Письмо Т. В. Черниговской (или чем жив социум?)

социумом (перед человеком) задачу.

И, конечно же, в Природе нашего продуктивного мышления эти ощущения появились совсем неспроста. Назначение их было в том, чтобы обратить наше пристальное внимание на внове явленный в наше сознание совершенно новый для нас самих смысл; смысл, способный при малейшем отвлечении ускользнуть от нашего внимания, а, следовательно, и из нашего сознания. И не только обратить внимание, но и сконцентрировать наше сосредоточение на этом смысле с той целью, чтобы в наиболее адекватном виде раскрыть и выразить его в определенных словах (знаках). 

Но спрашивается, для чего именно необходимо было обращение нашего внимания-сознания на этот смысл? Скорее всего, только для того, чтобы как можно быстрее полнее и точнее раскрыть этот смысл до состояния развернутой и всеми понимаемой мысли: и не только раскрыть, но и – и это самое главное! – зафиксировать этот смысл в каких-либо, опять же, всеми понимаемых знаках, тех знаках, которые уже являются элементами нашей долговременной памяти.

Так что задача естественных наук в том, чтобы найти не только причины (исторические, социальные, нейробиологические и т. д.) возникновения этой способности, но и то, когда и каким образом у человекоподобного сообщества исторически сформировалась (развилась) сама тотальная способность инсайтного (иррационального) продуктивного мышления; того мышления, которое, как мне представляется, вывело его на рельсы цивилизационного развития. Ведь процесс распространения этой уникальной способности как во времени, так и в пространстве – это и есть процесс социализации отдельных сообществ в цивилизационный социум. Тем более что на данное время у нас есть возможность исследовать генетический материал и человека и приматов: может быть в том одно -:- двух процентном различии наших геномов как раз и скрывается так называемый «ген разума»?

Что же касается заявленной нами интенсификации нашей способности логически мыслить – с появлением способности к иррациональности мышления – то этому, скорее всего, способствовало то обстоятельство, что если до появления последней наш далекий предок мыслил только в направлении (логического) соединения, взаимосвязывания (в предполагаемую идею) определенного комплекса предметов и явлений, то после появления у него этой способности он вынужден был производить в своем уме обратную операцию, операцию разложения смысла внове явленной в его сознание идеи на отдельные элементы, ее составляющие. И вынужден он был это делать для того, чтобы сформировать в своем уме вид (идеальный образец – эйдос) нового искомого сущего, по образцу которого можно было бы в дальнейшем изготавливать материальный его образец – подручное средство. Ведь с помощью этого средства открывается возможность производить в социуме Продукцию совершенно нового вида, того вида, которого ранее не было в нашем жизнеустроении. Как, например, с помощью такого внове изобретенного подручного средства как телескоп стало возможным производить такую Продукцию как наблюдение и систематизация удаленных – невидимых нашим глазом – объектов Вселенной.
Как видим, вполне допустимо предположить, что сначала человеческий интеллект (разум) освоил процесс  индукции, и лишь затем – с обретением способности создавать (на бессознательном уровне) идеи – ему пришлось осваивать и процесс дедукции. Что мы здесь имеем в виду? Индукция – это наведение нашего интеллекта на какую-либо мысль (идею) в процессе рефлексии-1. Дедукция же – это выведение из смысла этой идеи идеального вида подручного средства на этапе рефлексии-11.

И обе эти способности, конечно же, содействовали эффективности нашего продуктивного мышления – они были взаимодополнительны:
- рациональное мышление в виде рефлексии-1 подготавливало почву для мышления иррационального,
- а последнее – в виде инсайтного акта явления идеи в наше сознание – способствовало новой рефлексии, рефлексии-11, раскрывающей смысл этой идеи, что служило в дальнейшем почвой последующему поиску все новых и новых подручных средств и идей.

Так что вполне можно предположить, что процесс обретения членами социума способности иррационально мыслить мог происходить
- не путем распространения – посредством передачи в поколениях – соответствующего ранее приобретенного генетического материала («гена разума») от единственного экземпляра, положим, Митохондриальной Евы, всем остальным ее потомкам,
- а путем интенсификации способности логически мыслить с последующим выходом на иррациональный (бифуркационный) способ мышления, связанный со спонтанной самоорганизацией нейронной материи нашего мозга в определенные ансамбли, идентифицируемые нами – по мере выхода их на уровень нашего сознания – как смыслы идей.

И к пониманию этого, последнего пути, весьма близко подошел С. Деан («Сознание и мозг. Как мозг кодирует мысли». 2018 г. Раздел 4 «Автографы сознательной жизни») в экспериментах по нейровизуализации мыслительной деятельности в процессе обнаружения информации, «спрятанной» в бессознательном.
(Но совсем даже не исключено, что этот процесс происходил обоими путями одновременно).

А потому, как мне представляется, вопрос как возникновения способности генерировать идеи, так и пространственного-временного распространения этой способности имеет принципиальное значение – от него зависит ход развития всей цивилизации. Но мы совсем не готовы к тому варианту развития событий, если вдруг, по каким-то неведомым нам причинам, эта способность станет нам отказывать, или мы вовсе утеряем ее. Гарантированы ли мы от такого хода событий? Вряд ли. Нами эти вопросы даже не поставлены. А ведь они имеют не столько теоретическое, сколько прикладное значение в сфере функционирования социума в целом.

