Калигула

сделать. Но вдруг неожиданно пришло послание о смерти Тиберия и воцарении Калигулы, а стало быть... Эх, Рим!
  С этими мыслями Прокул гнал лошадей. Сердце билось с отчаянным нетерпением. Вот он! Мраморные колонны и портики храмов, статуи богов и триумфальные арки. Да, это Рим! Сердце Прокула ликовало. Его имение было возвращено императором.
  Въехав в Рим, под всадником упал тяжело дышащий конь, которого он загнал. Но Прокул с выражением неописуемой радости схватил в руку горстку римской земли и крепко сжал.
  — Дома, я дома! — закричал он, помчавшись по улицам.
  Люди с удивлением таращились на заросшего, бородатого человека в потрепанной одежде, несущегося по улице, как хороший скакун. Добежав до дома, он забарабанил в дверь. Старый раб не узнал его и подумал, что это нищий попрошайка, когда же он узнал, со слезами рухнул перед ним на земь. Первыми словами Прокула были:
  — Пить! — и: — Где можно найти торговца рыбой по имени Торквиний?
  Он хотел бежать на поиски прямо сейчас, но свалился от усталости и не в силах был более подняться.


4

  Чем больше Сервий узнавал императора, тем больше думал, что это полная противоположность того идеализированного государя, которого он представлял. Странности и безумства Калигулы поражали его с каждым днем все больше и больше. Ему приходилось писать хвалебные гимны цезарю-богу, врать людям. Сервию не хотелось терять положение при дворе, а может быть даже и жизнь. Но врать и льстить тоже было противно. А пока ничего другого не оставалось. Он часто уходил и подолгу смотрел на звезды, сочиняя стихи о своей золотоволосой незнакомке. Пребывая в уединении, он отдыхал от общества Калигулы и имел возможность побыть наедине с собой и своей музой.
  Сегодняшний наряд Калигулы превзошел все ожидания — на нем были цветные, словно у попугая, накидки, поверх которых он надел женское покрывало. Обут он был в котурны, пришедшие на смену его любимым женским туфлям.
  Все с трудом сдерживались, чтобы не разразиться хохотом — это могло бы стоить им жизни. Даже такой старый и закаленный в боях солдат, как Кассий Херея с трудом сдержал улыбку, промелькнувшую на строгом лице. Но все немедля принялись льстить императору, разглагольствуя о том, как ему идут эти женские покрывала или разноцветные идиотские накидки. Калигула растворил жемчужину, стоимостью в тысячу сестерциев, и залпом выпил. Потом он вышел к народу.
  — Бог приветствует римский народ!
  Толпы людей издали одобрительные возгласы.
  — Подайте сундуки! — сказал Калигула. Он сыпал золото с крыши, забавляясь тем, как люди, словно насекомые, ползают в поисках золотых. Опустело уже сундуков десять, но Калигула все сыпал и сыпал. 
  — Что ты делаешь, Гай Цезарь! — возмутилась Друзилла. — Мы разоримся!
  — Нужно жить или скромником или цезарем, — ответил на то Калигула, продолжая заниматься своим делом.
  Наконец он устал. Сумерки наступили раньше, потому что нахмурило и небо покрылось тучами.
  Направившись с распростертыми объятиями к возлюбленной сестре, он встретил жесткий отпор.
  — Ты безумен, Гай! — воскликнула Друзилла. — Посмотри, во что ты одет! Это позорно носить плебею, не то, что государю!
  Калигула нахмурил лоб:
  — Да, как ты смеешь, я — бог! Одно мое слово и твоя голова слетит с этих плеч.
  — Давай!— Друзилла напряженно подставила голову, зная, что он наверняка ничего ей не сделает.
  — Сейчас же я велю позвать палача! — взбесился Калигула... Ты умрешь, дерзкая! Ты меня совсем не любишь. Ты не любишь своего цезаря, своего бога! А тот, кто не любит императора, должен умереть...
  Договорить Калигула не успел, так как грянул гром и в окно заглянула молния. Он вскрикнул, закрыл глаза и заткнул уши, что делал всякий раз при звуке этого природного явления. Начал трястись. Друзилла с жалостью обняла брата:
  — Гай, ты весь горишь, у тебя жар!
  — Да, я болен, болен... — проговорил Калигула и, услышав громовой раскат, снова вскрикнул, спрятав голову на груди у сестры. Друзилла погладила Калигулу по голове, словно маленького ребенка. Он всхлипнул. Друзилла знала, что в детстве он страдал такой слабостью, что порой даже не мог удержаться на ногах. Крупные капли дождя забарабанили по крыше. Калигуле действительно стало плохо. Друзилла уложила его на ложе и укутала покрывалами.
  — Не уходи, — жалобно попросил Калигула, испытывая панический страх.
  — Я здесь, Гай, здесь!
  — Прости, я накричал на тебя. А где Быстроногий? — вспомнил он о своем любимом коне, который жил в специально построенной мраморной конюшне.
  — Я хочу, чтобы он лежал рядом со мной!
  Друзилла приложила палец к губам:
  — Т-сс! Успокойся, ты должен уснуть!
  — Я хочу Быстроногого! — он расплакался, словно младенец.
  Друзилла провела рукой по его волосам:
  — Спи, Гай, тебя еще ждут дела!
  Калигула наконец-то сомкнул глаза, чтобы погрузиться в болезненный сон. Он проспал часа два. Друзилла все это время не отходила от постели брата. Калигула метался из стороны в сторону и что-то шептал побелевшими губами. Потом вдруг с криком подскочил, перепугав Друзиллу.
  — Что, что случилось, Гай?
  — Со мной разговаривал ночной призрак, я видел его, он ужасен! — Калигула начал вздрагивать. — Но я же бог?
  — Бог, бог, — ответила Друзилла. — Успокойся, Гай, все хорошо, ты — бог!
  — Да, я — бог, — неуверенно сказал он и уставился в одну точку. — Мне плохо, Друзилла, очень плохо. Возьми все дела на себя, я не смогу вести их, я сильно болен.
  Друзилла поцеловала брата в лоб. На отталкивающем лице Калигулы появилась улыбка облегчения. Он тяжело дышал и весь горел. Его начало лихорадить.
  — Попытайся уснуть, прошу тебя, Гай.
  — Я боюсь засыпать, — с испугом ответил Калигула и сжал ее руки.
 

