ребенку, насильно вкололи героин, затем повторили, а потом он стал приходить сам, уже с вещами. Но этот вспомненный случай, вызвал у него злость и отвращение. Вливать насильно никто, конечно же, не станет. Просто наркотики приводят к более сильному распаду человека.
Он вспомнил, что на днях прочитал в записях матричного придурка, пока тот дрых под капельницей. Он вел своего рода дневник, в котором излагал свое видение мира. Причем когда его привезли, то все, что на нем было это нижнее белье, носки, и старый картофельный мешок, который он разорвал и одел поверху тела. Дневник он носил в трусах, прижав к телу резинкой. Вся творческая деятельность, письма, дневники, естественно отслеживаются персоналом больницы. Обо всех ненормальных или странных случаях тут же докладывают лечащим врачам. Причем все это не афишируется, для наблюдаемых пациентов, поэтому многие из них пребывают в иллюзии, что могут быть в хороших отношениях с младшим медицинским персоналом, рассказывать что-то такое, что скрывают от врача, так как хотелось бы выйти как можно быстрее. Штатный психолог больницы не исключение, хотя наедине с кем-то, или во время проведения групповых, психологических тренингов, дает слово, что все останется в этих стенах. Каждый день они собирались и в форме беседы докладывали о поведении, его изменении или о замеченных странностях. Сами доктора при этом стараются как можно реже встречаться с пациентами, избегают общения во время случайных встреч и работают в отдельном крыле. Это и оттого, что для них, это не обычные люди, но не психи, как для остальных, а наблюдаемые пациенты, и оттого, что постоянное общение приводит к привычке, и нужно, чтобы создавались ощутимые промежутки времени, за которые возможно заметить изменения.
Поэтому Паша прочитал его записи, точно так же он бы прочитал дневник и письмо девушке, потому что в письме девушке мог быть план убить соседа на койке рядом или поджечь клинику после выхода. Когда он заметил слова «фашизм», «смерть» и еще ряд других, то отнес почитать лечащему врачу. Тот прочитал, снял ксерокопию, чтобы добавить в личное дело, и велел положить в то же самое место, как и было. Паша иногда интересовался, что означает какое-то заболевание или симптом, если было время и было удобно, то ему объясняли, как и любому нормальному человеку. Если бы спросил пациент, то он или не получил бы ответа или ему сказали бы упрощенно, как детям объясняют, что сейчас укусит комарик, прежде чем поставить укол или сделать надрез для взятия крови из пальца. Это же касалось и родственников. Если спрашивала жена, которая хотела бы видеть мужа дома, то, чтобы она не подсказывала ему как себя вести и не помогала симулировать, ограничивались только общими сведениями. Если интересовались родственники, которые сами положили кого-то, чтобы поправить головушку близкому, при этом описали причины, симптомы, поведение и были больше врачей заинтересованы в выздоровлении, то таким рассказывали подробнее, но не больше, чем те рассказали врачу. Посетителям тех, кто находился в стационаре по решению суда для определения вменяемости и адекватности, после совершения криминала или вандализма, могли ничего не говорить и не допускать вообще. Это уже индивидуально решал врач.
Доктор стал объяснять Паше про антисоциальный тип личности,и развитие дисоциального расстройства, вызванного необходимостью оправдания своей полинаркомании, при неспособности с ней самостоятельно покончить. Из-за личностных качеств и остановки в развитии, формирование сверхценных, бредовых идей, трудности с приспособленностью к окружению, формирование эгоцентрического видения мира с фетишем в виде наркотических веществ. Претензия на всезнайство, выраженное презрение к окружающим, мессианство признак бреда. Отсутствие четкой обоснованной позиции, поэтому попытка обоснования личной эмоциональной, притягиванием за уши, самых известных фактов, что очевидно любому, даже необразованному человеку. Определение одного и того же человека, как разных людей может указывать на диссоциативное расстройство личности. Мистический характер, вера в существование неких воздействующих сил, может указывать на симптомы шизофрении. Либо связано с тем, что написано под воздействием веществ, которые могут приводить к обратимому или необратимому появлению подобных симптомов, а так же обострять до выраженного проявления уже имеющиеся. Так человек, который долго не спал, может начать верить в сверхъестественные способности, влияние на других посыланием энергии мысли, видеть силу, движущую людьми и прочее. Обилие нецензурных выражений и оборотов или копролалия, может так же являться признаком психоза. Поэтому стоит перевести его из «надзираловки», чтобы он смог пользоваться ручкой и написал еще что-то.
Перед тем как положить тетрадь на место, Паша прочитал, что там написано. Большего бреда он не встречал. Это был какой-то «Манифест наркомана». Действительно есть люди, которые уже и не люди вовсе. После прочтения оставалось чувство, что прочитал пригласительную брошюру какой-то секты, которая собирает кучу людей, убеждает их, а затем они приносят себя в жертву самосожжением или ядовитой инъекцией.
Бросать пить Паша все же не решился. Он просто решил делать это через день. Пересиливая желание сделать это с завтрашнего дня, он решил не пить именно сегодня. На этом они с солдатом и договорились.
Монгол.
Монгол садился в поезд. Перед тем как подняться по ступенькам, он последний раз окинул взглядом вокзал, из-за самого здания не было видно город, но ему хотелось взглянуть именно на него, окинуть его взглядом весь, полностью, от края до края. Какое-то незнакомое чувство, словно смесь тоски, непонятной ностальгии и легкой обиды от такой же непонятной ему несправедливости начинало просыпаться в нем. Если бы сейчас он увидел город целиком, то это чувство было бы глубже и шире, быть может, даже вызвав нечаянную слезу, которую он тогда смахнул. Но видно было лишь стену, которая стояла, на сколько хватало глаз, закрывая все, что хотелось увидеть последний раз.