Как это ни странно, но мы принимаем функционирование этой способности как само собой разумеющееся, как данное нам от века благодеяние. Мы даже не задаемся вопросом, когда и каким образом эта способность была внедрена в наш мозг. Ведь когда-то – а когда именно? – мы, наверняка, этой способностью не обладали, и в какой-то «момент» она у нас вдруг появилась. Что это был за «момент», чем именно он определялся? Не говоря уже о том, что мы ничего толком не знаем о том, от чего зависит продуктивность нашего мышления и как именно протекает этот процесс на уровне функционирования нейронов нашего мозга.

И вообще встает вопрос, с чего начался человек разумный: с обретением способности рационально, логически, мыслить, или с добавлением к этой способности еще способности мыслить иррационально, то есть генерировать новые идеи в спонтанных актах инсайта, озарения, прозрения и т. д? Ясно одно: возникновение человеческой разумности связано с увеличением массы мозга и толщины неокортекса в последние несколько сотен тысячелетий под влиянием мутации, произошедшей в гене ARHGAP11B, ответственном за рост количества нейронных клеток уже в процессе эмбрионального развития плода (Science. V. 369, № 6503, 2020, P 546-550). Но не ясно, связано ли – а если связано, то каким образом – увеличение количества нейронов со спонтанностью генерирования новых идей?

Вот здесь мы плавно переходим от вопроса возникновения способности генерировать идеи к вопросу появления у человека потребности в речевом выражении того, что так внезапно – для нашей психики – являет себя из нашего бессознательного в наше же сознание в акте инсайта, озарения, прозрения.

4. Возможное влияние инсайтов (озарений, прозрений) на зарождение и развитие способности говорить

Дело в том, что мысль, только что явленная нашему сознанию, доступна исключительно нашему пониманию – никто другой не имеет к нему (к пониманию) доступа. Но наличие в нашей психике выше означенного «эскорта» интеллектуальных ощущений, – сопровождающих инсайтное явление нового смысла в наше сознание, – в буквальном смысле принуждает нас к тому, чтобы не только выразить этот, только нам принадлежащий и нами понимаемый смысл, но и поделиться этим, ошеломляющим нас новшеством со своим ближним окружением.

Именно в этой точке бифуркации, – точке проявления способности иррационально мыслить – как мне представляется, заложены истоки:
- и социализации человека в виде объединения людей, преимущественно, вокруг тех, кто был способен продуктивно мыслить;
- и появления и развития языка (вместе с сознанием и самосознанием), стремящегося, во что бы то ни стало выразить совершенно новый для нас самих смысл идеи, и тем самым поделиться им со своим близким окружением;
- и нашей (что совсем даже не исключено) способности к альтруизму;
- и бурного развития мало развитой способности логического мышления, обогащенной с некоторых пор даром дедукции, ранее нам не свойственным;
- и увеличения массы нашего мозга.

Так что именно эмоционально-интеллектуальные ощущения, как можно предположить, сыграли решающую роль – роль триггера – в запуске развития тех наших способностей, которые непосредственно содействовали социализации на уровне нашего разумного существования, в том числе и способности говорить.

И это, конечно же, помимо того, что в нашем объединении «повинно» наше стремление к коммуникации. Но как мы знаем, приматы прекрасно обходятся выражением своих эмоций без речевого общения – им достаточен язык жестов, телодвижений, гортанных звуков и т. д. И нет у них речи, скорее всего, только потому, что нет того, что им бы хотелось – настоятельно необходимо! – выразить. А именно, у них не было и нет способности генерировать идеи. Будь она у них, разумный примат (положим, шимпанзе) появился бы на много тысячелетий ранее человека разумного.

Так что вовсе не исключено, что в древности эмоции, в первую очередь, в виде вышеозначенных интеллектуальных ощущений, сыграли решающую роль в становления человека разумного и в его социализации. Это сейчас явление новой мысли в наше сознание кажется нам обыденным явлением. И мы достаточно редко обращаем внимания на уникальность и универсальность этого явления. Тем более что продуктивность нашего мышления мы ухитрились в немалой степени приписывать нашей развитой способности логического мышления. Поскольку логика всякий раз стремится нивелировать ступени нашего иррационального мышления – «шаги» последнего, зачастую, принимаются нами за шаги логического мышления и приписываются последнему.

Мы никак не можем смириться с тем, что самая продуктивная часть нашего мышления свершается не на подвластном нашей сознательной воле уровне логического мышления, а на спонтанном, от нас не зависящем, бессознательном (природном) уровне взаимодействия нейронов нашего мозга, на том уровне, к которому у нас нет сознательного доступа. Видать, наше самолюбие до сих пор шествует впереди нашей рассудочной деятельности.

Вот и получается: как можно предположить, наша речь возникла не столько как средство потребности в коммуникации, сколько как Необходимость выражения спонтанно приходящих в наше сознание смыслов идей (к чему, отчасти, склонялся Н. Хомски). Язык в виде речи стал наиболее доступным и