Глава 1. Встреча
Поезд, приглушенно громыхнув последний раз на стыках, мягко встал. Полупустой вагон электрички заполнился щедрым майским светом, в блестках которого искрились пылинки, и неожиданной тишиной, тут же нарушенной вычурной руганью, несшейся с передней скамьи. Ветлужанин, очнувшись от задумчивости, посмотрел в окно: до пушкинского вокзала оставалось около километра, остановка поезда была непонятна. Новая порция ругани заставила Ветлужанина поежиться: «Кол им в глотку… Слов других не знают, что ли…».
- У-у, паразиты, скоты, совести ни на грамм! - услышал Ветлужанин за спиной напористый женский голос, - хоть бы сказал кто им как следует…
- А я вот сейчас скажу им, пойду и скажу, - ответил второй женский голос, мягкий, даже певучий.
Но идти женщине к ругавшимся не пришлось.
- Мерзавцы! – колоритный бас разом повернул все головы к говорившему. – Вы что – одни едете? В вагоне женщины, дети!
Говорил невысокий, немного грузный старик, сидевший наискосок от тех троих, что матерились за картами. Теперь он стоял в проходе и его выразительное, благородное лицо, обрамленное шапкой седых волос, было столь внушительным, что троица ошарашенно замолкла. Но ненадолго.
- Сел бы ты, дедуля, на место, - с угрозой проговорил самый молодой – толстый, неопрятный парень лет двадцати.
- А то ведь, папаша, билет проверим, - насмешливо добавил другой, цыганистого вида франт, кольнув старика прищуром цепких глаз. – Билет-то у тебя есть, а, дед?
- Авансом живет, шакал старый, а чего-то…
- Щенок! – выдохнул старик и, шагнув к толстому, с размаху ударил его ладонью по лицу. И тут же согнулся от ответного удара ногой в живот. Второй удар повалил старика на пустую скамью. Третий раз толстяк успел лишь прицелиться: сорвавшись с места, Ветлужанин стремительно преодолел тот десяток шагов, что отделял его от неравной схватки, и с ходу ударил толстого в челюсть. Тот распластался на дверях выхода в тамбур и осел. Цыганистый и еще один – вертлявый щербатый мужичонка в дорогих кроссовках на босу ногу, вскочили, но напасть не решились: бешеные глаза Ветлужанина, дополненные его рослой, плотной фигурой, не сулили легкой победы.
- Господи, убили ведь старика! – взлетел пронзительный женский голос. – Мужчины, что же вы сидите!?
В середине вагона неуверенно поднялись двое долговязых подростков. Сидевший же ближе всех на выход одетый мужчина, сжавшись, уперся невидящим взглядом в журнал, мелко вздрагивавший в его руках.
- Ну что, блатота, кто следующий? – хрипло выдохнул Ветлужанин.
Толстый, поднявшись уже, сделал шаг навстречу, но остановился, увидев предупредительное движение Ветлужанина.
- Ладно-о, повстречаемся еще, - раздельно проговорил цыганистый, и, шумно распахнув створку двери, вышел в тамбур
- Падла! – бросил толстый, и поспешил за ним вместе с вертлявым. Все трое ушли в соседний вагон.
Старик полулежал, опершись на спинку скамьи, тяжело дышал, держась за сердце. Ветлужанин помог ему сесть.
- Спасибо, молодой человек, - с усилием проговорил старик. – Я должен сказать вам, - чуть отдышавшись, продолжил он, - что вы смелый и благородный человек, - и сильно закашлялся. – Да, - борясь с кашлем, возвысил голос старик, - вы глубоко порядочный человек и я душевно признателен вам…
- Вы успокойтесь, отдохните, - торопливо проговорил Ветлужанин. Ему стало вдруг удивительно легко и просто, словно неожиданно пришло решение долго мучившей каверзной задачи. И легко стало не от ощущения своей силы и смелости, а от простых, но диковинными показавшихся слов старика.
- Не ломайте дверь, здесь все равно никого не выпущу, сейчас поедем, - рявкнул над головой голос машиниста из динамика.
Спустя минуту поезд тронулся и вскоре стоял на станции. Старику тоже надо было выходить в Пушкине. Вышли на привокзальную площадь.
- А знаете, молодой человек, не зайти ли вам ко мне на чашку чаю, а? Как вы на это посмотрите? – чуть придержал Ветлужанина за локоть старик, и добрая дюжина веселых бесенят мелькнула в его неожиданно молодых глазах. Он, чувствовалось, уже совсем пришел в себя.
- А почему бы и нет, - в тон ему ответил Ветлужанин.
- Рад, очень рад. Меня зовут Виктор Алексеевич, - чуть поклонился старик.
- Павел, - просто ответил Ветлужанин.
- Так вот, милейший мой Паша, я думаю, мы пройдемся пешком, благо погода чудесная, идти не так уж и далеко – вполне по силам даже мне, для вашего же, судя по всему, завидного здоровья и вовсе пустяк.
Они тихо шли по удивительно безлюдному для воскресного дня Октябрьскому бульвару и разговор их, вначале неторопливый и незначительный, быстро оживлялся, превращаясь в беседу, более привычную для людей, хорошо знающих друг друга, и которым есть что друг другу сказать. Происшествие в электричке обсуждали уже легко, со смехом.
- Так вы, Павел, значит, на Васильевском живете. А в Пушкин, не сочтите за назойливость, по каким делам?
- Да нет у меня здесь дел, Виктор Алексеевич. Я часто приезжаю сюда… ну знаете, для души, что ли… Бывает состояние, когда трудно, а от чего – и объяснить себе не можешь.
