Осенью того же года, за неделю до Дня святых и Хэллуина, 25 октября, мы собрались у Джонни дома, чтобы обсудить важную затею. На этот раз нас было четверо: я, Джонни, Кэти и Шейла. Мы были две неразлучные пары с раннего детства. Наша детская дружба незаметно перерастала в какие-то новые для нас, ещё более трепетные и крепкие отношения, нежели раньше. Не трудно догадаться, — то были первые искорки первой любви. Джонни как-то признался мне, что ему нравится Кэт, и что они уже один раз целовались. Как же я был счастлив услышать это признание от него! Я так беспокоился, что ему нравится Шейла, которая симпатизировала мне. И вот мы друг другу признались в своих чувствах к девочкам, и дали мальчишечью клятву, которую придумали на ходу: будем защищать девчонок и женимся на них, когда вырастим.
Лично я такую клятву дал себе уже давно, и решил для себя, что всегда буду защищать Шейлу до конца своих дней, пока смерть не разлучит нас. И обязательно женюсь на ней и увезу так далеко, что бы её проклятый отец больше не увидел свою дочь никогда.
Ещё в первом классе мне понравилась Шейла. Её красивое, милое личико с правильными чертами лица и светлые, слегка волнистые волосы, напоминали мне принцессу из сказки. Но было одно обстоятельство, которое портило эту прекрасную картину. Вот представьте себе такую маленькую, безобидную, симпатичную крошку... со ссадинами или синяками на лице! Представили? Трудно вообразить более ужасную картину, не так ли? А вот Шейлу нередко можно было увидеть с разукрашенным лицом. Её били дома. Били два близких и родных человека: отец и старший брат. Только мать, благо, была и от роду спокойная, и до мозга костей католичкой, потому грех на душу не брала и на дочь руки не поднимала, ограничиваясь словесными нареканиями и различными запретами, например: просмотр телевизора или игры с любимыми куклами; и то, делала это крайне редко, за что так же получала от мужа. А он пил. И пил изрядно, не стыдясь и не боясь никого и ничего. Его, конченого пьянчугу, знали в округе все. А за то, что он свою семью держал на кулаках, его мало кто уважал. Даже дети поддразнивали его, завидев пьяным на улице, и вслед бросали камни. Всё зло своей грубой души он срывал на домашних: на жене, на Шейле и на сыне, которого, как он всегда всех уверял, любит больше себя! Сына он всячески подстрекал и настраивал против сестры, а тот, дерьмовая душонка, опасаясь потерять свой авторитет перед отцом, с удовольствием глумился над Шейлой. Получалось, девчонка в семье была скорее рабыней, изгоем, нежели полноправным членом семьи. И так и продолжала существовать, боясь хоть каким-то способом защититься. Плюс школа, где её ждали насмешки и подтрунивания, когда она приходила то с синяком под глазом, то с отпечатками пятерни этого животного на руках. Не раз мне приходилось защищать Шейлу от таких же, как её брат, хамов.
Но, несмотря на все эти мрачные бытовые обстоятельства её жизни, она была на удивление милым, добрым и достойным уважения человеком! Я до сих пор удивляюсь: как ей, при такой жестокой жизни, удавалось оставаться сдержанной, спокойной, прилежной и при этом хорошо учиться. Её красота пленила многих мальчишек в нашей школе. Взрослея, она всё чаще испытывала на себе чрезмерное мужское внимание и назойливые домогания старшеклассников. Не скорою, ох, как сильно я ревновал Шейлу, опасаясь потерять её навсегда. Если бы она была распущенной и не закомплексованной девицей, ей бы стоило поманить пальцем, и любой парень, позабыв про гордость, стелился бы у её ног половиком из прихожей. Но для Шейлы в списке общечеловеческих ценностей на первом месте стояли порядочность, честь и совесть, вопреки той жестокости, которую она испытывала и наблюдала в своём закрытом семейном мире.
Из-за семейных неурядиц и плохого отношения к себе она нисколько не обозлилась ни на людей, ни на жизнь. Силы воли ей было не занимать. Её часто можно было встретить то на спортивной площадке, то в спортивном зале, выполняющей упражнения. Ей нравились многие виды спорта, и за школьные годы она занималась во многих секциях, начиная со спортивных танцев, гимнастики до волейбола, лыжного спорта и стрельбы из лука. По понятным причинам, она держала себя в физической форме, потому что побаивалась мальчишек и общения с ними. Шейла была немного замкнута, но только не с нами, её друзьями: меня, Джонни и, уже покойного, Микки. Когда мы собирались, Шейла преображалась, становилась раскованной, жизнерадостной, общительной и смелой. Она была настоящей девчонкой и преданным другом. Я жаждал скорее вырасти и жениться на ней.
Так вот, в тот день мы собрались у Джонни дома, чтобы обсудить план поимки детоубийцы. Да-да, мы решили сами его поймать. А что, к тому времени мы уже порядком повзрослели, наши с Джонни мускулы налились силой, голова на плечах держалась крепко — пора было заняться серьёзным делом. Тем более, каждый из нас жаждал отомстить за Микки.
План был таков: 31 октября идём рано с утра в лес и поджидаем убийцу. Ведь чаще всего тот выходил на "охоту" именно накануне католических праздников.
