Анна Николаевна, обидчиво поджав губы, уходила на кухню и начинала там демонстративно греметь посудой — только так и могла высказать свое возмущение.
И правда: что еще могла сделать, как проявить материнскую озабоченность? Никак! Не станет же затевать ссору и тем самым делать хуже, нет, не снохе, а, главным образом, ее любимцу-сыну!
Нельзя сбрасывать со счетов и ту историю, которую семья как бы забыла и усердно замалчивает. Все делают лишь вид, что ничего не было. Или если и было, то навсегда быльем густо поросло. Нет, ничто не забыто, особенно свекровью, которая считает, что позор покрыт сыном, не знавший ни сном, ни духом ни о чем таком. Сына жаль, а сноху нисколько. Кто думает иначе, тот пусть первым бросит в материнский огород булыжник.
Анна Николаевна — набожный человек. Умом понимает, что надо простить снохе грехи прошлого. Но как это сделать, если сердце, буйствуя, протестует?!
Эгоистка даже не подозревает, что ее занятие оказанием интимных услуг никакая не тайна для семьи Мартьяновых. Анна Николаевна часто в мыслях задается вопросом: «Как бы эта несносная гордячка повела себя, если бы я раскрыла ее тайну? Спеси бы поубавилось».
Она не скажет и унесет с собой в могилу. Нет, не скажет. И вовсе не ради пощады девицы легкого поведения, а ради сына, а сейчас и ради внучки.
…Анютка впервые оповестила мир о своем благополучном появлении на свет громким криком, но, оказавшись на груди роженицы, тотчас же притихла.
Надо ли говорить, как в тот день радовались Мартьяновы, прежде всего, Игорь, впервые ставший отцом?
Это — 1 июля 1997 года — стал главным и незабываемым днем, рубежом, делившим его жизнь на две части — до и после. Маленький вечно улыбчивый человечек Анютка—маленькая теперь служила Игорю теперь самым-самым лучезарным светом в его оконце. Где бы ни находился, чем бы ни занимался, а мысленно был рядом с кроваткой крохи, которая, тем временем, росла, хорошела, всё больше и больше радовала всех, прежде всего, отца.
Вот, размахивая погремушкой и заливисто хохоча, самостоятельно сидит; вот встала на ноги и, бережно, придерживаемая отцом, сделала первые еще нетвердые шажки; вот, глядя на счастливого отца, отчетливо произнесла первое в своей еще такой короткой жизни слово и это было, на удивление всего семейства Мартьяновых, именно слово «папа»; вот, решительно отцепившись от отцовской руки, пошла и вдруг побежала, упала, не подав ни звука, встала, будто, так и надо, вновь побежала; вот первые именины и, конечно, гора подарков, красивый торт с единственной зажженной свечой, которую, как ни удивительно, именинница задула с первой попытки, что отцу показалось (хотя и не верил в приметы) добрым предзнаменованием; вот отец ведет потрясающе нарядную и с традиционным букетом тюльпанов, который больше самой девочки, первый раз в первый класс и, понятное дело, ждал окончание занятий, чтобы искрящуюся счастьем первоклассницу отвезти домой, где с нетерпением ожидали дедушка с бабушкой, приготовившие внучке угощение — любимый ею хрустящий и тающий во рту «хворост» с душистым чаем.
Говоря высокопарно, поход Анютки-маленькой в страну знаний начался удачно и продолжился также без сучка и задоринки. Проявила, правда, каприз. Решительно заявила, что хочет, чтобы в школу ее отвозил непременно отец и забирал после уроков тоже.
Первой обиделась бабушка.
— А чем же я плоха? Провинилась, что ли?
— Да, нет, бабуль! — внучка кинулась на шею и, чтобы задобрить, стала целовать в обе щеки. — Ты лучшая в мире бабушка.
Та недоверчиво покачала головой, продолжая изображать на лице притворную обиду.
— Тем более, не понимаю.
Внучка прильнула к уху и, хотя они были на кухне одни, горячо зашептала:
— По секрету, ладно? — Анна-большая согласно кивнула. — У нас всех девчонок сопровождают только бабушки… Понимаешь?
