мужиков, впереди которых стояли Фомин, Микитенко и Ефим Петрович. Даже капитанская фуражка Игоря белым парусом покачивалась среди голов угрюмо стоявших мужиков.
-Это ты, блядь, Витю угробил? – разъяряясь прокричал ему могучий Фомин
В тот же миг коллективная матерщина обрушилась на Олега словно вольный и бурный поток, сметающий все на своем пути, матерщина, которая естественным образом приходит на ум и на язык обозленным и горящих справедливым гневом русским мужикам. Этот гнев сжигает душу, ослепляет и очищает её! Так или, наверное, так могли они думать, задайся они целью объяснить себе это чувство свободы и счастья обретенной справедливости.
Олег зажмурился и в отчаянии вытянул перед собой руку с травматикой. Указательный палец его бесполезно дергал спусковой крючок не снятого с предохранителя пистолета.
В наступившей тишине Ефим Петрович выдернул оружие из его вялой руки и сказал:
-Вали отсюда, гадёныш! Ты, сука, еще не понимаешь, что натворил! Да и не поймешь никогда, урод! И это…семью увези, не доводи до греха. И чтоб никогда больше духу вашего здесь не было!
С этими словами он широким взмахом забросил пистолет в лесную чащу.
Сгорел Берендеев терем, сгорел на следующий день. Прямо посреди бела дня!
Вера на коленях умолила мужа бежать той же ночью. Олег не упирался, а лишь вяло наблюдал, как жена хватает в охапку детей и заталкивает их орущих спросонья в машину.
Горел дом, горела усадьба. Пламя с глухим воем, переходившем иногда в рычание, сновало между перекрытиями, вырывалось из окон, выбивая стекла, и снова пропадало внутри. Высокий черный дым поднялся над лесом, отразился в озере и замечен был всеми в поселке. Вызвали пожарных из района.
В красных блестящих машинах с синими мигалками те домчались быстро, но проехать к месту пожара не смогли. На узкой асфальтовой дороге, проложенной Олегом к дому прошлой осенью, в то утро по какому-то нелепому стечению обстоятельств начались ремонтные работы. Новенькое асфальтовое покрытие было вскрыто в месте, где дорога проходила через самый непролазный участок леса. Вскрыто и завалено 30 кубами песка и гравия.
Как потом выяснил дознаватель, ответвление было проложено с технологическими нарушениями, и местная контора по эксплуатации дорог в соответствии с инструкцией начала ремонт покрытия, так сказать, во избежание. Кроме того, тот же дознаватель, бродя среди головёшек и изучая то, что осталось от дома и системы электроснабжения, пришел к выводу, что и подводка электричества к дому, и система предохранителей были сооружены в нарушение всех норм, да еще и с превышением разрешенной подачи напряжения. А в таких условиях, сами понимаете, любой перепад в сети грозил бедой и всякими неприятностями. Проще говоря, сгорел терем от короткого замыкания. Могучко, который помогал дознавателю на правах местного, кивал головой, соглашаясь с высказанной версией, и на вопрос о возможных недоброжелателях только пожимал плечами. Эти городские вечно сами себе создают проблемы!
Недели через две после пожара Ефим Петрович сидел у себя в конторе по эксплуатации дорог и беседовал с электриком рыбзавода Фоминым. Разговор был праздный: о тарифах, о норме прибыли и немного о бабах. В окно светило солнышко – осень была безветренная и необычно теплая. По улице под окном конторы сновали машины со столичными номерами – верный признак конца недели. Городские спешили ухватить последние теплые дни, походить по лесу, пособирать последние ягоды и грибы. По противоположной стороне шла странная пара.
Бодренькая старушка вела за руку Витю. Его правая рука была согнута в локте и прижата к старенькому пиджаку, кисть безвольно топорщилась наружу. Он заметно приволакивал правую ногу, и оттого походка его была немного прыгающая. Голову он держал как-то наискосок и временами поводил ею, словно воротник рубашки давил ему на шею. Лицо инвалида было бледно и скошено в застывшей улыбке. Взгляд, если это вообще можно было назвать взглядом, был безучастен и пуст.
Ефим Петрович замолчал, потом покосился на Фомина.
-Видал?
Фомин не сразу ответил. Потом отвел взгляд от окна и вздохнул:
-Не, после пожара не видал его. Да, - он замялся, -да и не Витя это уже. Он даже на себя не похож.
Ефим Петрович покивал головой и стал рассказывать:
-Я отцу Владимиру говорю, у вас же всякие богадельни есть, примите его! А тот говорит, у нас монастырь, а не дом призрения. У меня и персонала такого нету! Кто, мол, за ним прибирать-кормить будет? Монахи что ли? Рассердился даже.
Фомин сокрушенно покивал головой и спросил:
-А собес чего?
-Откуда я знаю, чего? – отмахнулся Ефим Петрович, - да известно, чего! У Вити ни стажа, ни пенсионного поди нет! Я даже думаю и паспорта тоже нет! Что они могут? Тут, Фомин, бумага нужна!
-Да, - тот снова сокрушенно покачал головой, - против системы не попрешь!
Ефим Петрович длинно выругался, но без мата, - на казенной службе все-таки, - и полез в шкафчик за сейфом. Достал бутылку, два «стопарика» и бутерброд с рыбой. Фомин переломил бутерброд пополам и положил половинки рядом со стаканами. Ефим Петрович налил в каждый до краев, и они молча, не чокаясь, выпили за Витю.
В конце дня Игорь привез последних в этот день туристов с острова, закрыл катер в гараже и отправился к Николаевне. Бодренькая старушка уже поджидала его у калитки. Игорь молча сунул ей в руку тысячную купюру и, оглянувшись, не видит ли кто, заспешил по темному проулку прочь. Дома он выпил стакан водки, изругался вдрызг с женой, хлопнул дверью и ушел спать в гараж. Он примостился на узком диванчике катера, укутался брезентом и, всхлипывая и матерясь в кожзаменитель подушки, заснул.
Ранним утром, небо только-только отделилось от озерной глади, Микитенко, доставая сеть из воды, вытащил запутавшуюся в ней дохлую нерпу. Огорченно помотав головой, он оттолкнул тушу от лодки и подумал:
- Опять сеть чинить, б…ь!
