Сахалинские каторжанки 1970-90

Коренные и некоренные каторжане

К 1970 году на о.Сахалин проживало 615700 человек, в Александровск-Сахалинской области — 35000, а в поселке Мгачи — 6000.

Сахалин — это такое место, куда постоянно кто-то приезжает и уезжает. Наемники работают месяц, два, полгода, пять лет, десять и уезжают обратно. Поэтому Сахалин их глазами — это перевал база, вечный поезд, караван-сарай. Но есть и такие, кто остаётся тут навсегда. И тогда в их глазах остров постепенно превращается в родину, ту самую, самую-пресамую, родную и близкую. А о своей прошлой жизни они забывают навсегда. Вот спросишь их:
— Ты, друг, откуда?
А он и не помнит:
— Так местный я, свой! Вы чё, ребята?
Но есть ещё и те, кто родился на острове. Их называют аборигенами (независимо от национальности) и их уже большинство. Вот им то Сахалин не кажется караван-сараем, для них это статичная территория окруженная колючей проволокой, то есть водой. И они точно знают, что тут рождённый, здесь и должен умереть. А те недосахалинцы, которые рискнули покинуть островную зону навсегда, умирают в страшных муках где-то далеко-далеко в Краснодарском крае или того хуже — в Калининграде. Ну такова участь всех предателей, не будем об этом.

Бабушка и мама

Деревня Поконь, близ города Клинцы — голодна Брянщина. Кулацкий сын поляк Красновский снарядил резвую тройку и помчался по ближайшим деревням — подыскивать себе невесту. И нашёл он себе девку сугубо русскую. Родили они дочь — Варвару красу, длинну русую косу. А как Варварушка заневестилась, так и жених ей нашёлся — Колька из древнего рода Горыня. Тем самым наши поляки окончательно обрусели и успокоились. Варвара и Николай Горыня нарожали трёх детей. Одна из них была мамка автора — Горыня Валентина Николаевна (1941 года рождения).
А когда началась война. Николая Горыню забрали на фронт. Выдали ему форму, ружьё, отправили в первый бой и приказали:
— Беги!
Ну он и побежал. Вскоре упал. Над ним склонился друг Степан:
— Николай, что с тобой, давай помогу!
Но тут в спину Степана глухо ударили, и командир грозно прорычал:
— Беги, не останавливайся! Без тебя подберут.
Больше Стёпа не увидел дружка Колю ни живым, ни мёртвым. Обидно. Да. Погиб солдат не сделав ни единого выстрела.

А теперь перенесемся на 16 лет вперёд в Брянский железнодорожный вокзал — в могучий кипящий муравейник, где народу тьма-тьмущая. На тюках сидит закутанный в старушечьи платки скелетик.
— Мама, — говорит скелетик вяло. — А куда едут все эти люди?
— Туда же куда и мы, детка, на Сахалин.
Худосочная мать скелетика — Варвара Горыня, сжимает в руках заветное письмо от старшей дочери. Письмо прилетело с Сахалина, в нём взрослая дочка Лида описывает как она, её муж, брат Володя и его жена сытно живут на далеком острове, работают на шахте Мгачи, носят дорогущие шубы из натурального меха, а весной собирают папоротник в обмен на японские товары.
Вот выдержка из письма: «Мама, ты не поверишь, тут как в раю. Жизнь есть, оказывается! Хватай сестрёнку Вальку и к нам. Вам и квартирку в бараке дадут. Правда, правда!»
Чтение Варвары прервал склонившийся над скелетиком небритый мужик:
— Сколько ей?
— Шестнадцать.
— И куда ты ее везешь такую?
— В рай! То есть на сытный Сахалин, — мечтательно ответила Горынька.
Мужик равнодушно ткнул в скелетик пальцем:
— Не довезешь, сдохнет в дороге, — и неспешно подошел к кассам.
— Мам, а этот дяденька тоже на остров едет? — промычал скелетик.
Варвара, глотая слёзы, ответила:
— Да, Валентина, да. Куда ж ему ещё ехать? Сейчас все дороги ведут в рай.

Скелетик на Сахалине прижился: пошла Валя в школу, картошку с мамкой на сопке сажала, по грибы, по ягоды в лес с подружками бегала, ела кислое варенье (ведь сахар был дефицит). А рыбу даже не ловила: вместе со всеми собирала на берегу идущую на нерест, выброшенную волнами корюшку, салакушку, горбушу и даже кету. В общем, скелетик потихоньку отъедался: наращивал мышцы и жировую прослойку.
А Варвара устроилась на шахту коногоном (но странным таким коногоном: бабы вместо лошадей толкали вагонетки с углём). И мешки с картошкой на сопку с сопки тоже тягать приходилось самой. И мешки с рыбой до дома. Валька, конечно, помогала, но дочку сильно не обяжешь: девка должна расти здоровой, ей же ещё и рожать.
— Рай там, где нас нет, — бурчала Варвара Горыня, падая от усталости.
— Нет, мамочка, Сахалин — это самый настоящий рай! Никогда в голодный Брянск не вернусь! Слышишь, никогда.

