закричала:
— А к нам присоединилась еще одна участница, как раз ваша соотечественница, из Сицилии! Вам будет приятно немного поболтать на родном языке!
Чернобровая дама любезно улыбнулась и сказала что-то непонятное.
Патрик даже не взглянул на нее, и его обычно доброжелательное лицо сжалось, как будто из него выпустили воздух.
— Сара, — произнес он сурово, — я не имею ничего против тебя лично! («ничего личного», — быстро подумала я.) но я должен предупредить тебя, что я больше не буду посещать занятия. Я оскорблен в своих лучших чувствах! В программе было написано — культурный багаж! Ты сама-то заходила сюда, прежде чем приглашать приличных людей? Я потрясен и немедленно ухожу!
— Вот видишь, — сказала Марго, — а ты еще спорила. Конечно, это искусство. Вон как его проняло!
— И заметьте, — вставил Карлос, — он опять не взял шляпу!
Надо сказать, мы нисколько не удивились, когда на следующий день увидели гладко зачесанные волосы Патрика. Викторианская солидность музея истории Лондона, видимо, смягчила и привела в порядок его чувства.
Решив более не подвергать риску сицилийскую чувствительность, Сара усадила Патрика смотреть фильм про бурбонную чуму — что может быть утешительней для расшатанных нервов.
Я остановилась у экспозиции, где была представ-лена история движения суфражисток.
Надо сказать, я часто пыталась представить себе, как должны были мужчины, которые держали в руках все нити жизни зависящих от них женщин, как должны они были реагировать на требования изменить столетиями установленный порядок. (В смысле апофеоза этого порядка нет ничего лучше, чем «Укрощение строптивой». Петруччио, главный герой пьесы, морит жену голодом, заставляет ее совершить длительный переход пешком, на ее глазах рвет платья и достигает успеха. Обращаясь к зрителям, она произносит страстный шекспировский монолог о покорности мужу и вечной благодарности ему за заботу.) Чисто психологически, требования суфражисток, наверное, выглядели для мужчин так, как если бы сегодня подростки 10–12 лет пожелали избирательных прав. Или йоркширский терьер пролаял бы манифест о контроле над личной собственностью.
Да, неизвестно, кому пришлось труднее — тетенькам, которые цепями приковывали себя к решетке Парламента, или дяденькам, у которых с ног на голову переворачивался мир.
Фотографии «Марша в бальных платьях» — это они наряжались, чтобы доказать, что правом голоса интересуются вовсе не только уродины и неряхи. Страшные чугунные инструменты, которые использовали, чтобы насильно кормить голодающих в тюрьме суфражисток. На витрине под стеклом лежали рядом прокламации и чулки, шляпки и первые женские журналы, кружевные платья и молотки, которыми они разбивали окна.
Билль о правах женщин приняли незаметно, когда Первая мировая война уравняла всех, не спросив никого и не помиловав.
— Ты интересуешься историей женского движения? — Это незаметно подошла и встала рядом со мной Сара с вязаной сумкой через плечо.
Признаюсь, я никогда не интересуюсь «движениями», но много читала о женщинах, которым пришлось переламывать неприязнь в собственной семье и оскорбления на улицах, и это еще полбеды, — неверие в свои силы и отсутствие опыта в самых простых практических делах.
Лица на фотографиях — смелые, красивые, умные.
— Знаешь, Сара, — ответила я, — мы должны быть им благодарны.
И мы с Сарой дарим этим женщинам секунду молчания.
— Елена, — потянула меня за рукав Марго, — пойдем, я тебе кое-что покажу. Смотри, видишь костюм с камзолом и буфами? Оказывается, мужчины в то время, чтобы показать свою могучесть, носили ватные подкладки не только на плечах и на груди, вот так, — Марго надула щеки и выпятила живот, — но и на гульфике!
