пойдем искать, где переночевать? — спросила Мария.
Ей легко было изображать бодрость, потому что она и не расстраивалась: она скорее бы даже удивилась, если бы на этот раз ей удалось удрать.
— Переполнены, — развела руками девушка в форменном пиджачке. — В Йорке в выходные, да еще и в сезон, найти свободный номер практически невозможно.
Еще не осознавая до конца всей безнадежности своего положения, бесприютные путники снова оказались на вечерней улице.
— В конце концов, — напомнила Мария, — у нас всегда в запасе есть «Белая лошадь».
Историю своих прошлогодних похождений она уже давно поведала спутнику.
— А может, сразу туда и направимся?
«Белая лошадь» приветливо мигала электрическими огоньками, фермеры в клетчатых рубашках стучали кием, словно никогда и не прерывались, барменша за стойкой расставляла бокалы, — все находилось на тех же местах, что и в прошлом году, только свободных мест не было. Кто-то уже спал в крохотной комнатке под самой крышей и пил чай из облезлого чайника.
Сомкнутые ряды домов, похожих друг на друга, как члены клуба «Кому за триста», потянулись перед ними, пустынные и слабоосвещенные. Они поднимались по ступенькам к сияющим стаканам света, искали на стене звонок, смотрели, как по ступенькам спускается вниз хозяин пансиона, отрицательно качая головой, пожимали плечами и шли дальше, на музыку и шум большого отеля, к закрытым калиткам, за которыми, в глубине палисадника, виднелась надпись «Bed & breakfast».
Строгий швейцар открывает подъезд, нет, отвечает, в Америке мест...
Через полчаса они сообразили, что табличка с надписью «Novacancy» означает вовсе не рост безработицы в графстве Йоркшир, а банальное отсутствие свободных номеров.
— Вы к нам сегодня уже двенадцатые приходите, — сочувственно сказала светловолосая барышня со значком «Кристина» на лацкане. — Мы всем советуем уезжать в соседний город, например в Лидс. Здесь вам ничего не найти.
«Интересно, — думала Мария, — когда он упадет духом? Когда вспомнит, что в Англии вокзалы на ночь закрывают?»
Странно было и то, что вдруг потеплело. Совсем исчез ветер, и час бессмысленных блужданий не заморозил их и не утомил.
— Выход один, — сказал Григорий. Последние полчаса он перестал шутить и только упорно продолжал подниматься к запертым дверям. — Надо возвращаться на вокзал и садиться в ночной поезд на Эдинбург. Если он еще не ушел.
Навстречу все чаще стали попадаться компании тружеников метлы и мусора. Они проходили мимо молча, мягко огибая парочку, только стреляя исподлобья быстрыми блестящими взглядами.
Инстинктивно она прижалась ближе к спутнику и просунула ладонь под его теплый локоть.
— Я предлагаю двигаться к вокзалу, а по дороге методично стучаться во все дома.
Они свернули в темную аллею, которая вела прямо к городским воротам.
Дом белел в темноте, освещенный изнутри световым колодцем высокой лестницы. За стеклянными дверьми мелькнула фигура.
— У вас нет свободных комнат для двух человек?
Пожилой коренастый мужчина в светлой рубашке с расстегнутым воротом покрутил головой, но дверь не закрыл, словно колеблясь.
— Дело в том, что наш дом на реконструкции.
Мы вообще не пускаем постояльцев, ну разве что одного-двух, из постоянных, а в комнатах жить нельзя.
Но они уже уцепились.
— Любая комната будет лучше, чем ночевать на улице, — твердо сказал Григорий.
— Но нам надо две, — не очень уверенно встряла девушка.
Мужчина постоял, раздумывая минуту, потом решительно повернулся и приглашающим жестом махнул им через плечо: — Пойдемте, я вам покажу, что у меня есть, а вы уж сами решите, подходит вам или нет.
Половину мансандры занимали поставленные на попа матрасы, коробки неизвестно с чем и невскрытые банки краски, вследствие чего повернуться в комнатке не было никакой возможности. Однако также присутствовала большая застланная кровать и — боком к ней — узкий дерматиновый диванчик.