Вот прошла томительная неделя ожидания, и мы встречаемся в шесть утра в условленном месте и направляемся к шоссе 486. Ещё раз согласовав действия, мы вошли в глубь чащобы на полмили и разошлись по одному в разные стороны на несколько сот ярдов так, чтобы не находиться в поле зрения друг друга, и в то же время не настолько далеко, дабы успеть прийти на помощь, если понадобится.
С собой взяли ножи, которые купили в магазине, но не те, разумеется, какими пользовался маньяк. Понятное дело, всё это мы планировали применить только в случае самообороны, так как хотели взять негодяя живым, дабы он, как полагается, предстал перед судом.
Дежурить решили допоздна, поэтому взяли с собой пакеты с продуктами и фонарики. Встречаться условились в определённом месте, три раза: на завтрак — в девять до полудня; на обед — в два после полудня; на ужин — в семь вечера. Разошлись.
На своём посту я думал о Шейле. Очень беспокоился за неё. Переживал: вот, она где-то рядом, совсем одна. Вдруг что, а я не успею... Но старательно отгонял эти дурные мысли, хотя они назойливо лезли. И на первую сходку я бежал сломя голову, мечтая увидеть Шейлу живой и невредимой. И с облегчением вздыхал, когда видел её перед собой улыбающуюся и спокойную.
После лёгкого завтрака снова разошлись. И опять я предавался думам о Шейле. Думал о той, которую люблю, люблю безумно. В то утро она впервые взяла меня под руку, когда мы шли к лесу. Она — меня! Меня сразу же наполнили чувства гордости и ликования в тот момент, когда я ощутил лёгкость её прикосновения. Она не отпускала мою руку всю дорогу, а ещё тихо спросила: «Пол, ты меня защитишь, если он нападёт на меня?" О, бог мой! В ответ я только промычал, потому что проглотил язык от волнения, и лишь утвердительно, молча, кивнул. Господи, радовался я про себя, конечно же, дорогая, я защищу тебя! Как ты можешь сомневаться во мне?! Так мы и шли рядом, и хотелось никогда не останавливаться и не разжимать наши ладони, чтобы не потерять друг друга...
В два часа после полудня сошлись на ленч. Поели, поделились впечатлениями. Убийца не появлялся, будто чувствовал, что его поджидает засада. Дельного предложения никто не высказал — все порядком утомились и раскисли от монотонного дежурства в одиночестве и полного бездействия. Джонни принялся уговаривать нас ужинать дома; Кэти, к всеобщему удивлению, сказала, что когда стемнеет, одна в лесу не останется, и что вообще, она боится. Шейла, молодчина, молчала, хотя было видно по выражению её лица, что и ей эта затея начинает надоедать. Но, по крайней мере, как мы, она не ныла, а даже немного подбодрила нас, когда мы стали расходиться: «Его надо найти, друзья. Микки ждёт этого..."
И снова пост, дежурство в одиночестве, томительное ожидание появления убийцы. Ха, абсурдная, детская, глупая и опасная затея!
Темнело. Не знаю, как моим друзьям, но мне не одиноко было на своём посту — со мной был мой молчаливый лес, падающие листья и мысли: чьи, интересно, ласки приятнее, прекрасной Шейлы или этого сказочного творения природы? Потом мне вдруг "приснилась" (только так могу объяснить это видение, потому что наяву такого просто не бывает) жёлтая карусель из листьев; а таинственный синий ветер нежно-нежно закружил меня на ней и так плавно, будто на руках. Я сидел... нет, скорее, полулежал в какой-то лодочке, на дно которой осень постелила янтарно-жёлтые листья, как перину. И невидимые силы кружили меня в ней, кружили, плавно поднимая то вверх, зависая над кронами деревьев, то опуская вниз до самой земли. Я плавал в осени, как в желе. Я — блаженствовал!
Это я, скорее всего, как обычно, отключился... забылся... заворожился, — не знаю, как и описать своё состояние, которое нередко возникает у меня, когда я нахожусь в лесу осенью. Пребывал я в этом состоянии довольно долго, так как время пролетело моментально, и пробудился лишь тогда, когда наступили сумерки.
Пора было идти ужинать — семь часов.
…Мы стояли и безмолвно смотрели друг на друга испуганными глазами. Кровь пульсировала в висках, как молот по наковальне. И вдруг — этот крик! Даже лес содрогнулся — то Кэти истерично закричала. Её на выкате глаза и дикое, испуганное выражение бледного лица, точнее его подобия, я не забуду никогда. Шейла тоже смотрела на меня испуганным взглядом, как бы спрашивая, что произошло?
Я не желал этому верить... Я надеялся, что Джонни где-то прячется, что это его очередной неуместный фокус.
Девчонки дали дёру в сторону автострады, как только опомнились, а я, борясь со страхом, пошёл искать Джонни, шаря в полутьме лучом фонарика. Уже полностью стемнело, когда ярко-белый луч выхватил его оскаленное лицо из кромешной тьмы. Из перерезанного горла друга медленно вытекала жизнь: алая, честная и чистая. Его куртка и рубашка наполовину снизу были расстёгнуты, а на обнажённом животе был вырезан неровный квадрат, в центре которого, на месте пупка, торчала серая в перламутре рукоять столового ножа.
Я отвёл луч в сторону, меня стошнило...
... Спотыкаясь и падая, обливаясь кровью и потом, я понёс друга в город.
[justify]Девчонки ждали меня возле дороги на обочине: Шейла обнимала плачущую Кэт. Я сразу же подумал о том, что не стоит их впутывать в это. Шейлу отец прибьёт точно, да и Кэти неизвестно как