Между чучелом крысы и восковой головой, украшенной бурбонными язвами, нас ждал Патрик. Было заметно, что чумной фильм привел его в необычайно добродушное настроение. Плащ с погончиками, какой последний раз я видела в заключительных кадрах «Касабланки», как-то по-особому весело, как выздоравливающий больной, висел у него на руке, а шляпой, чья шелковая траурная ленточка органично вписывалась в экспозицию, он приветливо махал нам.
Мы осторожно приблизились.
— Друзья! — сказал Патрик, дружелюбно оглядывая наши подозрительные физиономии. — на этот раз я на самом деле ухожу. И я хочу напоследок сделать признание. Дело в том, что я — шпион!
Он запустил руку в карман и вытащил из недр широкой штанины три визитные карточки.
Выкатив глаза, мы с марго приняли из его рук белые картонки с замысловатым зеленым логотипом, а дон Карлос невозмутимо бросил свой экземпляр между страниц пружинного блокнота.
— Я шпионю на швейцарское министерство образования. — Было видно, что Патрик получает удовольствие от нашего изумления. — Внедряюсь в учебные группы и проверяю качество преподавания. Вот сейчас вылетаю на Барбадос.
— Там тоже есть английские курсы? — спросила я, чтобы что-нибудь спросить.
— Ну, английскими их можно назвать с большим приближением, зато там есть белый пляж, голубой океан и занятия проводятся прямо на катамаранах. В общем, если надумаете — звоните!
Патрик нахлобучил на лоснящуюся шевелюру фетровую шляпу, приподнял ее в знак прощания и бодро двинулся по своим шпионским делам.
— Что скажешь, Карлос? — ошеломленно спросила Марго.
— А вот что: у меня тоже есть сюрприз для вас, леди!
Жестом фокусника дон Карлос выхватил из нагрудного кармана белый конверт и победно махнул им в воздухе:
— Три билета на «Призрак оперы»!
ДЕНЬ ВОЕННО-МОРСКОГО ФЛОТА
После пяти похолодало, будто лето внезапно сменилось осенью. Захотелось застегнуть покрепче куртку и обмотать вокруг шеи вязаный шарф. Молодая девушка по имени Мария, с хвостиком, пере-тянутым на затылке черной резинкой, и рюкзачком, который оттягивал выдвинутые вперед плечи, вышла на рыночную площадь. Продавцы в дутых жилетах, надетых поверх клетчатых рубашек, перекрикивались друг с другом с непонятным йоркширским акцентом и поспешно убирали с прилавков овощи. Багровые обветренные лица, ловкие, грубоватые движения и деревянные лесенки, которые, как трапы, спускались с кузовов, придавали картине что-то морское; казалось, что они носят вовсе не ящики с мирной капустой, а грузят на борт бригантины сундуки со слоновой костью и золотом.
Девушка миновала мясную лавку с ликующим поросенком на вывеске и оказалась на улице, которая будто выползла откуда-то из Средних веков. Точно подсолнухи, тянулись друг к другу крышами фахверховые домики и нависали вторыми этажами над мостовой. Балки крестами выступали на оштукатуренных стенах, являя деревянную свою фактуру с трещинами такими глубокими, что, казалось, в них можно сунуть ладонь. Не сопротивляясь потоку, Мария двигалась в толпе туристов, покладисто останавливаясь вместе со всеми у мест, особо отмеченных в путеводителе, и ее худенький силуэт мелькал, отражаясь сквозь стекло в зеркальных стенках баров.
Это была ее вторая поездка в Йорк. Утром она вышла из лондонского поезда на вокзале, укрытом металлическими арками, изогнутыми, как ребра доисториче-кого кита, и тотчас, не теряя ни минуты, двинулась по маршруту, который проложила в прошлом году. Мост с белыми розами Йорков. Каменная дорога с пятнами опавших дубовых листьев, еще зеленых, но тронутых по краям ржавчиной, — дорога, которая вела по верху крепостной стены, вдоль зубцов и тесных бойниц. Крутая тесная лестница на верхний этаж замка Ричарда Третьего, где в ряд, как лыжные палки, стоят острые пики с белыми черепами — и каждый подписан не именем, а строчкой в истории.