  Дождь продолжал лить, правда уже без сопровождения грома и молнии. Казалось, бессмертные боги на что-то гневаются и Нептун льет воду из огромной чаши на землю. Сервий оценивающе изучал мраморное лицо Венеры в полумраке. Ее черты казались безупречны. Искусный ваятель продумал мельчайшие детали, и вот, перед ним величественный образ прекрасной богини, сошедшей с небес.
  "Ты прекрасна, богиня, но все же есть на свете некто прекраснее тебя"... — сложил стих Сервий. Венера по-прежнему надменно улыбалась, будто это относилось вовсе не к ней. Неожиданно, Сервию показалось, что статуя Венеры раздваивается. Богиня сошла на землю, ее силуэт во мраке был едва виден. "Вот она, кара, надменная богиня разгневалась", — подумал Сервий. — "Она решила покарать меня за то, что я возвеличил смертную над божественным величием". Силуэт приближался. Он вроде бы не шел, а плыл, шелестя одеждами, остановившись возле него. Сервий вглядывался в холодные черты. От еле слышного прикосновения он даже вздрогнул.
  — Сервий... — произнес нежный голос.
  Но что такое, это же голос Ливиллы! Да, это Ливилла! Занавес таинственности упал. Сервий вытер пот с лица.
  — Что тебе нужно?
  — Ты красив, очень красив. И так не похож на Калигулу. Почему ты всегда так печален? Виной всему она, эта золотоволосая?
  Сервий не ответил. Ливилла продолжала:
  — Я хочу любить тебя, Сервий, хочу, чтобы ты воспевал меня в своих стихах.
  — А как же Калигула? — с ироничной улыбкой ответил Сервий. — Ты же находишься в преступной связи с собственным братом! Если он узнает об этом разговоре, твоя прекрасная божественная голова покатится вниз. А ты сестра самого бога, стало быть, богиня. Боги не умирают, ведь верно?
  — Ты не расскажешь ему об этом? — испуганно спросила Ливилла.
  — Нет, — ответил он. — Иногда мне кажется, что я чужд палатинскому двору. Меня не радуют его забавы, пиры и веселье. А самое трудное...
  — Лгать людям, слагая хвалебные гимны Калигуле, — закончила Ливилла. — Ведь верно? Это тебя угнетает? Рим ждал справедливого государя, а получил жестокого и безумного шута. Напиши об этом в своих стихах, пусть люди знают правду, или... боишься?
  — Боюсь... — признался Сервий. — Да, я боюсь, боюсь за свою никчемную жизнь и мне стыдно за это.
  Дождь прекратился. Занялся рассвет, словно розовоперстая Эол, богиня утренней зари, спустилась в Рим. Отчетливо стали видны бесстрастные лица богов из холодного мрамора. Сервий озяб. Ливилла молчала, кутаясь в покрывало. Каждый думал о своем.




