звучит как безумная.
–Никто не придёт, Нора! Все двери закрыты, окна… слышишь, Нора? Никто не придёт!
***
Придёт.
Есть в этом мире ещё создания, которым не нужны двери и окна, их проводит сама тьма, проводит по своим тоннелям в любую точку мира. Если было в этом доме сказано хоть одно злое слово, то есть туда ход тьме; если были пролиты хоть раз слёзы отчаяния или хоть раз прошёл по этому дому гнев – тьме есть проход. И чем больше слёз, чем больше страха, чем больше гнева – тем шире власть тьмы.
До рождения Аниты в этом доме было много дурного. Сначала Нора не могла забеременеть, и Марк искал утешение сначала в тоске, а потом в упрёках. Потом Нора болела – экспериментальное лечение, направленное на исцеление одного, вырвало здоровое в другом. Марк пил всё это время. Они едва не развелись, скандалили, а потом случилось чудо – Анита.
Всё было забыто ими, всё было забыто до поры нетвёрдой людской памятью, но тьма, которая слышит и видит всё, ничего не забывает. Она помнит и лелеет каждый широкий ход.
И в этот раз тьма вышвыривает очередную Змеиную Деву в очередной же проход. Та поднимается – ночь, темно душно, ноги почему-то жжёт знакомый пол, оглядывается…
Она здесь была прошлой ночью, едва устояла против желания полакомиться плотью, так почему она снова здесь? Прежде тьма не повторялась, предлагала ей разные блюда! Неужели тьма почуяла, что Змеиная Дева вчера была близка к падению?
–Она назвала тебе своё имя…– что-то шелестит из паукообразной тьмы, – она тебе доверяет. Она спрашивала о тебе за завтраком, придёшь ты или нет? сказала, что ты хорошая.
Во тьме нет эмоций, но это страшное, бестелесное, издевается, ухмыляется и Змеиная Дева чует это, даже не глядя в страшную тьму.
–Выпей её кровь, укуси её нежную шейку, видишь? Она спит, она не почувствует боли…
Голос звучит сладко, голос пьянит, уводит, путает сознание. Змеиная Дева, ещё вчера начавшая своё отступление, снова на распутье. Она не успевает заметить, как снова переместилась в изголовье кровати, как склонила голову, не по-людски склонила, слишком неестественно, как рот пересох от желания сделать глоток крови.
Сколько она сопротивляется? Сколько она мучается и никто не может оценить эту жертву. Её наказали – это очевидно, но что это за наказание, если она не знает ни имени судьи, ни своего преступления, ни самой себя?
–Не проще ли сдаться? – уговаривает что-то из темноты. А может быть ей всё чудится, она просто хочет, чтобы её уговорили.
Анита шевелится. Её сон глубокий и чистый, она спит крепко и не знает о том, что над нею висит тень древнего чудовища.
–Она спит, так крепко спит, – уговаривает страшный голос, – она ничего даже не узнает. Тебе понравится твоя сила, используй её.
Она пытается сопротивляться, она помнит, что то, что предлагает ей голос, это страшно, мерзко и недопустимо, но не может устоять. Всё-таки не может, вернее – не хочет. Она не видит больше смысла в муках, в голоде, в бессоннице, её искусанное, изуродованное ею же самой запястье, ноет.
–Хватит голода? – тьма довольна.
Змеиная Дева не отвечает. Она шумно выдыхает и Анита понемногу вроде бы начинает просыпаться, ворочается…
–Сейчас или никогда!
Сейчас! Змеиная Дева сдаётся на власть тьме и совершает первый в своей жизни бросок. Отвратительный, мощный, убийственный. Что-то внутри успевает ещё ужаснутся, но рот уже наполняется кровью и та, не успевая даже напоить её, просто впитывается в плоть тёмной твари, что не может спать, не вынув своих глаз.
***
Утро встречает Змеиную Деву рассветной болезнью. Рот перемазан кровью, жалкие останки одежды тоже. Встать нельзя – только хвост, и его уже не сменить.
