Лика и я лежали на мягком и тёплом пепле и молчаливо смотрели на медленно проплывающую по небу плотную завесу облачности, чёрную и томную, сквозь которую едва пробивалось тусклое, размытое пятно света Луны. Но всё же пробивалось. И это радовало. Как же он грел, этот свет, как обнадёживал!
И вдруг, прямо над нами, в туче появилось крохотное пятнышко; оно стало медленно расплываться, увеличиваясь в размерах, как капля пролитого на скатерть кофе; и точно знамение божье, в том месте образовался разрыв — небольшая проталина, в черноте которой жёлтым светом блеснула звезда, потом — рядом — другая. И тут же пятно исчезло, растворилось, как масло в каше, — окошко в космос затянулось в водовороте неугомонных и злых туч. Не верилось глазам! За всё время, что мы здесь находимся, мы впервые увидели звёзды.
Лика медленно привстала, не отрывая глаз от неба, и, прикрывая пальцами дрожащие губы, произнесла свою излюбленную фразу, порядком мне надоевшую. В общем-то, это была даже не фраза, а словосочетание из двух слов. Впервые она озвучила её, когда мы находились на орбите. Теперь она проговаривает её почти каждый день. Посмотрит, о чём-то мечтая, на небо, — и произносит её; поглаживает землю, погружает кончики пальцев в прохладную воду ручья, подставляет лицо каплям дождя, — и повторяет её; даже когда разглядывает — будто впервые видит — мои глаза, прижимая свою ладонь к моему виску, — вторит её.
Эту незаконченную фразу, смысл которой до сегодняшнего дня мне был непонятен, — да, собственно, я как-то и не пытался вдаваться в её смысл, полагая, что больше не услышу подобное, — она всегда произносила тихо, почти шёпотом, будто пела молитву; при этом интонация её голоса была преисполнена такой нежностью и любовью, что казалось, она разговаривает не с окружающим миром, — и уж не с тобой вовсе! — а со своим новорождённым младенцем. В такие секунды она пребывала в мире фантазий, отрешённая от реальной действительности; и вся преображалась, особенно выражением лица, которое становилось по-детски наивным; и всё, на что она в этот момент смотрела, она смотрела с таким неподдельным восхищением, точно ребёнок, впервые наблюдающий за плавающими по воздуху мыльными пузырями.
Я думал, Лика просто озвучивает свои мысли вслух, странные и нелогичные, и списывал всё на подорванное психологическое состояние, в котором она — как и все мы — пребывала. Потому всегда, когда она с материнской нежностью произносила эти слова, я или молчаливо соглашался, не желая её обидеть, или бросал короткое «да» (лишь для того, чтобы дать понять, что слышу её, а главное — «понимаю», о чём идёт речь). Согласен, это невежливо по отношению к близкому человеку, но, признаюсь, не досуг мне было анализировать то, о чём она думает. Оттого, наверное, и не пытался вникнуть в суть, и даже не старался понять значение сказанного ею. Мне казалось, что в такой критической ситуации, в которой мы в данный момент находимся, подобные слова — как и мысли — абсолютно неуместны. А объекты её восхищения нисколько не значимы, и такого трепетного, возвышенного внимания к себе не заслуживают. Мы находимся в полном, извините, дерьме, а она, как ни в чём не бывало, искренне восхищается чёрт-те чем! Как раз таки из-за них, этих чёртовых звёзд, мы и оказались в полном ауте.
А она всё одно:
— Благодаря звёздам…
* * *
Полтора года назад мы стартовали с космодрома «Байконур» и благополучно вышли на околоземную орбиту. Мы — это я и четверо моих коллег, в числе которых моя Лика. Ну, в то время она была ещё не моя. Я положил на неё глаз (хотя и был женат) задолго до старта, ещё во время обучения в центре подготовки космонавтов, когда мы — как бы случайно — оказывались рядом то за одной партой в учебном классе, то на соседних тренажёрах.
На корабле каждый из нас выполнял свои определённые задачи. Остановлюсь лишь на своих и Ликиных: я — бортинженер, моё дело — техника: проводочки, клеммы, всякие там датчики, тумблеры, в общем, если вдруг заклинит движок, мне необходимо будет его починить. Шутка! Лика — она гражданский пилот, находилась на борту в качестве медика. А в свободное от основной работы время, — а времени у неё было предостаточно, так как все мы обладали отменным здоровьем и в медицинской помощи не нуждались, — она, в качестве биолога, занималась исследованиями. Уединялась в тесном и полутёмном лабораторном отсеке, где по нескольку часов изучала, рассматривая через микроскоп, каких-то бацилл, — то ли бактерий, а может вирусов, не помню точно кого, не вдавался в подробности, — которые хранились на стеллажах в стеклянных, закреплённых ремнями контейнерах.
Вообще, мы гордились собой и были счастливы, что совершили полёт в космос. На орбите нам предстояло пробыть недолго — каких-то 89 суток. Задачи, поставленные перед нашей экспедицией, являлись важными и весьма полезными для человечества. Всё шло по графику, полёт проходил в штатном режиме, команда работала слажено. Все мы были семейными и, естественно, сильно скучали по родным. Но каждый из нас, несмотря на любовь к космосу, ради которого мог пожертвовать даже своей жизнью, всё равно мечтал о той знаменательной минуте, когда он пересядет в спускаемый модуль и покинет корабль.