По дамскому обыкновению, она зацепилась в антикварной лавке. Викторианские очки, круглые и маленькие, будто на ребенка, чашки из разрозненных сервизов, эдвардианская скорбная брошь и колечко с изумрудом, которое едва натянулось на ее тонкий острый палец, — так с прошлого года и лежит, а может, и с прошлого века.
В тот раз именно у этой лавки, у драгоценной россыпи примет чужой жизни, она почувствовала, что замерзла и устала. не от блуждания по косым улочкам площадям размером с блюдце, нет, просто всего вдруг стало слишком много, не вместить. Желтый столб света из полуоткрытой двери рассеянно освещал ступеньки, ведущие в паб. Она вошла и очутилась в узком коридоре, от которого расходились маленькие, как коробочки, комнаты с шоколадными стенами и потолками, такими низкими, что хотелось пригнуть голову. Пасмурный газовый свет едва обрисовывал деревянные столы, вокруг которых, сдвинув близко плечи, словно заговорщики, сидели вечерние посетители. Мария пробралась поближе к зажженному камину, к креслу с широким истертым сиденьем и резной спинкой, которое одно и не было занято.
Приняв в замерзшие ладони чашку с горячим вином, она вдохнула пряный гвоздичный пар, огляделась — и вдруг обнаружила, что попала в дом, где родился и вырос не кто иной, как Гай Фокс. Гравюра на стене изображала человека, который собирался, но не успел поджечь фитиль и взорвать бочки с порохом в подвалах британской власти: высокая шляпа с пряжкой на тулье, плащ, небрежно закинутый через плечо, лукавый взгляд сквозь опущенные темные ресницы.
«Импозантный мужчина, — подумала девушка, скользя глазами по едва различимым словам на стене: заговор, эшафот, петля, — сейчас таких красавцев днем с огнем...»
Первая поездка в Англию поглотила Марию целиком, так, что даже фотографировать не хотелось. Редкое удовольствие — путешествовать одной, ни на кого не отвлекаясь, ни с кем не делясь впечатлениями. Литературные образы, которые всю жизнь существо-вали только в воображении книжной девушки, на глазах обретали натуральное воплощение: на перекрестье лондонских магистралей стояла, чуть придавленная соломенной крышей, Лавка древностей; мутные волны Темзы плескались у Ворот предателей, сквозь которые скользила лодка с неудачливой красавицей в красном бархате; блестели по краю кожаного платья ракушки, пришитые рукой принцессы Покахонтас, и косила из-за музейного стекла круглым взглядом голубая птица Додо.
Все, чего не было и вовсе, оказывалось вдруг настоящим, набирало цвет, запах и крепкую плоть. Гай Фокс с фонарем, белая маска с острыми усиками — то ли страница в учебнике, то ли символ уличных вольнодумцев. А ведь поди же: жил здесь, в этом самом доме. Он спускался по лестнице, придерживая шпагу за эфес, пил из оловянной кружки эль, подвинув поближе к камину резной стул, в овальном зеркале мелькали подозрительные тени, а мать, спрятав руки под фартук, качала головой и жаловалось отцу: опять наш мальчик во что-то ввязался... Где, интересно, Гай хранил свой знаменитый фонарь?
Покинув пороховое гнездо, Мария, верная своему географическому идиотизму, перевернула карту города вверх ногами. Вместо одних ворот она попала в другие, дала круг по темнеющей улице и вернулась в исходную позицию. Белая маска Гая Фокса на вывеске заговорщицки косила пустыми глазницами. Городские ворота, упираясь каменными ногами в римский фундамент, глядели в спину темным проемом — жерло времени, готовое то ли втянуть в наступивший мрак, то ли вытолкнуть, как незваного соглядатая.
Бегущие огоньки над входом в гостиницу «Белая лошадь» поманили