Он понял, что это место, этот город, куда приехал три года назад, так и не открылось ему. Он не стал здесь ни своим, ни близким кому-то, ни любимым кем-нибудь. Непонятно как, но он уезжал точно так же, глядя на него, как смотрел, когда приехал. Три года назад, впервые вступив на этот же перрон, он почувствовал, что этот город что-то живое, будто непонятное неопределенное существо. Тогда оно было неопределенным, неизвестным и почему-то прохладным, как будто свежий ветер, откуда–то впереди дул и давал знать, что это не тупик, что дальше есть еще что-то, какой-то ход и нужно лишь туда добраться. Сейчас это чувство не исчезло. Был какой-то выход, где-то там, который он не увидел, пропустил, что-то говорящее о возможностях. А может просто город заманивал его опять, чтобы, дав немного надежды, еще и еще раз разрушить ее.
Монгол сел в поезд, нашел свое место и расположился. Он уезжал, несмотря на подписку, но чувствовал, что дома его никто искать не будет. Вспомнил Аню. Впервые он посмотрел на нее, как на жертву. Ему стало невыносимо стыдно, он даже заерзал на месте. Но усилием воли отогнал эти мысли. Того что сделано уже не воротишь. Да и оперативники должны понять, что следы не совпадают или еще что-то найти. У нее все будет хорошо, а он сюда не вернется. Но интересно станут ли искать его дома? Он подумал о маленькой деревушке, в которой родился. Очень маленькой, где не было даже школы, поэтому каждое утро он ходил в соседнее село, на расстоянии восьми километров. Но тогда ему не казалось, что можно жить как-то иначе. Все было естественным, он считал свою жизнь совершенно обычной, не было никаких стремлений и желаний, все шло, как и должно было идти. По телевизору он видел другую жизнь. Люди, которых он видел, были иначе одеты, говорили другие слова. Вокруг он часто слышал про «город», «горожан», но это было что-то далекое, смутное и не очень-то и вслушивался в подобные разговоры. Часто он один или с кем-то из родных выезжали на автобусе, идущем из соседнего села, чтобы сделать покупки в небольшом городке. Там он видел магазины, даже поезда и заведения в которых можно было поесть или выпить. Он с отцом возил на рынок, который был в этом городе, часть туши, когда они закалывали корову. Это и был по его представлениям «город». Люди не держали свою скотину, а занимались чем-то другим, тем, что он видел по телевизору, потом покупали все, что им нужно.
Но родители смотрели иначе. Он часто стал слышать разговоры про «город», «выйти в люди», «посмотреть», а так же про дядю Леонида, которого никогда даже не видел. Вечером вся семья собралась за столом. Отец сказал, что скоро отправит Монгола в город, но не в тот, в который они обычно ездят, за одеждой, посудой или инструментами, а в «большой город». Который большего того, к которому он привык в десятки раз. Там он найдет своего дядю, который после армии не стал, как отец, возвращаться в деревню, а пошел работать в «горячий цех» чернорабочим. Завод дал ему комнату в общежитии с таким же, как он был сам, соседом. Он стал работать и после учиться дальше. Теперь он жил в том городе в своей квартире, с семьей и был очень большим начальником на том же самом предприятии. Недавно отец Монгола созвонился с ним, и он сказал, что примет племянника, устроит на работу и выхлопочет место для житья. Дальше все зависит от него самого, как покажет сам себя, и как будет работать.
Монгол не мог уснуть всю ночь. Он всегда чувствовал себя достаточно счастливым. Вроде не было ничего, что было бы, не как у людей вокруг. Не хотелось ничего менять или куда-то ехать. Одновременно в нем разгоралось жгучее любопытство. Постепенно оно превзошло нежелание перемен, инертность, став гораздо сильнее их. Теперь он не мог уснуть от нетерпения, как перед первыми поездками в небольшой городок по соседству. Там было можно увидеть новые вещи, попробовать что-то, что видел по телевизору, но никогда не пробовал сам. После продажи мяса, отец брал себе пиво, а ему покупал лимонад. Он чувствовал жгучие пузырьки, каждый глоток оставлял незнакомое, но очень приятное послевкусие. Потом он стал старше, привык, и ничто уже не могло его удивить. Жизнь шла своим чередом, обычным постепенным и очень мирным. Только завтра, вновь предстояло испытать удивление. Неопределенность волновала, но та другая жизнь, в которую его звали, наверняка будет лучше. Намного. Он вдруг почувствовал, что она ему очень нужна. Если бы сейчас кто-то сказал, что все отменяется, и он остается, то он бы был сильно расстроен. Потому что уже настроился, приготовился и хочет уехать. Даже не представляет, как не думал об этом раньше.
Утром отец одел его в костюм, в котором гулял на свадьбе. Серые брюки, белая рубашка и свитер, который одели вместо пиджака, на котором после той же свадьбы было большое пятно, не выводившееся стиркой или чисткой. С коричневым чемоданчиком, небольшой суммой денег на дорогу и с чистым белым платочком, который положила мать в карман брюк, он вышел за ограду своего дома, последний раз обернулся. Отец уже зашел в дом, мать стояла и смотрела ему вслед, утирая
Читать - с монитора, неформатно - сложно.