- Да-а, вы правы, не можешь объяснить себе, - медленно повторил старик, как бы пропуская эти слова Ветлужанина сквозь себя. И, остановившись, посмотрел на Ветлужанина очень серьезно, в упор.
- Вы сказали – часто бываете здесь. Значит, я понимаю так: вам часто бывает трудно. Прошу прощения, но не связано ли это с личным горем? Утратой близких?
- Нет-нет, у меня в жизни все… благополучно, - несколько смешался Ветлужанин: не хотелось говорить о разводе с женой.
Старик снова пристально посмотрел на Ветлужанина. Некоторое время шли молча.
- А вы здесь живете, Виктор Алексеевич? – переменил тему Ветлужанин.
- Жил. Но весь наш деревянный район ещё восемь лет назад к сносу приговорили: деревяшки, мол, эти надо убрать, новый микрорайон здесь построить. Дали мне квартиру в Ленинграде, в Купчино. Но стопор какой-то случился у них в то время со строительством; а теперь, насколько понимаю, и вовсе не до того – в другой стране живём…Так что пока не снесли моё имение. Ну и хорошо, летом живу здесь. Тем более, что электричество от нашего посёлка не отключили, поскольку большинство жителей никаких квартир не получили, так и живут здесь постоянно. Я, можно сказать, среди счастливчиков. Да вот он, дом мой, пришли уже почти.
Они находились в том районе Пушкина, где островком прошлого почти в центре города среди современных построек осталось десятка три частных деревянных домов. С потрескавшейся обшивкой, перекошенными верандами, дома эти спрятались от наступавшего бетонно-кирпичного многоэтажья за густыми зарослями осины, берёзы и рябины. Узкая гравийная дорога вела в этот своеобразный посёлок, пересекая его и по пути отбрасывая отростки-тропы к каждому из домов.
Старик повернул на одну из троп, ведущую к дому, стоявшему чуть на отшибе. Дом этот ничем особенным не выделялся, разве что могучим тополем, росшим со стороны крыльца и, словно зонтом, прикрывавшим раскидистыми ветвями крышу дома.
- Прошу! – с нарочитой резвостью распахнул он перед Ветлужаниным калитку. – Пожалуйте в мою тихую обитель, для дум возвышенных и бесед душевных…
И тут же замолк на полуслове, живое лицо его закаменело. Причину такой перемены отгадать не стоило труда: из раскрытого окна дальней от крыльца комнаты донеслись голоса, смех, гитарный перебор.
- Наверное, я не вовремя, Алексеевич? – осторожно спросил Ветлужанин, видя, как старик словно не решается шагнуть ко крыльцу.
- Нет-нет, ни в коем случае! – поспешно заговорил тот и даже взял Ветлужанина за локоть, словно боясь, что он уйдёт. – Нам здесь никто не может помешать. Ни-кто! – попытался он придать как можно больше твёрдости своим словам, но получилось не слишком убедительно. – Я просто хочу тебе сказать два слова, Павел: видите ли, моя дочь два года назад потеряла мужа, он погиб. И вот недавно она связалась с человеком, которого я … не уважаю, - с усилием закончил старик.
«Ненавижу, хотел сказать», - подумал Ветлужанин. Меньше всего желал он сейчас оказаться свидетелем чужих семейных разборов, но и обидеть старика своим отказом войти в дом не хотелось. Они вошли, и оказались в узком коридоре, рассекавшем дом надвое.
- Нам туда, - Виктор Алексеевич увлёк Ветлужанина в конец коридора. Ему явно не хотелось разговаривать с людьми, находившимися в доме. Однако дверь в комнату, откуда доносились голоса, была распахнута и миновать её незамеченными было невозможно.
- Папа, это ты? Здравствуй! – низкий приятный женский голос остановил их, и Ветлужанину невольно пришлось осмотреть комнату и в ней собравшихся.
Комната была большой, в три окна, но неухоженной и беспорядочно заставленной старой мебелью. На середину был выдвинут обшарпанный стол, покрытый выцветшей скатертью, но, ярким контрастом к скудной обстановке, богато накрытый: дорогие коньяк, фрукты, шоколад, закуски.
Трое мужчин и трое женщин расположились в комнате кто где и как – сидя, лёжа. Первым в глаза бросался рослый, широкоплечий мужчина лет тридцати пяти, полулежащий на продавленной софе, - и обращал на себя изначальное внимание он не только своей мощной фигурой, а тем, что с первого взгляда в нём был виден лидер этой компании: крупное, рубленое лицо, тяжёлый подбородок и жёсткий, внимательный взгляд не оставляли в том сомнений. Ещё один мужчина так же был высок, но худощав, подтянут, блестел модным пробором свежей причёски и глазами прожжённого циника на чисто выбритом лице. Менее других был заметен невысокий, коротко стриженый рябоватый крепыш, пытавшийся что-то изобразить на гитаре. Из женщин выделялась дочь старика: статная, с гордо посаженной русоволосой головой она резко отличалась от своих, видимо, собеседниц по случаю.
- Здравствуй, Лена, - негромко сказал Виктор Алексеевич, взглянув на дочь, и хотел идти дальше.
- Зайди, батя, - не пустил его ровный бас вожака. Каменное лицо тронула усмешка, - что ж так, мимо-то…
- Милости просим, милости просим, по стаканчику, по стаканчику, Виктор, прошу пардона, как вас… Алексеевич? Просим, просим…, - с показушной любезностью зачастил обладатель модного пробора.
- Папа, ну посиди с нами, - умоляюще потянулась к отцу дочь.
[justify]Возникла