— Отличная комната! — воскликнул Григорий. — Вы нас спасли! Просто подобрали на улице! Сколько мы вам должны?
— Я сейчас спущусь вниз и принесу ключи и полотенца, — уклончиво ответил спаситель. — Душ за соседней дверью, имейте только в виду, что напротив вас, в восьмом номере, живет постоялец.
Приняв у счастливой парочки пятьдесят фунтов, он оживился и, ловко застилая диванчик, словоохотливо рассказал, что сам родом из Ирландии, моряк («Просто морской день сегодня», — переглянулись они), женился на вдове, хозяйке дома, бизнес идет хорошо, а русских он любит, плавал во Владивосток, в Санкт-Петербург, давно правда, уж и не помнит, в каком году...
Он иссяк, слегка переваливаясь на ходу, сдвинул к окну коробки и бесшумно прикрыл за собой дверь.
— Давайте представим, что мы в купе спального вагона. Я выйду в ванную, а вы в это время укладывайтесь.
Когда Мария вернулась, умывшись холодной водой из левого краника, которую так и не смогла смешать с кипятком, бьющим из правого, молодой человек уже лежал на своем диванчике, укрывшись с головой и отвернувшись к стене.
— А где здесь гасится свет?
— Там, над раковиной, надо дернуть за веревочку. Мария дернула за веревочку и забралась под одеяло. Дом скрипел, шуршал, шелестел чем-то и ухал где-то в самой глубине.
Вдруг на лестнице послышались шаги. Они приближались, неровные и нетвердые, словно нога не сразу находила следующую ступеньку. Мария приподняла голову. Со стороны диванчика не раздавалось ни звука, словно там никого и не было. наконец шаги остановились у двери.
«А ведь я не закрыла замок, — ахнула она и подумала: — Пора визжать».
Забрякал ключ, послышался звук мягко поддавшейся двери и щелк замка в восьмом номере.
Мария откинулась на подушку и вздохнула — бог весть почему.
Утром она проснулась по московскому времени. За окном было серо, а в доме тихо. Она приникла к окну, пытаясь разглядеть, льет ли дождь, или это так дрожит воздух сквозь неровное стекло.
— Что ты там высматриваешь?
— Хочу понять, идет ли дождь.
Григорий резким движением нажал ручку, распахнул на себя раму и, подавшись вперед, вытянул руку — ладонью вверх.
— Моросит.
Он постоял, разглядывая влажные черепичные крыши, и, вдруг оживившись, обернулся к ней:
— Слушай, город ведь совсем пустой! Какие снимки получатся! Пойдем скорее отсюда!
Они сбежали по лестнице вниз и остановились у маленького столика при входе. Под зеркалом с подзеркальником, в котором стояла необожженная свеча, рядом с распахнутой книгой, лежал круглый серебряный звонок.
— Помнишь, — Мария потянула руку к кнопке, — моряк просил утром позвонить и оставить ключ.
За стеклянной дверью, отделяющей гостевую часть дома от хозяйской, была видна еще одна лестница, покрытая зеленым ковром.
Сначала они услышали, как где-то наверху задребезжал звонок, потом открылась дверь и по ступенькам, держась за перила жилистой рукой, спустилась старая дама в пеньюаре и чепце на неубранных седых волосах.
— Что вам угодно? — сухо и неприветливо спросила она.
— Мы хотели оставить вам ключ и еще раз поблагодарить вашего мужа.
— Кто вы? Какого мужа?! — отпрянув назад, вскричала дама.
— Я так и думал, — рассмеялся Григорий, — этот парень из восьмого номера неплохо заработал на нас!
— Понимаете, — вежливо разъяснила Мария, делая руками успокаивающие пассы. — Вчера поздно вечером нас впустил мужчина, который сказал, что есть свободная комната. Нам не могло прийти в голову, что он — постоялец.
Лицо дамы затряслось, и, словно стараясь удержать дрожь, она схватила рукой длинный подбородок:
— В восьмом номере никто не живет! У нас вообще никто не живет! Дом на ремонте!