— Нет, внученька.
— Ну… Я так хочу… Просто хочу… Девчонки завидуют. Говорят, что мой папулька большой и сильный… Всех может побороть. Короче, классный..
— Они правы, но…
— Шепчетесь? — Они обернулись. На пороге стоял Игорь Владимирович и улыбался. — И о чем, позвольте узнать?
— Ни о чем, папуль. Просто захотелось пошептаться. Имеем право?
— Да, но не всегда и не у всех есть возможности реализовать это право.
Он понял, что его мысль сложна для понимания первоклассницы.
— Внученька, мы должны открыться.
— Должны? Почему?
— Так надо… Ты же не хочешь обидеть отца?
— Не хочу…
Выслушав, Игорь Владимирович рассмеялся, а потом, моментально посерьезнев, сказал:
— Есть затруднение, дочурка.
— Какое?
— Я работаю… Утром — ладно. Отвезу тебя в школу и успеваю к началу моего рабочего дня. А после уроков? Во сколько заканчиваются?
— В двенадцать. Я звоню, ты приезжаешь.
— Легко сказать, дочурка. До конца рабочего дня еще шесть часов. И это не всё: часто приходится задерживаться.
Девочка нашла выход.
— Ты хорошо попроси самого большого начальника и…
— Не разрешит.
Анютка-маленькая догадалась.
— У тебя злой начальник?
— Не в этом дело. Порядок для всех один.
Девочка тяжело вздохнула и погрустнела. Бабушка погладила ее по голове и прижала к себе.
— Условимся так: к началу уроков едешь с отцом, — сказала Анна Николаевна, — а обратно я забираю. Согласна?
Анютка все-таки горестно вздохнула, но утвердительно кивнула.
Каприз всеобщей любимицы растаял, как легкий туман после летней грозы. Свекровь и ее сын, уже немолодой папа, нашли компромисс без истеричных и не педагогичных, как это часто случается, криков матери, то есть Светланы.
Анюта-маленькая характером, судя по всему, пошла в мать и росла неуступчивой, любила упрямо настоять на своем, и, чего греха таить, поначалу частенько потакали. Особенно этим грешили Владимир Игоревич, дедушка, и Игорь Владимирович, души не чаявший в Анютке-маленькой, а та, уже к двум годам, разобралась в мужских слабостях и стала при первом удобном случае ими пользоваться. Иначе говоря, не слишком осознавая, стала из них веревки вить.
Любовь — штука коварная, в особенности, когда ее приливы перехлестывают через берега, принося больше вреда, чем пользы маленькому человечку.
ГОРЬКИЕ СЛЁЗЫ СВЕКРОВИ
Первой почуяла по этой части тревогу Анна Николаевна, которая ничуть не меньше мужчин боготворила внучку. Однажды упрекнула:
— Попридержитесь, покуда не поздно: не балуйте Анютку.
Мужчины готовы были согласиться, но вставила шпильку сноха:
— Вы, мамаша, не любите внучку.
Шпилька принесла острую и, главное, ни на чем не основанную боль Анне Николаевне. Она вспыхнула и от обиды по лицу пошли красные пятна. Она, пожалуй, впервые нагрубила снохе:
— Не неси чепухи! Если и есть в нашей семье человек, который равнодушен к девочке, то это ты, милочка! Не я ли на своих руках выносила внучку? Вспомни, почему Анютка (вместе с кроваткой) переселилась в нашу комнату, а к ее трем годам мы уступили полностью свою комнату и переселились в гостиную? Молчишь? Совсем потеряла стыд. Это ты сказала, что дочь не дает тебе спать, и ты не высыпаешься, что у тебя вечно болит голова. С чего, скажи?! Не оттого ли, что, будучи в послеродовом отпуске, дрыхла до обеда, кормили девочку и меняли ей подгузники, вывозили на прогулку мы — или я, или Игорь, или дедушка. Бессовестная!