                                    5

  Придя в себя, Фабий Прокул готов был сию минуту помчаться на поиски лавочника Торквиния. Старый раб по имени Эгерий насилу уговорил его зайти в термы и позволить умастить свое тело фиалковыми благовониями, надеть свежую тогу и постричься. После чего Прокул посетил триклиний (к чему немало стараний приложил Эгерий).
  — Эгерий, подойди сюда, — сказал Прокул, потягивая вино.
  — Да, господин, — смиренно ответил старый раб.
  — Ты много лет верой и правдой служил нашему дому, и я решил сделать тебя вольноотпущенником...
  Эгерий преданно посмотрел на господина светлыми глазами, из которых скатились две крупных слезы. Он упал на колени, и, обхватив руками ноги Прокула, продолжал оставаться в таком состоянии, пока тот не поднял его.
  — Расскажи-ка мне лучше, Эгерий, что происходит сейчас в Риме?
  Старый раб вытер увлажнившиеся глаза:
  — Император Калигула заболел, и теперь его сестра Друзилла ведет все дела до выздоровления цезаря. Она едва ли не считается его женой.
  — О времена, о нравы! Как низко они пали! — воскликнул Прокул, доедая рыбу. — А Калигула, что же он?
  — Позавчера целый день сыпал золото в толпу с крыши храма. Недавно приказал построить либурнские галеры, у которых весел в десять рядов, жемчужная корма, разноцветные паруса, огромные купальни и покои с плодовыми садами. Это был будто водный Олимп. Соорудив такую уму непостижимую роскошь, Калигула плавал вдоль побережья Кампании. Таким расточительным не был еще ни один из цезарей. А то, слышал, говорили, как Калигула обзывал сенаторов прихвостнями Сеяна, предателями матери и братьев, оправдывал Тиберия и кричал, что все клеветники.
  Прокул покачал головой.
  — И это еще десятая часть того, что творится сейчас. Говорят, что Калигула промотал уже половину наследства Тиберия. А это составляет два миллиарда семьсот миллионов сестерциев!
  Прокул тряхнул седеющими волосами:
  — Тебе не рабом нужно быть, Эгерий, а знатным патрицием.
  — У себя на родине я был знатен, — вздохнул старик.
  — Слушай, Эгерий, — сказал Прокул, — мне нужно срочно разыскать некоего Тарквиния. Пошли рабов, пусть ищут везде.
  Через неделю рабам удалось найти несколько торговцев с именем Торквиний, но среди них не было человека, нужного Прокулу. Он отчаялся, загрустил и стал чрезмерно часто делать возлияния богам. Но в один прекрасный день одному из рабов удалось розыскать еще одного Тарквиния, работающего в рыбной лавке. Фабий Прокул приказал рабам приготовить праздничную тогу и отказался ехать в лектике, сказав, что пойдет пешком.
  Тарквиний хлопотал в лавке, перебирал рыбу. Псам он выбрасывал мелкие рыбешки, большие откладывал в сторону. Он не сразу заметил человека, внимательно наблюдающего за ним вот уже полчаса.
  — Что тебе угодно, господин? — спросил Тарквиний, приподнимая голову. Он внимательно вглядывался в давно забытые черты и смутное предчувствие