высокому, крупному толстяку, который был лишь на несколько лет старше меня (но уже был женат), и он быстро и толково ввёл меня в курс дела, помогая мне всё первое время моей работы…
Отдел рукописей располагался на 1-ом этаже. Мой рабочий стол был в читальном зале отдела, и стоял у 2-го окна от Невского проспекта, откуда я каждый день мог созерцать Екатерининский сад, прямо передо мной…
Самой неинтересной работой у меня было копировать от руки каталожные карточки, хотя при этом иногда попадали в руки очень интересные рукописные раритеты, как, например, дневник жены Достоевского Анны Сниткиной...
И чем ещё была мне на пользу работа с копированием карточек — у меня вырабатывался «библиотечный почерк», почти печатными буквами. Он, как я уже писал ранее, наложился у меня на почерк радиотелеграфиста, который я выработал в армии; и в результате я выработал собственно для себя, для всех своих дневников и прочих записей, весьма чёткий и понятный почерк, который очень нравился всем, кто его видел, его называли и прекрасным, и «искросыпительным», и ещё разными очень приятными для меня словами...
Гораздо интересней было ходить в Генеральный каталог искать заказанные на маленьких бланках («требованиях»), сотрудниками и читателями отдела, книги, и потом получать их в фондах и класть на стол заказчикам; там я потом искал и для себя, всё, что меня интересовало…
Были у меня и выездные поручения, очень интересные, и самые разные: ездил в «Дом Плеханова» на 4-ю Красноармейскую, в наш филиал, ездил, один раз, домой к Мыльникову, когда он болел, что-то ему отвозил (и очень интересно мы с ним тогда побеседовали, даже коснулись Библии и Корана), возил по городу какого-то итальянского учёного-слависта…
…
Я достаточно быстро научился пользоваться Генеральным каталогом (куда был доступ только для сотрудников) и, конечно, стал там особенно для себя искать, чтобы заказать, разную «крамольную» и запрещённую литературу. И я очень часто, в своих поисках, наталкивался на соответствующих карточках — на прямоугольный штамп «СПЕЦХРАН», или — на карандашную пометку «ОСХ» (Отдел Специального Хранения). Туда был допуск только по самым исключительным ходатайствам…
А спецхран у нас, по слухам, был огромный…
Но возможности у меня были, всё равно, колоссальные… У меня был прекрасный доступ ко всей дореволюционной литературе. И того же Достоевского — я потом принципиально читал только в дореволюционных изданиях…
Потом я усвоил себе, что цензурировать журналы, с их пёстрым содержимым, технически труднее, чем книжные фонды, и много интересного находил в журналах 1920-х годов, те же статьи Троцкого, Бухарина, других, потом опальных, авторов, которые «проворонила» цензура. По тому же принципу, можно было найти интересную «пропущенную» статью в каком-нибудь старом сборнике…
Был и небольшой читальный зал с редкой и ценной литературой — только для сотрудников…
Особенно меня стала интересовать, почти с самого начала, психология — слабое место во всём марксизме, и где надо было очень поработать…
Сколько всего очень ценной, и недоступной тогда для других, литературы я прочитал в эти годы в Публичке!..
И сколько там работало интересных людей!..
У нас в отделе работал Даниил Альшиц (1919-2012) — историк, источниковед, прозаик, драматург и сатирик, который прославился своей пьесой «Правду! Ничего кроме правды!» и другими вещами…
Позже, на Чудском озере, я познакомился с его сыном…
«Андрей Рублёв»
Постоянной моей компанией в то время были, сразу после моей армии и весь 1972-ой год, мои школьные друзья Игорь Загрядский и Юра Андреев, Галя, невеста Юры, и её подруга красотка-персиянка Санечка, о которых я уже упоминал, иногда присоединялась ещё одна молодая пара друзей Гали…
Много у нас было тогда дурацких пьянок, за которые мне потом было и досадно, и стыдно, но было и много путёвого, в том числе, и благодаря Гале, которая знакомила нас и с лекциями Григория Бялого по литературе, и со многими культурными новинками…
Интересно вспомнить, что и Игоря с Юрой удивила моя перемена после службы в армии, что я стал пить, курить, тусоваться, «как все». И Игорь, что интересно, говорил, что я притворяюсь, что я что-то задумал. А Юра разубеждал его, говорил, что просто «армия научила его жизни»…
С Юрой (да и с Галей тоже) я мог быть потом совершенно искренним, что касалось моих взглядов (никак не моей сугубо конспиративной работы). С Игорем я в дальнейшем тоже мог не опасаясь говорить о своих взглядах, но он относился к этому очень вяло и скептически…
Про «Молодую Россию» они все от меня тогда, в первые месяцы после моей армии, не услышали не единого слова…
…
Фильм «Андрей Рублёв» Тарковского был мною впервые увиден где-то почти в самом начале этого года, в кинотеатре «Балтика» на Васильевском острове, куда нас с Юрой Андреевым и с Санечкой, опять-таки, привела Галя…
Фильм произвёл на меня огромное впечатление, но как фильм исторический и психологический, а не религиозный; мыслей чисто религиозного плана у меня тогда, сколько помню, никаких не возникло…
Фильм этот был, безусловно, событием в нашей тогдашней культурной среде… И я помню, как в Публичке ко мне подошла, в первый раз, Наташа Рогова, когда я сидел за своим рабочим столом, а она была активная общественница, и предложила мне сходить со всем коллективом отдела на «Андрея Рублёва», на что она собирала деньги. Я сказал, что уже его видел; и это вызвало в её глазах и удивление, и явное уважение и интерес…
До этого я мог видеть у Тарковского, конечно, только его «Иваново детство»…
…
Стоит упомянуть, наверное, именно здесь, что где-то через год-два, когда я встал уже на явный путь богоискательства, отец предложил матери сходить на «Андрея Рублёва» как на интересный исторический фильм, как ему показалось, он и шёл тогда где-то рядом, чуть ли не в нашем клубе «Ленэнерго»…
И я помню, в каком бешенстве мать вернулась домой после этого фильма, и какой разнос она устроила очень смущённому этой её реакцией отцу…
Мать кричала отцу:
«У меня у самой — точно такой же сидит перед глазами!.. У меня у самой — вот точно такой же сидит!.. А он меня ещё в кино повёл — чтобы точно на такого же я должна ещё и в кино смотреть!..»
