изменились. Гуля, конечно, не выросла – слишком мало времени прошло – но ее личико слегка округлилось. От свежего лесного воздуха или от сытной еды на щеках появился румянец. Малышка с удовольствием играла с Кориной, уже не пугаясь ее колючек. Стоило той появиться из-за деревьев, и девочка выскакивала из «пещерки» и, слегка петляя по неровной земле, бежала ей навстречу. Боясь, что она споткнется о какой-нибудь корень, я устремлялся за ней вслед, готовый подхватить налету. Но Гуля, хохоча, влетала в обьятия своей новой «мамы». Так она теперь называла Корину. А я для нее стал просто Яном. Старшим братом, другом... не знаю кем. Меня это устраивало.
А Корина... она похорошела и, казалось, расцвела. Ведь и сломанные ветки расцветают после долгой зимы. В ней появилась какая-то мягкость, даже, не побоюсь этого слова, женственность. Ты не человек, говоришь, думал я иногда, глядя на нее. Ты больше человек, чем мы, трусы, сидящие по норам, закрыв глаза и заткнув уши, когда у нас под окнами убивают наших братьев и сестер. Нас почти истребили поодиночке. Остался последний, заключительный аккорд. Знаешь, как в музыке, которую я так и не смог тебе показать. И он будет страшным, таким, что небеса содрогнутся... Хотя небесам, наверное, все равно.
В хорошую погоду – а если не считать еще одного ледяного дождя, она все время была теплой и солнечной – мы втроем гуляли в лесу, порой уходя далеко от нашего с Гулей убежища. Но мы не боялись заблудиться. Ведь Корина знала здесь каждую тропинку. Иногда я принимался фантазировать, представляя себе, что мы – обычная семья, какие-нибудь лесники, охотники или отшельники. Живем в глуши, растим ребенка... И никто нам не нужен, кроме друг друга, берез и сосен вокруг, талых ручьев, прогретой солнцем земли, цветов на проталинах и пылающей синевы над головой. Пожалуй, я был счастлив в эти дни. Так счастлив, как не был никогда в жизни, разве что в самом раннем детстве. Я не сожалел о прошлом и не боялся будущего. Время словно остановилось, подернулось серой дымкой. Все плохое и все хорошее кануло в небытие. Осталось только здесь и сейчас.
И только по ночам, когда тьма сгущалась – такая плотная и черная, какой не увидишь в городе – мне делалось страшно. Кто-то шуршал и возился в кустах, кто-то крался на мягких лапах или, впиваясь коготками в трухлявое дерево, карабкался на пень. Завывал ветер, проносясь по голому, беззащитному лесу, и гудел среди стволов, как в аэродинамической трубе. Выл какой-то зверь, тоскливо, как проклятая душа. Наверное, Корина все-таки ошибалась или не хотела меня пугать, и здесь водились волки. Но я обнимал малышку – теплую и ласковую, а она доверчиво прижималась ко мне. И мы оба погружались в сон.
Мне снилось, что нас много. Будто бы все выжившие нашего городка собрались в этом лесу. Мы прятались в норах, берлогах, под мшистыми корягами, огромными пнями и древесными корнями. И, как цветы под снегом, спали. Копили силы. А потом наступила весна.
- Наши забрали твои книги, - сообщила мне однажды Корина. – Но одну я спасла!
Она произнесла это с такой гордостью, что я улыбнулся сквозь слезы.
Спасенная книжка оказалась томиком стихов карманного формата. Дешевое издание, желтоватая бумага, мелкий шрифт... Одна из тех немногих, которые я пару лет назад бегло пролистал и отложил подальше. Никогда не понимал стремление некоторых людей писать в рифму. Что ж, значит, пришло время и для поэзии. Стихи или не стихи, но меня тянуло к печатному слову, как жаждущего к воде.
- Спасибо, подружка, - вздохнул я.
- Ты хотел другую, да? – забеспокоилась Корина. – Прости, я не умею читать.
- Знаю, - я кусал губы, чтобы не расплакаться, как маленький. Глупо. Люди гибнут, весь наш маленький мир вот-вот обрушится, а тут всего лишь книги. Но... – Боже мой, зачем? Неужели у них мало бумаги?
