежде, трубят.
Надежда продолжала:
Кручина твоя — не причина,
А только ступень для тебя.
И ещё Надежда несколько раз держала в руках гитару Владимира Высоцкого. На любви к Высоцкому мы и сдружились. О нём Надежда знала всё. С лёгкостью цитировала слова песен и реплик из фильмов:
«Сейчас начнётся допрос. Следователь сперва будет ласков. Он предложит папиросу, потом предложит жизнь. Папиросу можно взять, а от жизни придётся отказаться».
Я сразу вспоминал Жанну с товарищем Бродским в тёмном каземате перед расстрелом, и песню в исполнении Высоцкого «Деревянные костюмы». Так мы и беседовали, перескакивая с темы на тему. В конце прогулки договорились о новой встрече.
Ходили мы в основном на спектакли Таганки. Билеты чаще доставал я. Выработал свой стиль опроса. Главное — поймать глаза прохожего, соединиться с ним внутренне. Люди чаще всего улыбались. Конечно, улыбка не признак того, что меня тут же одарят билетом, коего нет. Важно другое. От своеобразного мини-общения я находился в состоянии восторженного лицедейства. И Мельпомена посылала нужного человека.
Мы посмотрели спектакль «10 дней, которые потрясли мир» по мотивам книги Джона Рида. Артисты театра завлекали зрителей задолго до начала постановки. У входа нас встречали два революционных солдата в шинелях, билеты накалывали на штыки своих винтовок. В фойе разгуливали матросы в тельняшках и с гармошками, бабушки в красных косынках продавали программки, на стенах висели красочные плакаты той поры. Спектакль ещё не начался, а зрители уже вовлечены в круговорот революционных событий. Конечно, это впечатляло.
Самый любимый мой спектакль — «Павшие и живые» по стихам поэтов военной поры. Артисты сходили по одному на сцену и просто читали стихи. Но читали так, что мороз по коже пробирал.
Но мы уже не в силах ждать.
И нас ведёт через траншеи
окоченевшая вражда,
штыком дырявящая шеи.
Бой был коротким.
А потом
глушили водку ледяную,
и выковыривал ножом
из-под ногтей я кровь
чужую.
Весь зал вставал, чтобы почтить минутой молчания память погибших. Зрители расходились притихшие, не смотря друг на друга.
Мы обсуждали постановку, игру актёров, вспоминали военные песни, но всё это после спектакля. В храме искусств Надежда чаще молчала. Предложил один раз подойти к театральному буфету. Она так изумлённо глянула, будто я водку преподнёс. Больше не заикался. Хотя по мне, так пятьдесят грамм коньяка только усилили бы игру. И всё же к храму Мельпомены я относился без фанатизма, чего нельзя сказать о Надежде. Театр, несомненно, покорил её. Мои познания в области театра и кино удачно закончились одновременно с командировкой. Мы договорились погулять по Москве последний раз.
Часть вторая. Космическая.
Встретились днём, через пару часов я предложил зайти в кафе-мороженое. Надежда выбрала любимое кафе на Горьковской. Назвали его «Космос» в честь полёта Юрия Гагарина. Нам принесли фирменное мороженое «Космос». В каждой вазочке лежали три шарика, политые шоколадом. Я осмотрелся. Кафе имело своё лицо. Стены усыпаны стеклянными шариками, видимо, для создания космического настроения. Свободных столиков уже не было. Мороженое таяло во рту, мы съели его почти не разговаривая.
— Может, повторим? — предложил я.
— Конечно, — согласилась Надежда чуть недоуменно, в её глазах читался вопрос: «Стоило из-за одной порции приходить?»
Нам поменяли пустые вазочки на полные, мы вернулись к разговорам о театре, кино и песнях Владимира Высоцкого. Я отправлял ложечку с мороженым в рот всё медленнее и медленнее. В животе появилась приятная тяжесть, такую, наверное, испытывает удав, заглотивший кролика. Молодец Надежда, в хорошее кафе привела. Я слушал очередной рассказ о театре вполуха, посему не сразу заметил, что её вазочка пуста. И тут, сам от себя не ожидая, пошутил:
— Давай по третьей?
Умные люди мне советовали, что всегда нужно просчитывать возможные последствия своих слов. Но я находился в расслабленном состоянии, и мыслительные способности были весьма ограничены.
— Можно, — Надежда бросила это слово как само собой разумеющееся.
— Натощак — не много ли? Может вытошнить.
Я замер, показалось на секунду, что сказал это вслух. И с ужасом ждал адекватного ответа:
— Нет, мы привыкшие.
Надежда девушка начитанная, наверняка помнит эти слова из рассказа Михаила Зощенко «Аристократка». Уфф! Вздохнул с облегчением, на сей раз язык меня не подвёл. Поедая третью порцию мороженого, изо всех сил старался поддерживать разговор. Вкуса уже не ощущал. Последний шарик почти растаял, и это хорошо, — в горле не застрянет. Надежда, судя по виду, тоже подустала. Мелькнула шальная мысль предложить четвёртую порцию. Не рискнул. Вспомнил умные советы. Надежда сама изъявила желание закончить посиделки.
Попрощались тепло, несмотря на холодное лакомство. Мне, да надеюсь и ей, надолго запомнились эти несколько вечеров, проведённых вместе.
Я ещё не раз приезжал в Москву. Виделись мы мельком, уже без похода на спектакль. Надежда поступила в театр-студию песни, работала вместе с Юлием Кимом, Еленой Камбуровой и Владимиром Дашкевичем. В девяностые годы было не до поездок, наши встречи прекратились. Из интернета узнал, что в 1993 году Николай Губенко основал театр «Содружество актёров Таганки». Надежда с тех пор работает там помощником режиссёра. Приятно узнать, что она занимается любимым делом. Только одно не даёт покоя. Что бы мне захотелось при возможной встрече, — сходить с Надеждой на спектакль или в кафе-мороженое? Вот, сижу, мучаюсь.
