Каждый из нас – это только половинка человека, рассеченного на две части, и поэтому люди ищут иногда всю свою жизнь, пока не находят, соответствующую им половинку.
... Надежда и Николай нашли друг друга в юности. Встречаясь тайком от родителей вечерами на деревенской улице, их всегда охватывало такое чувство привязанности друг к другу, что даже не хотелось разлучаться до следующего свидания!
Их любовь была яркая, жгучая, словно вспышка молнии. Николай все чаще и чаще поговаривал о свадьбе. Когда же речь об этом зашла с матерью, та неожиданно отказалась назвать Надю своей невесткой.
- Пока я жива, не быть этому! – сказала, как отрезала, и как будто бы прошипела:
Ш! Ш!Ш!,- а потом добавила, - гусыня!
- Кто, гусыня? – не понял сын.
- Надежда твоя гусыня, и весь род их гусиный. Не быть этой свадьбе никогда! Ее прадед раскулачивал твоего прадеда. Отправил всю его семью на выселки, а у нашего родича, так называемого кулака, только и было, что две коровы, лошадь и десять гусей. Коров и лошадь отвели в колхоз, а гусей растащили по дворам. Семье её прадедушки досталась гусыня, которая еще долго приходила на осиротевший двор моего деда.
Расстроенный Николай, не пойдя против воли матери, уехал в город. Через месяц женился, и вскоре у него родились одногодки-сыновья, а потом и дочь.
Надежда так и не вышла замуж, а прозвище, данное матерью Николая, так навсегда и прилипло к ней, но оно ей было, словно бы и кстати. Работала она воспитательницей детского сада и всегда была в окружении малышей.
«Гусыня идет! Попрошу Гусыню, она не откажет», - так за глаза говорили о ней в селе. Надя знала об этом, но ничего поделать с этим не могла, даже ни на кого не сердилась, и постепенно смирилась с этим. Только вот каждый раз, словно холодок по телу пробегал, когда слышала, как Архиповна, мать Николая, вслед ей шипела, совсем по-гусиному: «Ш!Ш!Ш!- и шептала - гусыня!».
Время шло, через семь лет Николай неожиданно овдовел (жена умерла на родах) и вернулся в родное село, а после сороковин по памяти жены наперекор матери, пришел в дом бывшей невесты.
Открыв дверь и увидев его, Надя все поняла. Его лицо было бледнее луны, смотревшей на них с ночного неба. Раскаты былой боли глухо стучали в его сердце! Николай протянул к ней руки:
- Прости!
- За что?
- За боль, что я причинил тебе по своей собственной глупости.
Надя ждала его других слов, а он ничего не говорил, только смотрел и смотрел в ее глаза, словно бы никак не мог наглядеться, потом взял ее руки в свои руки и, как бывало раньше, молча, прижался к ним губами.
Он молчал, словно бы обдумывая свои слова. Она же, молча, ждала его слов, и он, наконец-то, как-то с надрывом, охрипшим от волнения голосом заговорил, смотря ей прямо в глаза: «Бери, Наденька, и меня в примаки, и моих детей. С моей матерью нам не ужиться». В ее глазах, отражавших полный свет луны, он прочел то, что хотел услышать: «Да!».
Наутро Николай пришел вместе с детьми в ее дом, а к полудню по селу разнеслась новость: Гусыня вышла замуж!
Малышка сразу, почувствовав ласку и заботу Надежды, полюбила ее, а мальчишки все время смотрели на нее исподлобья, словно затравленные волчата, и, совсем, как их бабушка, украдкой шипели: «Ш! Гусыня!».
- За что они меня так не любят? – спрашивала она мужа.
- Полюбят еще! Непременно полюбят. Тебя просто невозможно не полюбить, Наденька! Потерпи немножко! – утешал он ее.
И она терпела, виду никому не подавала, и, оставаясь одна, плакала и спрашивала уже у самой себя, что же она делает не так?
Через год справили поминки по бывшей жене Николая, после которых пошли, как полагается по христианскому обычаю, на ее могилу. Николай с Надеждой и малышкой шли впереди, а за ними бабушка с внуками. Подошли к могиле, заботливо ухоженной руками Николая и Нади и, не говоря ни слова, встали у ограды.
- Мамка ваша родная! – сказала вдруг Архиповна внучатам и запричитала, кося глаз на сына:
- Что же ты, сношенька, наделала, на кого оставила своих малых детушек! Встань-ка, ненаглядная моя, погляди на своих сиротинушек, как растут они без тебя, словно в поле былиночки, и никто-то их не пожалеет, не погладит по головушке….
На ее причитания пришли сельские зеваки, случайно оказавшиеся рядом. Кто-то сказал: «А Гусыня-то, молчит!».
Петя с Ваней, как всегда исподлобья, взглянули на мачеху. Она стояла с их сестренкой на руках белее снега, и, казалось, что вот-вот упадет. На ее лице не было ни кровиночки, только брови выгнулись острой, тонкой дугой, словно спрашивая всех собравшихся: "Ну, за что вы меня так, что я вам всем сделала?".
Николай решил остановить мать: «Хватит, мама, причитать, не сиротки они!»
Слезы ручьем побежали из глаз Надежды.
Вдруг Петя неожиданно для всех подбежал к мачехе, обнял ее за ноги и спрятал лицо в складках ее широкой юбки. То же самое, только с другой стороны, сделал и Ваня.
- Не Гусыня это. Мамка это наша! Слышишь ты? – крикнул он обидчику в толпу тоненьким, дрожащим голоском.
- Слышишь, ты! Это мамочка наша! – повторил за ним Ваня и сжал маленькие кулачки, словно угрожая кому-то.
Надежда отдала дочку мужу и, прижав сыновей к себе, тихо прошептала:
- Деточки мои, милые! Мама я ваша, мама!
Архиповна неожиданно прекратила причитать и в изумлении уставилась на теперешнюю сноху и внуков, вдруг поняв, что стоявшие рядом с ними люди, не на ее стороне. Надежда теперь стояла, словно мадонна. С обеих сторон ее обхватили маленькие ручонки сыновей Николая, ставшими, наконец-то, и ее детьми.
Была ее любовь в юности яркая и жгучая, словно вспышка молнии, а стала в один миг тихой и надежной, словно свет полной луны, который наконец-то свел ее со второй своей половинкой. Пусть этот свет теперь не такой яркий, но зато он принес в их с Николаем дом и покой, и тихое семейное счастье….
Так трудно было ждать, так трудно было терпеть, так трудно было надеяться! Целых семь лет до полного счастья, но она все же, дождалась этого дня.
- Прости меня, Надежда! – кинулась в ноги к ней свекровь.
- Бог простит тебя, мама!
Услышав ласковое слово «мама», Архиповна смахнула набежавшую слезу и обратилась к сыну:
- И ты, прости меня, сын! – и вдруг неожиданно для всех рассмеялась:
- И все-таки ты, Надежда, гусыня! Вон как гусята-то спрятались под твоими крылышками!
Вдруг, откуда ни возьмись, пошел тихий дождик, словно смывая все, никому теперь не нужные обиды. Домой они шли уже одной семьей. Николай с Танечкой на руках шел впереди, за ними Надежда с Ваней и Петей, крепко державшимися за руки матери.
А за ними величественно шагала Архиповна, до самого дома говорившая, как заевшая пластинка, одну и ту же фразу: «Боже праведный! Вернулась все-таки наша гусыня-то в свой двор, да еще и с гусятами!»