— Постойте, — вмешался с отменной любезностью Григорий. — Этот джентльмен сказал нам, что он ирландский моряк, он и правда так и выглядел: рыжеватые короткие усы, белая незастегнутая рубашка, цепочка со свистком на шее... Мария открыла рот, пораженная его наблюдательностью, а дама вдруг покачнулась и медленно, как груда белья, осела на ступеньки.
— О’Брайан. Это опять он. Я надеялась, что он после ремонта уберется, дважды его рундук проклятый с чердака выносила, а он опять за свое!
— Гриша! — закричала девушка. — Ты что-нибудь понимаешь? Гриша, ты где?
Фитилек свечки в подзеркальнике, почти не вид-ый в бледном утреннем свете, вдруг вспыхнул красным фазаньим огнем и погас.
Припав плечом к перилам лестницы, старуха в громадном чепце рвала платок корявыми пальцами и бор-мотала что-то про черный парус, петлю на рее и золотую цепочку в кружевном вороте белой рубахи. А пустая улица, на которой стояла, озираясь по сторонам, ошеломленная путешественница, — совершенно пустая улица упиралась трубами в мокрое небо и пахла утренним кофе, ранней опавшей листвой и так и не зажженным порохом.
ВАТЕРЛОО
В кэбе полутьма. За окном мелькали уличные огни.
Бледные полосы скользили, поочередно показывая в неживом свете острый профиль, поднятый воротник, отвороты тяжелого, как шинель, пальто, переплетенные пальцы и снова профиль, плечо, воротник. У него была такая странная манера — вдруг замереть и сидеть недвижимо, словно обдумывая какую-то важную мысль, и вид его при этом был так значителен, что Анна терялась и замолкала сама, ожидая, когда он решит что-то для себя и снова заметит ее, сидящую рядом.
«Если бы я умела рисовать, — думала она, — я бы сделала его своим натурщиком. Усадить в кресло, накинуть на плечи плащ, нет, тогу, нет, дать в руки трость, и пусть он положит ладони, одну наперекрест другой, на серебряный набалдашник в виде львиной головы».
Она откинула назад голову, как будто проверяя дистанцию между кистью и любимым лицом.
«Или нет, по-другому: спустить на запястье кружева цвета слоновой кости, а на лоб натянуть низко, до самых бровей, шляпу с белым страусиным пером.
Двигать, менять позы, тормошить и смотреть, смотреть безнаказанно, без удивленно поднятой брови и вопросительного взгляда: “Что?”»
— Помнишь, — спросила Анна, — мы летом собирались в «Глобусе» смотреть Генриха Пятого?
— Помню, — ответил Антон, — мы тогда не доста-ли билетов.
— А сейчас его ставят в «Аполло». Опять, однако, загвоздка: поскольку пьеса длинная, они начинают спектакль в два часа дня. Ты не можешь завтра пораньше освободиться?
— Ах нет. — Строгая бровь изгибается вверх, а губы кривятся, как у настоящего лондонского хлыща. — Вот если бы еще Первый — тогда ладно, а то всего лишь какой-то Пятый.
Антон рассмеялся, но, кося в сторону спутницы карим глазом, понял без комментариев: шутка не удалась.
Она делано улыбнулась: многолетняя привычка не выдавать разочарования перед мужчинами и деть-ми. Улыбнулась, посмотрела в окно на бегущий мимо Лондон. Поправила беретик на коротких волнистых волосах.
«Чем я недовольна? — думала Анна. — Он должен менять мгновенно планы по любому моему капризу? Нет, он вообще ничего не должен. Да и вправду, почему нам обязательно каждый вечер ходить в театр? Можем, как обычно, встретиться после работы, после его работы, она-то была совершенно свободна в те несколько дней, когда всеми правдами и неправдами ей удавалось прилететь в Лондон. Догулять, например, пешочком до Сохо, болтая и заглядываясь на вывески, а потом засесть в китайском ресторанчике, где в оконных витринах качаются на крюках худые и смуглые утки. Или — еще