Имелся в виду, конечно, я…
Дом политкаторжан
В конце января я был на дне рождения у Юры Андреева. Там были и Галя, и Санечка, и Игорь Загрядский. Кто-то ещё из молодёжи, я сразу не разобрался, да и сейчас уже плохо всех помню… Танцевали под магнитофон, под что-то «битловское»...
Там я и познакомился с Машей Мариной...
Во время начала одного из очередных танцев ко мне подошла, чтобы пригласить, одна незнакомая девчонка, какая-то очень старая знакомая Юры, как я понял. Высокая (лишь чуть ниже меня), примерно наша с Юрой ровесница, худая, угловатая, в каком-то коричневом (или просто «тёмном») и не очень презентабельном платье, с небрежной русой косой (или это был какой-то неопределённый «хвост»)…
Танцевала она «так себе», и выглядела совсем не празднично, и красавицей её нельзя было назвать, и косметикой она, как я понял, не пользовалась абсолютно; но у неё были интересные глаза, сильный, внимательный, проницательный взгляд… Она невольно привлекала меня смелостью, решительностью, и в ней чувствовались характер, воля и ум. Сильная, смелая и умная девушка, конечно, привлекала, даже не при самых лучших внешних данных…
Впрочем, если бы она хотя бы немного занималась своей внешностью, и если бы она несколько больше думала о том, как себя надо вести с мужчинами, если хочешь им хотя бы немного понравится именно как женщина — она могла бы производить гораздо большее впечатление. Но это я понял лишь горазд позже…
Потом мы неоднократно выходили с ней курить из квартиры на лестницу, садились на лестничный подоконник (она накидывала на плечи классический серый «старушечий» шерстяной платок), и беседовали о разных умных вещах, и в плане философии, и в плане политики…
Почти сразу выяснилось, что читает она тоже много и тоже очень серьёзные книги, и что к текущей политической действительности в нашей стране она относится столь же критически, как и мы с Юрой. Но если Юра был скорее решительный «буржуазный демократ», то Маша, как и я, была явно более «левой», и была явно настроена более революционно…
И в ней действительно было что-то от народников 1870-х годов, людей, перед которыми я тогда преклонялся, и которых я бесконечно уважаю всю жизнь. И как потом выяснилось, это было в ней наследственное: трое братьев её матери были эсерами, и все трое были расстреляны большевиками, из них двое — были ещё мальчишками-гимназистами…
Гале она очень не понравилась (особенно её привёл в ужас этот её «старушечий» платок). Но Юра знал Машу с детства, так как её мать и его тётя были близкими подругами ещё с войны...
Я потом пошёл провожать Машу — через Неву, через Кировский мост… Она жила в знаменитом Доме политкаторжан на площади Революции, бывшем «доме-коммуне», памятнике конструктивизма… Пили кофе у неё на кухне, и ещё долго беседовали…
На следующий день я снова был у неё, на её кухне, и познакомился с её матерью, уже довольно пожилой женщиной, почти непрерывно курившей «Беломор» (говорила, что привычка с блокады)…
Мария Васильевна Машкова (1909-1997) — крупный светский библиограф и книговед, близкая подруга Ольги Берггольц, о которой она потом много рассказывала, и за которую её таскали на усиленные допросы в 1938-ом году — также работала в Публичке, вместе с Ниной Фёдоровной, тётей Юры Андреева...
Кажется, в тот же день, на той же кухне, я познакомился и с другом Маши — Сашей Журавлёвым, интереснейшим парнем, который работал столяром-краснодеревщиком, но вплотную интересовался физикой и психологией, который стал потом моим очень близким другом, и судьба которого была трагична…
Этой кухне предстояло сыграть огромнейшую роль в моей жизни…
Марию Васильевну я считаю своей духовной матерью. Хотя дошло до меня, что она была для меня таковой, лишь через много лет после того, как я в первый раз пришёл, к ним с Машей, в Дом политкаторжан…
Она же, фактически, благословила меня на моё литературное творчество…
…
Дом политкаторжан — действительно продолжал революционные традиции. У Маши Мариной, на этой кухне, собиралась очень интересная и талантливая молодёжь, и весьма радикально настроенная; среди них был племянник Ольги Берггольц, будущий актёр и режиссёр, Федя Янчин, и другие очень интересные ребята и девчонки, по большей части, связанные со сферой искусства…
И почти во всех этих лево-диссидентских разговорах и спорах активное участие, так или иначе, бесстрашно принимала и Мария Васильевна, убеждённая левая коммунистка и анти-сталинистка, хотя и с понятным сочувствием к эсерам…
Я на этой кухне — влился в уже существовавшую традицию…
…
Мы с Петей Ефимовым договорились, что наша организация «Молодая Россия» должна быть максимально невидимой, никто в ближайшее время не должен знать, что это мы с ним являемся её фактическими организаторами и руководителями, даже самые надёжные люди должны примыкать к ней,