- Ты, правда, думаешь, что «господам» нужна бумага? – удивилась Корина. – Мы производим ее тоннами.
- А что тогда?
- Им нужно слово.
– Они прекрасно умеют копировать слова.
- Новое слово.
Я уставился на нее в недоумении. И вдруг понял. Цивилизация «големов» хочет развиваться, искать себя, постигать новые смыслы. Вот только главный смысл останется для нее сокрыт. Я это знаю, а они – нет. Суть человеческой любви. Доброта и сострадание. Смелость быть собой, когда под ногами уже разверзлась пропасть. Это то, что не прописать ни в одной книге, не вырвать из души насильно... Бедные, убогие истуканы. Они могут уничтожить нас, но не стать такими, как мы. Они даже не понимают, чего лишены. И никогда не поймут.
- Ян, - Корина потянула меня за рукав, и я вздрогнул от неожиданности, - ты часто вспоминаешь о Боге. Кто это?
- Это... – я запнулся. Как же ей объяснить? – Тот, кто сотворил наш мир. И людей в нем.
- Как нас? – она понизила голос. - Словом?
- Да.
- И где... - спросила она шепотом, а я еще никогда в жизни не слышал, чтобы «слуги» шептали, - где оно записано?
Я поднял глаза. Мы оба подняли глаза – туда, где в кристально ясной синеве текут туманной рекой снежно-золотые, похожие на непонятные письмена облака. И верхушки берез, как тонкие кисточки... ныряют в белую дымку и выныривают, и Солнце, макая их в желтую акварель, рисует в небе кудрявые узоры и пишет на божественном языке.
Я смотрел и думал, а может, мы с Кориной оба думали, что тот, кто прочитает небесное слово, станет... нет, не равным Богу, но...
- Значит, наш мир – это голем? – прошептала она. – Только очень большой? И без божьего слова он распадется?
- Получается так... – я повел плечами. – Ладно, подружка. Кажется, Гуля проснулась. Я пойду, ее покормлю? И сам заодно поем.
Не скажу, что я такой уж обжора, но в лесу меня постоянно терзал голод. Такой сильный, что хотелось есть снег или березовые почки, или молодую траву, уже пробившиуюся кое-где сквозь мокрые, бурые листья.
А после еды я сидел, привалившись спиной к огромному пню, и наблюдал, как Корина играет с малышкой. Наверное, так дрессируют щенков: кидают шишки, а собачонок бежит за ними и приносит в зубах. Фантазия у «слуг» небогатая. Но им обеим было весело, так какая разница, хороша или плоха игра.
«Станет старше, - лениво размышлял я, - покажу ей буквы. Вот только читать нечего, кроме этих дурацких стихов. А они совсем не детские».
При воспоминании о потерянных книгах к горлу подкатывал ком. И тесно становилось в груди, так что я никак не мог вздохнуть. Чтобы как-то отвлечься от горьких мыслей, я листал стихотворный томик. И понемногу вчитывался в странные и красивые строки.
- Вы не такие, как мы, - сказала мне позже Корина. – Мы с самого начала большие. А вы, как деревья, рождаетесь маленькими, а потом вырастаете до небес.
Я только пожал плечами. Что бы это ни значило – в ее словах была правда. Но не вся. «Големы» высокие, мощные, плечистые... Все, что угодно. Но это только про высоту, ширину и силу. Но они не большие, нет.
Все закончилось неожиданно, как собственно, и началось. Я уже давно заметил, что самое важное всегда происходит внезапно, когда к нему меньше всего готов. Корина ворвалась в пещерку посреди ночи, когда мы с Гулей безмятежно спали, и каркнула мне прямо в ухо:
- Ян, вставай! Пора!
Я вскочил, спросонья потирая глаза. Вернее, хотел вскочить, но тут же ударился головой о низкий свод и упал на четвереньки.
- Что? Река вскрылась?
- Нет. Но больше ждать нельзя. Все случится сегодня утром. Кто-то убежит и спрячется в лесу. Выживших станут искать... Здесь оставаться опасно.
