тра¬винку и стал водить ею по карте мира. Дедушка отпустил коня и заглянул че¬рез плечо:
- Э-э... скажи, а где течет река... Большая река?
- Миссисипи? - подмигнул я Шарику. Тот вильнул хвостом и зевнул.
- Во-во! - оживился дедушка. - Ми-си-си... Смешное слово!
Ветер услужливо перелистнул страничку школьного атласа.
Я ткнул травинкой в Северную Америку. Она была похожа на толстую акулу с раскрытой пастью: вот-вот проглотит Кубу словно рыбку.
- А мы где? - заволновался дедушка.
Кто-то жарко дыхнул в ухо. Я оглянулся. Шарик внимательно изучал Америку своими глазами-пуговицами.
Я быстро нашел голубую слезинку Байкала на второй половинке карты.
- Ух ты! Мы, значит, тут, а они, значит, там!.. - почесал под шапкой де¬душка и провел темным ногтем по Миссисипи. Шарик осторожно понюхал карту и фыркнул - Америка была явно несъедобной.
Дедушка хмыкнул и по¬глядел вдаль. Выгоревшие за лето желто-бурые сопки качались в теплом воз¬духе. Конь, отмахиваясь хвостом от паутов, щипал траву. Коровы лежали в тени сосняка и жевали жвачку, будто разговаривали друг с другом. Крошечными мотоциклами тарахтели кузнечики. Из норки выглянул кто-то усатый и тотчас скрылся. Над степью парил сапсан.
- Эх-ха... - пощурился на птицу дедушка и вздохнул. - Хоть бы одним глазком!..
С того солнечного, без единого облачка, дня дедушка начал все чаще за¬думываться. Иногда он удивленно оглядывался вокруг, словно видел эту степь и этот улус впервые в жизни.
- Однако, там тоже люди живут! - твердо сказал он как-то вечером.
Я засмеялся: дедушка открыл Америку!
- Ишь, книгочей! - рассердился дедушка. - Вот увидишь, вот увидишь!..
Он отошел в угол к медным бурханам и забормотал слова молитвы. Как всегда, пришел старик Агван, они шептались и перебирали четки.
Утром дедушка почистил сапоги, надел пиджак с орденом и достал со дна сундука маленький сверток, перевязанный резинкой. Напоил, запряг коня, бросил сена в телегу...
Усталые, мы прибыли в большое село. Копыта цокали о булыжную мостовую.
Шарик и я, обнявшись, лежали в телеге и грызли сухари. Нас обгоняли грузовики и велосипедисты. Небо было серое, с низкими облаками.
Лошадь встала у дома с каменным крыльцом и красным флагом.
Я, дедушка и Шарик тщательно отряхнули с себя пыль, но в дом с крас¬ным флагом пустили только двоих.
В огромной комнате могло поместиться коровье стадо. Ковер под ногами был мягким, как трава. На стене висел портрет лысого веселого старикана с золотой звездой на белом пиджаке. Лысина была желтой, как у бурхана, гладкой, как бильярдный шар в прокуренной бильярдной горсада, но, скорее всего, зайчики пускала не голова, а стекло, сообразил я.
Стол был предлинный, а в конце его, прямо под портретом сидел человек в галстуке и улыбался. Завороженные портретом, мы как-то не сразу его заметили. И за¬чем такому маленькому человеку такая большая комната?
- А-а, кто к нам пожаловал!
Хозяин большой комна¬ты вышел из-за стола.
- Наш ветеран! Фронтовик, передовик! Гордость района! Прошу, прошу! Забыли вы нас, нехоро¬шо, нехорошо! Как здоровье? Как дети? Отдыхаете, ахатын? А-а, вижу, вижу, внук, да? Тебя как зовут, мальчик? Из города приехал? В каком классе? Как учишься?
Человек в галстуке забросал нас вопросами, как снежками. Они были хо¬лодными, эти вопросы, несмотря на то, что хозяин большой комнаты улыбал¬ся. Глаза у него были холодными, что ли?
Дедушка присел на краешек стула.
- Спасибо, спасибо... - кашлянул он и уставился на свои сапоги.