Накипело. Анна Николаевна впервые высказала все. Впрочем, она сказала лишь малую толику. Вспомнив про главное, что изначально лежит на ее душе тяжким грузом, встала, чтобы не наговорить еще больше, скрылась в туалете. Мужики поняли: ушла, чтобы выплакать горькую обиду.
Что Светлана? Извинилась и попросила прощения? Ничуть! Сидела и молчала, а на все еще красивом лице блуждала ухмылка.
Что это? Горькие плоды всеобщего обожания. Иного урожая и ожидать не приходилось.
Вечером, когда старики и их школьница-внучка, как они любили говорить, совершали променад, Игорь релил попробовать усовестить Светлану. Конфликт теперь можно было погасить одним способом: семьи должны разъехаться. Так и сказал. Жена фыркнула.
— Всегда готова… Давно жду…
— Чего именно? — растерявшись, спросил Игорь и побледнел. — Развода, что ли?
Последовал циничный ответ, подвергший мужика в шок.
— Не исключен, если не решишь иначе проблему. Я согласна разъехаться, но на моих условиях
— Интересно, это — на каких?
— На справедливых, — не смущаясь, ответила Светлана и пояснила. — Мы —остаемся здесь, а старики могут занять однокомнатную квартиру, которая была подарена на свадьбу и которая столько лет пустует. Ну, чем не выход?
— А что, если наоборот поступим?
— Никогда, муженек! Об этом даже не заикайся, навсегда выкинь из головы.
— Но, Светлана, трехкомнатная квартира — их собственность.
— А ты?
— При приватизации от своей доли я официально отказался. Мы можем проживать, но не более того. Родители имеют право нас выписать в любой момент.
— Черта два! — выкрикнула Светлана. — Я не дура! Нет такого права, чтобы мать с малолетним ребенком выкинули на улицу!
— Никто нас и не выкидывает на улицу: у нас есть квартира. Не хоромы, но жить какое-то время можно.
— Никогда не бывать! Я их заставлю принять мои условия!
Игорь вздохнул.
— Светлана, умоляю, хорошенько подумай.
Она вняла мольбе мужа- подкаблучника, попавшего в полное подчинение жены… И все осталось без изменений. Две семьи продолжали жить бок о бок.
Да, то не была война, а перемирие, которое продолжаться бесконечно долго не могло.
Однажды старики, собрав личные вещи, покинули квартиру, в которой прожили всю жизнь, переехали в пустовавшее жилье. Так поступили ради сына, ради внучки. Старики приходили на час, другой, но лишь по знаменательным дням.
Сноха подкатывала с просьбой переоформить трехкомнатную квартиру, в которой безраздельно властвует, в их собственность, иначе говоря, оформить дарственную, однако Владимир Игоревич, не забыв ничего, резко отказал и это несмотря на то, что Анна Николаевна, вроде бы, была не против уступить притязаниям снохи, вошедшей, кажется, во вкус.
РАД СЛУЖИТЬ, НО, ИЗБАВИ БОЖЕ, НЕ ПРИСЛУЖИВАТЬ
На предприятии дела шли, по мнению Игоря Владимировича Мартьянова, хорошо. Посмеиваясь, обычно говорил, лихо прищелкивая в паузах пальцами:
— О лучшем и мечтать не надо. Работы выше крыши и вся творческая, что и принуждало любить, в первую очередь, сам труд, а не получаемое вознаграждение: такое занятие и заставляет шевелить «серым веществом».
В туманную даль старший инженер-технолог не заглядывал, воздушных замков не строил. Считал, что с коллективом повезло. Игорь не забывает повторять, несмотря на то, что ее кто-то от частного употребления и не всегда оправданного, считают изрядно потрепанной, фразу: везет лишь тому, кто, взвалив на плечи тяжеленный груз, везет себе и везет.
А начальство? Нормальное начальство, такое, каким и должно быть: грузит по полной программе, в том числе, и «неразрешимыми» техническими идеями, непосредственно не входящими в круг его непосредственных обязанностей. Потому что безотказен, потому что особенно пристрастен к разрешению именно неразрешимого. Природа наделила таким характером и с этим приходится мириться. Если бы на первом курсе института ему кто-то сказал, что