- Ладно, - согласился я, торопливо заматывая сонную Гулю в первые попавшиеся тряпки. Я крутил ее, как куклу, вслепую, наощупь, а она только жалобно бормотала что-то во сне, но не просыпалась. – Но как же мы пойдем?
- По льду. Он еще прочный. Или вдоль берега. Давай сюда ребенка, Ян, -потребовала Корина. - Я понесу, а то ты быстро устанешь, - и, должно быть, почувствовав мое недоумение, добавила. – Я иду с вами.
- Но, как же ты...
- Я им больше не слуга.
Мы шли быстро, не оглядываясь. Почти бежали. Сперва по узкому песчаному пляжу, потом – продираясь сквозь высокий сухой тростник, вставший стеной на нашем пути. А над нашими головами луна, бледная и ноздреватая, как снег, таяла в небе, и свет от нее струился холодным ручьем. Скованная льдом река блестела в лунном сиянии, точно серебряное зеркало. Малышка проснулась и стала канючить, а я не знал, как ее утешить. Корина на ходу сунула ей морковный огрызок, достав его, как мне почудилось, из кармана. Тростники сменились колючими зарослями ежевики, и мы перебрались на лед. Идти по нему было скользко, и я едва поспевал за Кориной, шагавшей бодро и размашисто. В какой-то момент широкая ледяная дорога пошла под уклон, все круче и круче – мы как будто спускались с высокой годы. И лес сделался редким, все чаще нам попадались кривые, низкорослые деревья и мертвые стволы, а потом он и вовсе выродился в кустарник. Странный лунный пейзаж, пересеченный оврагами, поросший то ли кизилом, то ли какими-то похожими кустами потянулся по обеим берегам реки. Заметно потеплело. Я даже расстегнул куртку. Ветер дул бережный и приятный, ласкающий кожу, и как будто даже с ароматом цветов. И с какой-то едва уловимой ноткой гари. К утру я совсем выбился из сил. И, остановившись, чтобы перевести дух, обернулся.
Позади, над лесом, как раз над тем местом, где остался поселок, разливалось багрово-дымное зарево.
- Это пожар! – мое сердце радостно дрогнуло.
- Нет, это рассвет, - возразила Корина.
- Да нет же! Видишь? Дым!
Она нехотя оглянулась через плечо.
- Это облака.
Я всматривался, напряженно моргая, но все равно видел густые клубы дыма, черные на красном. И запах гари как будто стал отчетливее. Но я понимал, что это мое воображение разыгралось, рисуя желанные картины. Восстание в поселке, горящие дома, благословенный жар, от которого тает зло. А что на самом деле... Кто знает? Может, и облака.
Мы снова двинулись вперед, уже медленнее, и я то и дело оборачивался. А рассвет пылал, все шире растекаясь по небу.
- Что бы это ни было, - проворчала Корина, - не возвращайся. Мы уже ушли. Если доберемся до людей – приведем помощь.
В таком аду не могло остаться ни одного «голема», подумал я. Если только они не попрятались. А они, конечно, попрятались. Дьявол не сдается просто так.
- А если не доберемся?
- Ну есть же в мире хоть кто-нибудь.
Я хотел возразить, но промолчал. Говорить уже не было сил. Мысли путались, и что-то, как птица в силках, билось в них, какая-то неясная тревога. Что-то мы с Кориной не учли. Точнее, я не учел.
Мы шли и шли. А потом я просто упал на лед и сказал, что больше не могу. Мне надо отдохнуть хоть немного.
- Я подожду, - ответила Корина, качая на руках малышку, и добавила еще что-то, но я уже не разобрал слов.
Солнце садилось и вставало – в моем сне или наяву. И тревожное зарево над поселком бледнело, растворяясь в нежных красках неба. Мне чудились сквозь дрему голосок девочки и воркотня Корины. И моя вселенная куда-то плыла, мягко скользя и покачиваясь, как большой корабль. Вселенная-ковчег уплывала в новое пространство и время. От берега, где царили отчаяние и жестокость – в дальнюю даль, где все, может быть, по-другому. А как – мы не знали. Да и кто мог знать?
Я открыл глаза и увидел, что мы и в самом деле плывем – на отколовшейся льдине, вниз по ледяной реке. Не сквозь лес, а через бескрайние зеленые просторы, на которых