Беда пришла неожиданно. На тот момент мы провели на орбите половину запланированного срока: оставалось ещё столько — и домой. Ник, который в тот день находился на вахте, разбудил нас истошным криком. Я думал — пожар! Чего-чего, но бороться с огнём на космическом корабле, когда снаружи вас никто не снимет при помощи пожарной лестницы, знаете, жутковато.
Слава Богу, пожара не было (хотя, уж лучше был он), и всё работало исправно. Но то, на что указывал нам Ник, тыча дрожащим пальцем в стекло иллюминатора, заставило всех похолодеть от страха. Прильнув к иллюминаторам, мы на некоторое время потеряли дар речи, глядя на Землю… Вернее, на то, во что она превратилась, пока мы спали.
Вместо бело-голубой планеты перед нами чернел закопчённый шар. Зрелище — чудовищное! Спросонья до нас как-то не сразу и дошло, что перед нами не выжженный Солнцем металлический Меркурий, а родная земля-матушка. Казалось, будто некий космический великан, пока мы спали, заменил нашу планету на этот удручающего вида обожжённый объект.
В общем, наша некогда голубая красавица была полностью окутана чёрным дымом и тёмно-серым пеплом, сквозь который в разных местах, пульсируя, пробивались вспышки оранжевого света, как затухающий жар в догорающих углях костра. Разглядеть поверхность не представлялось возможным: не было ни единого просвета в атмосфере, ни одного свободного от гари участка. Помню, в тот момент я живо представил себе, как выглядит ад.
Узнать, что произошло на Земле, возможности не было: связь отсутствовала, в эфире — полный штиль.
Первые минуты мы находились в том состоянии, которое психиатры определяют, как шоковое. Ещё бы! Поджаренная Земля — не сюжет ли из сюрреалистической картины.
Немного погодя, оправившись от потрясения, стали выдвигать предположения — увы, всего лишь догадки, — что же могло произойти на Земле? В живых на ней, судя по всему, никого не осталось — в таком ядовитом угаре вряд ли кто смог бы прожить более трёх минут. И было страшно представить весь тот кошмар, который в те минуты творился на полыхающей пожарами поверхности, погружённой во мрак.
Признаться честно, мы сломались, и первые дни редко разговаривали друг с другом — голос предательски выдавал испуг и беспокойство, а показывать свой страх было стыдно. Каждый думал о своём, не делясь своими мыслями. В конце концов, прошло некоторое время, и все мы понемногу успокоились, собрали волю в кулак, стали думать, что делать дальше.
Что же могло вызвать такой катаклизм и глобальную экологическую катастрофу? Чего мы только не передумали, каких только догадок не строили, скольких гипотез не выдвигали, но определить конкретно, что произошло, не сумели. Сошлись в одном, имея очевидный факт: на планете произошло нечто ужасное, возможно, извержение вулкана, а может нескольких одновременно, причём такой колоссальной силы, что дым и пепел, вырвавшийся из кратеров, поднялся до верхних слоёв атмосферы. Допускали мысль и о массовых ядерных взрывах вследствие внезапно возникшего военного конфликта. Кто его знает, может, началась Третья мировая война, и враждующие стороны применили ядерное оружие, многочисленные взрывы которых могли легко спровоцировать цепную реакцию и возникновение крупномасштабных землетрясений, повлёкших за собой повышение вулканической активности по всей планете. Вспомнили о всех военных конфликтах, которые происходили в мире на тот день. В общем, на Земле мог разыграться какой угодно военный конфликт. Не имея возможности связаться с Центром, мы, к сожалению, могли только гадать.
Не без труда, но мы всё же подавили панику и стали строить планы хотя бы на ближайшее будущее. Подсчитали плюсы и минусы, которые у нас имелись в сложившейся ситуации. В отличие от тех, кто находился на Земле, мы оказались счастливчиками, остались живы — и это был главный плюс. И пусть мы болтались в безвоздушном пространстве, закупоренные в корабле, как маринованные огурцы в банке, — мы не погибли. Существенным минусом являлось лишь то, что мы не имели понятия, что же там, внизу, произошло; и было горше всего осознавать, что, возможно, никогда об этом не узнаем. Но плюсов набралось гораздо больше. Например: солнечные батареи работали исправно — а это свет и тепло; при помощи вспомогательных двигателей мы могли поддерживать корабль на орбите; система регенерации кислорода находилась в отличном состоянии, и если по каким-то причинам не даст сбой, кислорода нам хватит на несколько лет. Получалось, что у нас в запасе имелось некоторое количество времени, которое мы могли провести на орбите, чтобы переждать последствия катастрофы.
[justify]Оставался самый больной вопрос: долго ли мы протянем без еды и воды? Запас продовольствия на борту рассчитан (с учётом внештатных ситуаций) примерно на девять месяцев (при умеренном, разумеется, потреблении). Если дневной рацион уменьшить в два раза, будет возможность протянуть на орбите приблизительно 17‒18 месяцев. А если втрое? О, тогда можно почти два года не беспокоиться по поводу голодной смерти. Это нас несколько успокоило и вдохновило. Лишь с водой имелась небольшая проблемка: её запасов хватало на год (с учётом двух литров на одного человека в