Её беспощадно тошнит и она не может справиться с этой тошнотой, она подчиняется ей, в который раз уступает своему желудку.
В глазах щиплет. Слишком ярко после блаженной пустоты ночи, слишком страшно смотреть на свет. Она ещё недавно была в таком блаженстве, в эйфории, когда убиралась из дома Аниты, остывшей в её змеиных кольцах, а теперь…
Её затошнило сразу же, как пришёл рассвет. Сложило пополам, перемотав все змеиные кольца в причудливую восьмёрку, перемутило, отнимая всё.
–Да за что же…– в перерывах между тошнотой Змеиная Дева может ещё воззвать непонятно к какой силе. Вроде бы всё сделано, поддалась она желаниям, и что же? опять не так?!
–За что же?
Она так долго сопротивлялась, а теперь опять не так, опять страдание, только на этот раз ей кажется (хоть и с облегчением), что она умрёт.
–Да ответь ты! – она рыдает, задыхается от тошноты, от спазмов желудка, от боли, что прошивает её такое длинное и такое сильное, и однозначно чужое тело.
–Зачем? – голос, что в ночи имел паукообразную форму и скрывался во тьме, в сером болезненном свете дня имеет образ хищной птицы. Гордой, неподвластной всяким слабостям, мощной, беспощадной.
–За что я наказана? – спрашивает Змеиная Дева, тошнота сменяется отчаянием.
–Не за что, а для чего, – голос отзывается с неожиданной податливостью.
У неё обмирает пустота, вплавленная в её плоть вместо сердца. Неужели сейчас она услышит великий смысл всех своих страданий? Неужели сейчас узнает всю правду? Неужели…
–И для чего?
Ей кажется, что сейчас она всё простит. Всё простит тьме, голоду. Ведь должно же быть что-то, объясняющее, милосердное, посланное высшей волей? Ради чего она терпела?..
–Для моего развлечения, – отвечает голос, и свет дня становится тусклее. – Признаться честно, мне в какой-то момент стало скучновато, но ты повеселила меня – ты долго сопротивлялась, и я подумывал, что пора отпустить тебя на свободу. Чуть пари не проиграл!
Голос осекается, кажется, и даже ему не всё можно сказать.
Пари? Развлечение? Что? это всё?
–Это больше, чем ты думаешь. Ради развлечения можно и мир создать, и человека явить, и войну.
Она в отчаянии. Такое отчаяние не давал даже голод – всегда была надежда, что это либо справедливая кара, либо замысел, либо испытание, а оказалось?
–Кто ты? – она кричит, не замечая, что из её пасти исходит только шипение. – Кто же ты, почему ты думаешь, что можешь так обойтись со мной? ты дьявол?
–Был бы Дьяволом, ставил бы на твою устойчивость, – усмехается голос с какой-то тоской. – Тебе не поможет знание, живи, жри, пей кровь, пока можешь. Пока ещё можешь.
Теперь усмехается уже она. Усмехается и расплетает обессиленные кольца, чтобы переплести их опять.
–Ну и что это за новость? – равнодушно интересуется голос. – Ты можешь жить долго.
–Но не стану, – теперь за её спиной нет спасающий темноты, и она удавливает своими же кольцами собственную, ещё людскую шею. Чтобы не жить, чтобы не видеть, чтобы не испытывать больше разочарования. Жестокость, в которую её окунули, была для чьего-то развлечения, имела ли она смысл? Причину? Этого Змеиной Деве не дано было определить, но можно было определить исход, теперь, когда она провалилась, она душила саму себя, и так обретала спасительное ничто, в котором не было голода.
И бессмысленности тоже не было.
–Занятно, – признаёт голос, и это последнее, что слышит Змеиная Дева, и успевает увидеть, как в небо взмывает большая серая птица, всё выше и выше, наверное, к самому своему повелителю.
А потом приходит спасающая темнота.
