Выворот-нашиворот

слезы, младшие братья стояли рядом и тоже провожали его взглядом. Самый младший улыбался и махал рукой, а тот, что постарше смотрел с серьезным лицом. Он вспомнил, что в конце лета собирались перестроить сеновал, но почувствовал, что справятся и без него, он никого не бросает, поэтому повернулся и пошел на автобус. Потом он сел в поезд, и целые сутки ехал, смотрел в окно на деревья, пил чай, спал, опять пил чай, и снова смотрел в окно, за которым проносились только деревья, деревья, деревья…
Город оказался не гостеприимным. Дядя встретил его очень холодно, даже не выразив особой радости от нового гостя. Он просто вскинул брови, сухо улыбнулся, произнес: «Добрался все-таки? Ну, здравствуй», и стал чуть оживленнее, чем до этого. Монгол еще не знал, что в городе люди гораздо скрытее, меньше выражают свои настоящие чувства, почему-то даже не всегда говорят, что они думают на самом деле. Ему захотелось домой, он почувствовал себя чужим, не нужным и полностью бесполезным. Дядя словно читал его мысли. Он стал говорить с ним, узнавать о брате, понемногу объяснять, что ему очень рады, но здесь все немного по-другому, поэтому не надо думать о том, чего нет. Как «по-другому» Монгол все равно не понял, потому что, даже говоря о своей радости от его приезда, дядя не выглядел радующимся. Но он собрался, стал тверже и приготовился к новым неприятным сюрпризам, которые его ожидают, готовый выстоять и побороть их.
Первые дни Монгол жил у дяди, пока тот не договорился о комнате в старом, обваливающемся заводском общежитии. Обычно селили по нескольку человек, или семьей, но ему повезло, и  досталась целая комната, в которую еще кого-нибудь со временем подселят. Находясь у дяди, он познакомился с его сыновьями. Особо они все равно не сблизились, потому что у тех были свои интересы, и Монгол просто не мог их понять. Из обрывков случайно услышанных разговоров, он понял, что одет, как «деревенский римок», но уже не обиделся и не потерялся, а запомнил. После первой получки сразу оделся, чтобы выглядеть так же, как видел одетыми других. Он перестал пытаться что-то освоить на компьютере, потому что не получалось, и кто-то из братьев, потеряв терпение, нервничал и делал сам, при этом показывая как же все просто, что только тупой не разберется. Монгол не обижался, а откладывал все в памяти, чтобы при возможности исправляться, подстраиваясь под окружающих, быть как все. Еще в городе все разговаривали, подходя друг к другу очень близко, можно было даже коснуться рукой, а иногда и локтем. Дома же, когда приходилось общаться с соседями, они могли кричать новости через огород. Опытным путем Монгол выяснил, каким должно быть наилучшее расстояние для общения, при определенной степени знакомства и стал делать так же.
Монгол пошел работать слесарем-сборщиком. Дядя отговорил его от литья и плавки, чтобы не очень  напрягался и вредил здоровью. Пусть денег поменьше, зато поспокойнее. Поэтому Монгол стал сборщиком и освоил специальность очень быстро. Мастер его постоянно хвалил и временами ставил в качестве примера для сравнения с другими рабочими. Монгол с детства работал руками, и все казалось довольно простым. Работал больше по дереву, но в технике тоже приходилось копаться, и доводить до ума старенький батин трактор, и мотоцикл. Городские, особенно без опыта, могли застыть на месте и сидеть смотреть, будто думая, почему же не получается. Тогда он подходил и, постучав тут или там, тем же инструментом, но гораздо увереннее, доделывал сам. Люди со стажем, конечно, работали сами и даже лучше, но в своем возрастном круге он был самым первым.
Дядя дал ему наставление, чтобы не баловал, не занимался глупостями, потому что времена сейчас другие. Но Монгол не принял это всерьез. Привычки пить у него не было, не курил, выросший в деревне на парном молоке, он выглядел здоровым и сильным по сравнению с тщедушными, бледными, курящими с четырнадцати лет, выпускниками училищ и техникумов. Однако, он все не мог достичь их внутренней уверенности. Как будто в каждом, кого он встречал, была непонятная «аристократичность», которая была уделом горожан. Что-то дававшее ему право, смотреть на людей, как на провинциалов, причем неважно, каким он являлся сам. Монгол не мог понять, в чем это заключается. Причем, это могло быть в человеке, который даже не знал, откуда он. Это было не презрение, не злость, но отношение, которое сразу давало чувствовать ты – это ты, а вот я то – это я. Или это ему так казалось? Может просто он сам так вел себя и с первой минуты общения, ставил себя ниже? Все это приводило к беспокойству, не было того комфорта, который был прежде. Монгол решил добиться этого комфорта и стал ориентироваться на смутный, не всегда верный, но какой-никакой признак - чем более обеспеченным был человек, тем больше в нем было этой уверенности.