Человек в галстуке снова улыбнулся:
- Не стесняйтесь, уважаемый! Вы же наша гордость! - Человек подошел и потрогал дедушкин орден. Завидовал. У нас во дворе так смотрит на чужую обновку Толик, прозванный Ссальником за то, что писается в постель.
- Пенсию вовремя приносят? Крыша не протекает? А может, все-таки здоровье, а? Могу устроить путевку...
- Во-во, путевку, - оживился дедушка.
- Нет вопросов! - радостно вскричал хозяин большой комнаты.
Это хорошо, подумал я, что у этакого говоруна наконец-то кончились вопросы. Можно кое-что и самому спросить. Я поднял руку, как на уроке.
- Что тебе, мальчик?
- Скажите, зачем вам одному такая большущая комната?
Человек с холодными глазами задумался.
- Молчи, молчи... - испуганно прошептал дедушка. - Путевку испор¬тишь!
- Ох уж эти нынешние детки... - улыбнулся человек. Глаза у него стали
еще холоднее. По-моему, он так и не придумал ответа.
Я поглядел в окно. На улице, понурясь, стояла наша лошадь. Шарик не¬отрывно пялился на дверь.
Хозяин большой комнаты взял в руку остро очиненный карандаш крас¬ного цвета.
- В санаторий или дом отдыха?
- А? Что? - удивился дедушка.
- Я говорю, куда путевку? В санаторий или...
- Нет, нет, - заерзал на стуле он. - Мне далеко надо. Шибко далеко!
На улице Шарик усердно вилял хвостом, но его все равно гнали от крыльца.
- Желаете турпутевку? — в свою очередь удивился хозяин. — Ну что ж... Куда именно?
- В эту... как ее... Ми-си-си... Смешное слово такое!
- Миссисипи! — обернувшись, выпалил я.
- А... где это? — не сразу спросил человек с холодными глазами. Вид у него был растерянный. А говорил, что вопросов больше нет! В галстуке, а не знает, где течет Миссисипи! В школе, наверное, учился на тройки... Деревня!
- Миссисипи — великая река Америки,— подражая учителю географии, изрек я. - На языке индейцев — Большая река.
- Да вы что?! – понизил голос бывший "троечник". - Смеетесь, да?!
Я засмеялся: уж очень сильно испугался взрослый дядя.
- Шутники... — отдуваясь, расслабил он галстук.
- Да раньше за такие шуточки!.. Я тебе такую Америку покажу!.. - по¬грозил мне пальцем.
Лысый старикан с портрета весело показал мне кулак.
Хозяин раскраснелся, затянул потуже галстук и произнес речь. Кого-то следовало догнать и перегнать.
- Что-то не пойму я... — почесал затылок дедушка. — Неужели вся Америка такая плохая?
- Уж не хотите ли вы уехать туда... э-э... насовсем? - побледнел этот лю¬битель глупых вопросов.
- Зачем насовсем? Мне бы с ихними стариками поговорить. Старики везде одинаковые... Урожай каков, чем скотину кормят, ну и про жизнь... Я говорю, люди везде одинаковые... Да вы не беспокойтесь. Дорога, конечно, дальняя, но я кое-что скопил... Вот.
Дедушка привстал и протянул хозяину огромной комнаты маленький сверток, перевязанный резинкой.
- Уберите! Уберите!.. — попятился тот и вдруг затопал ногами по ковру.
Поднялась пыль.
- Вон отсюда! Не позволю! Вон!.. — закричал он изо всех сил.
Тут, откуда ни возьмись, на ковер колобком влетел Шарик и залаял. По¬слышался треск разрываемой штанины, шум, крики...
За окраину села нас проводил хмурый милиционер. Шарик виновато бе¬жал за телегой. Конь фыркал — милиционер вел его под уздцы. Дедушка не смотрел на дорогу и держался за грудь. Ему было худо.
- Эх, вы... — выдохнул милиционер и утерся платком. — Старый да малый!.. Скажите спасибо, легко отделались...
И он пошагал обратно - в селе уж зажглись первые огоньки. Знакомое "ир, ир, ир!" донеслось оттуда... Дедушка лег в телеге ничком. Шарик прыг¬нул в телегу, уткнулся носом ему в щеку. Я взял в руки поводья, криком прого¬няя страх, - впереди была ночь...