Он стал работать вне предприятия. Подсобным, слесарем, водопроводчиком, разнорабочим. Бывало, что его брали на халтуру мужики, у которых горели сроки и нужно было ударно за выходные сделать весь объем. Со взрослыми мужиками, которые работали уже лет по двадцать и более, ему было легче общаться. Они вели себя просто и без всяких попыток что-то из себя состроить. Но после заводской душевой с самодельной парилкой, они сидели и, выпивая бутылочку, начинали «учить молодого жизни». Его это не задевало, он даже охотно слушал их, но всегда все сводилось или просто звучал голос, который говорил «мне бы твои годы, уж тогда бы…».  При этом ни один не говорил, что живет плохо, не признавал себя даже просто несчастным, а уж тем более неудачником. Но когда звучало это «мне бы твои годы», то в голосе человека все равно звучали нотки сожаления и тоски. Монгол не мог понять, что это значит, но делал свои выводы. Все устраивало, все вроде было, но человек тоскует. Монгол всю жизнь работал бы так же, но почему-то вдруг стал бояться сидеть вот так в парилке через много лет. Но если он спрашивал кого-то, то получал неизменный ответ, что жизнь тот прожил хорошо, дочку отправил в институт, добавил сыну на новую машину, затем скривившись, как подросток и ехидно хихикая, мог начать рассказывать, что у кого-кого, а уж у него-то баб было просто не меряно. Но когда он пару минут назад говорил о молодости, то этого всего не было, будто именно в этот момент человек признавал себе, что хотелось бы иначе, а получилось, как получилось. Монгол не понимал этого, но чувствовал и интуитивно стал искать способ не оказаться потом человеком, который будет жалеть. Не признавать, но все равно неспокойно думать о том, как могло быть, но уже не станет.
Для этого не было другого времени, кроме как прямо сейчас. И другого времени не бывает, потому что только сейчас можно что-то делать, пусть даже и принять решение, что делать будешь потом. Он подошел к мастеру, который недавно говорил что-то про разряд, квалификацию и оплачиваемое за счет предприятия обучение Мастер подтвердил, но сказал, что еще годик-другой нужно подождать, может чуть больше, потому что к человеку нужно присмотреться. Но он зарекомендовал себя хорошо, после обучения сразу станет мастером, может даже в закрытом, по соображениям госбезопасности цехе, а там зарплаты намного больше. Монгола это вполне устраивало. Ему не хотелось учиться прямо сейчас, потому что просто не очень хотелось, но мысль, что потом он все же это сделает, и добьется еще чего-то, вполне успокаивала. Он стал жить дальше.
Денег ему вполне хватало, не на шикарную жизнь, но на все текущие потребности полностью. Устроившись, он вспоминал родных, и ему очень хотелось  показать им, что он многого добился. Непонятно откуда и почему, но ему стало очень важным, чтобы мать могла сказать соседке, какой же у нее прекрасный сын. Чтобы сплетничавшие бабки, говорили друг другу: «помнишь того-то? Он теперь шишка в большом городе, деньги гребет лопатой». Если сначала он переводами посылал просто чтобы помочь семье, то теперь, по прошествии, какого-то  времени, появилось чувство гордости, и он убивал сразу двух зайцев.
Судьба повернулась совершенно непонятной стороной. Вместе с напарником они восстанавливали и делали капитальный ремонт системы водоснабжения, в каком-то медучилище. Для замены прогнившего стояка, Монгол пошел в подвал, чтобы осмотреться и сориентироваться по трубам. В подвале лежали коробки с непонятными пилюлями, красно-белого цвета. Каждая из них развинчивалась на белую и красную половинки, а внутри было шесть белых таблеток. Сразу было заметно, что лежали они там давно. Каждая таблетка хоть и не потеряла свою форму, но легко превращалась в песок при сжатии пальцами. Может от сырости или от старости. Монголу было любопытно, что это такое, поэтому он взял несколько пилюлек. Скорее его заинтересовала упаковка, как сороку привлекают блестящие предметы.
Позже вечером, он стал расспрашивать всех соседей по общежитию, что это могут быть за таблетки. Один из жильцов, с непонятной кличкой Демик, при виде этой штучки оживился и сказал, что эти таблетки называются «тарэн». Зачем они он так и не ответил, потому что не знал, зато смог сказать, что с них бывают галлюцинации и их жрут наркоманы.  Монгол отдал таблетки Демику и пошел дальше. Все бы и закончилось, но скоро Демик прибежал опять и спросил, нет ли еще. Монгол показал все, сколько взял, тогда Демик предложил отдать ему, а он за это Монгола напоит, и накурит, так что тот не пожалеет. Тем более все равно они ему не нужны. Монгол не возражал, так как действительно хотел их выкинуть.
Кличка «Демик», была сокращением от «Димедрол». Сидя в комнате у Монгола, потому что у Демика был сосед, они выпивали и курили. Монгол никогда не курил, только слышал про травку, но попробовав, почему-то ничего не чувствовал. Демик рассказывал очень много нового, того что Монгол раньше не знал. Он слушал его с интересом и задавал свои вопросы. Когда он узнал, что за тарэн ему ничего не будет, то набил карманы остатками из подвала и стал потихоньку раздавать желающим. Каким-то образом об этом разошелся слух и к нему стали заходить едва знакомые люди. Демик тоже заглядывал, брал сразу по нескольку штук, и было видно, что взял бы все, но неудобно, и предложить деньги, тоже не решался, потому что не знал реакции Монгола.
После того, как все было роздано, Монгол узнал, что тарэн – это для малолеток, которые от скуки хотят, чтобы им дало по башке. Люди, которые что-то принимают, его не жрут, а курят, нюхают, колют или еще что-то делают. Демик просто продавал его своим знакомым. Трава стала для Монгола еще одной новостью. Оказывается небольшое количество, могло стоить денег, причем, гораздо дороже, чем спиртное. Ему запомнилось то выражение глаз, которое он видел у людей, когда они заходили к нему. Они хотели от него что-то, но боялись, что он откажет, поэтому их взгляд был просящим. Они ставили себя в позицию ниже его, а он уже решал, как поступить. Наивный, может даже подглуповатый паренек с головой неправильной формы, от рождения почти глухой на одно ухо, поэтому не годный для службы, становился кем-то, пусть даже ради чего-то. Когда люди просили его, то он чувствовал комфорт, которого давно не испытывал. Его просили не так, как на работе. Там ему приказывали, а если