Дедушка занемог. Он все реже вставал с постели, и все чаще в дом прихо¬дил старик Агван. Шарик вздыхал. Нос у Шарика был сухой, глаза его - чер¬ные пуговки - слезились.
Старик Агван, еще больше сгорбившись перед медными бурханами, пе¬ребирал четки - кедровые орешки. Я чиркнул спичкой и поднес ее к бронзо¬вой чашечке - дом заполнился запахами степи...
- Ом-мани…- крутил медный барабанчик старик Агван. – Ом-мани…
Это протяжное «О-о-м-м-м», сливаясь со звоном колокольчика, вытянулось кривоватым сизым колечком, отплыло от бронзовой чашечки, обволакивая и щекоча ресницы. Я моргнул и чихнул. Колечко дыма испуганно юркнуло в раскрытую печь и шустро унеслось – через трубу – в небо.
Шарик лизал дедушкину руку и скулил.
- Ом-мани… - гнусавил, будто у него насморк, старик Агван. - Ом-дари-дудари-бурчэм-сууха…
Тихо звенел колокольчик. Я закрыл глаза и представил, что это колокольчики звенят в облаках, там, где бродят синие коровы… Синих коров доят мальчики с крылышками, а молоко само по себе разливается по небу огромным белесым одеялом. Вот откуда берутся облака.
Шарик стал подвывать Агвану и застучал хвостом о пол. Я проснулся.
- Ом-мани… - все так же бубнили рядом. Агван начал покачиваться.
Я сложил ладошки так, чтобы они приклеились. Но они не хотели приклеиваться!
Дедушка подозвал меня и понюхал голову:
- Не плачь, ты же мужчина. Агван сказал, я буду жить в другой жизни… где Ми-си-си... Ми-си-си...
Он задыхался.
- Миссисипи,- сжал я дедушкину руку и вытер слезы.
Миссисипи. Миссисипи. Миссисипи!
РОМАН С ЧЕМОДАНОМ
В тюрьме меня замучили клопы. Я мерил шагами камеру от унитаза до окна, сонный, вовсе не от того, что камера была переполнена, и спать приходилось «в очередь». Тело чесалось во сне и наяву. Сосед, милейший человек с бородкой разночинца, который парился на нарах седьмой месяц, сказал, что через пару недель клопы признают меня за своего и кусать будут меньше. Так оно и вышло, а, может, кожа задубела, не знаю, но укусы я перестал замечать и даже играл с клопами в прятки. На верхних нарах, откуда до потолка было рукой подать, я обводил ногтем ползущего по сыроватой штукатурке клопа, он начинал, тыкаясь, ходить по замкнутому кругу, не в силах одолеть контрольно-следовую полосу, пока, обессилев, не падал вниз. Сосед давил вампира ногтями, приговаривая «прости, Господи». Позже мне сказали, что этот милейший человек задушил во сне тещу и прирезал ее любовника, а потом расчленил их. Нет, вру, расчленил только тещу. На мосластого молодого бойфренда сил не хватило. И вынес части тела в большом фибровом чемодане. Сейчас таких не производят – я не про любовника, про фибровый чемодан.
Сколько помню, этот фибровый урод всегда был где-то рядом и постоянно угрожал семейному благополучию. Огромный, как буфет, не раз битый ногами и об углы, посеченный шрамами бурной молодости, с отваливающейся ручкой, заедающим замком и днищем, вытертым до ржавой проседи, чемодан, тем не менее, требовал к себе внимания. Одно время он стоял в прихожей, неподъемный от старых газет, учебников и поношенных детских вещей, - так об него все запинались и чертыхались. Фибра, хоть и не новая, хорошо держала удар, как говорят боксеры, а при случае, казалось, давала сдачу. Когда сыну надоело ходить пешком под стол и вздумалось оседлать чемодан, как пони, он, взбрыкнувшись, придавил наезднику ножку. Было море слез, истерика у жены, чемодан терпеливо снес пинки и удары скалкой и пластмассовой саблей, мстительные выкрики типа: "Так тебе, получай, нехороший, получай, у-у!" На новой квартире чемодан заимел скверную манеру без спросу падать с антресолей, насмерть пугая домашних. Это фибровый реликт никак не вписывался в современную планировку, упрямо отказываясь лезть в шкаф, в сервант-«стенку», а под кроватью