Валя выросла девушкой чернявой-пречернявой, большеносой, тонкогубой с маленькими глубоко посаженными глазами — ну самая что ни на есть исконная (типа того) россиянка. И по зову поляков-предков (а может, ещё каких иных рас) начала искать: с кем бы разбавить свою чёрную, горючую Горынинскую кровь? И нашла таки мужичишку — Зубкова Ивана мальчишку. А Ивашка рыжий-рыжий, конопатый-конопатый, голубоглазый и все время хихикал, как дурачок. Ну вот и всё. Законы жанра соблюдены — можно жениться.
— Свадьбе быть! — сказала Варвара, выдала свою младшую дочь замуж и уехала с острова навсегда.
Старшая дочь Лида и её муж умотали жить в Ростовскую область и позвали мать к себе, туда, где есть фрукты и их можно есть. На Сахалине же остался средний сын Володя с женой и детьми. Ну и конечно же, младшенькая — Валя.

Валентина Николаевна устроилась работать нянечкой в детских яслях. Но однажды ей надоело уставать от истеричных вредных сопляков, и она решила выучиться на какую-нибудь «белоручку». Надумала поступать в Южно-Сахалинский педагогический институт на исторический факультет. Поступила. Ну и училась себе потихоньку. А потом забеременела. Но вскоре стала сдавать экзамены. И так сильно перенервничала, что родила раньше срока. Институт Валюша всё-таки закончила, но работать в школу не пошла.
— Эти учителя не успеют дитя родить, как уже сдают двухмесячных младенцев в колыбельную группу, а сами на работу! Заставляют их что ли? — возмущалась Валентина Николаевна.
Зато её из нянечек перевели в воспитатели. Потом в старшие воспитатели. А когда ясли упразднили в связи с тяжелыми временами, накрывшими всё государство в 80-90-ые годы, то наша баба Валя ушла на пенсию.

Отец

Где-то там, в Сибири (а где конкретно — неизвестно) жили кулаки Зубковы. И эка как оно обернулось: революция и продовольственная разверстка выгнали их аж на Камчатку. Там они и продолжили свой род. А когда началась война 1941-45 годов, глава семейства Вавила Степанович Зубков занялся выращиванием картошки для фронта, а его супруга Прасковья Никаноровна работала поваром на кухне — кормила пахарей и весь другой честной народ. И было у четы Зубковых три сына: Колька, Сашка и младшенький Иванушка-дурачок — (отец авторши) Иван Вавилович Зубков (1937 года рождения).  И жили они в селе Ключи, у подножия вулкана Ключевская сопка — у самого высокого и активного вулкана Евразии.

Однажды Вавила Степанович окучивал колхозный картофель тяпкой, а один из сыновей прибежал и вертится рядом:
— Пап, а Камчатка — это самое красивое место на земле?
— Да, Ванятка, да.
— Пап, а я точно самый баский в семье?
— Ну да.
//Баский, то есть красивый.//
— Пап, а почему Американский хлебушко такой пышный, вкусный, а мамкин липкий и кислый.
— А потому что у неё лисичкин хлеб.
— Как это?
— Мамкин хлеб волшебный, лесной, с травками. Лисичка его печет и мамке даёт. А тот, что с корабля, так то обычный хлеб. Ну хлеб и хлеб. Пучит от него, да и только.
— Неужто?
— Вот те и неужто.
— Пап, а это правда, что на большой земле идёт война с фрицами?
— Правда, сынок.
— А кто такие фрицы?
— Не знаю, но думаю, что это черные-причерные птицы, кружащие над нашей страной.
— А наш Колька на фронт собрался.
— Да? Беги-ка, Ванечка, до Коляна и скажи, что батя ему ножичек боевой подарит. В дорожку, так сказать.
Покатился Ивашка с горки до хаты, а Вавила поплелся гибкий прутик искать:
— Эх, жалко тощу пацанячью жопу пороть, но надо!

После войны семья Зубковых переехала на остров Сахалин в посёлок Мгачи. Младший сын Иван окончил школу и пошёл в Александровск-Сахалинский техникум. И хорошо так пошёл: три года пешком по берегу моря 31 км туда и обратно. А чё? Все так путешествовали. Не напасешься на этих каторжан автобусов, ишь размечтались!
А потом Иван Вавилович устроился электриком на шахте. И заприметил он себе на шахтовых танцульках невесту — младую Валентину Николаевну Горыню. Ну и поженились они. Так всю жизнь вместе и прожили. А хорошо или плохо — пусть сами разбираются.

Пуп земли

В 1970 году мать надумала меня рожать. Нет, обо мне она совсем не думала, она думала о своих институтских экзаменах. И сильно так думала... распереживалась, разнервничалась! Я разнервничалась тоже и решила выскочить из этого ада наружу. Так во Мгачинском роддоме 14 ноября, ближе к полуночи появилась семимесячная девочка весом 1700 грамм.
— Валя, а что это что за синий комочек?
— Это, Ванечка, твоя дочка!
— А это у нас одних комок такой страшный чёрно-синий или они все такие?
— Не знаю, Ванюша, но это не комок, а пуп земли! Ну как ты не видишь?
— А давай-ка этот пуп оставим тут ещё на год-другой, на доращивание, так сказать. Вот станет пупочком, тогда и заберем.
— Вань, там буран что ли за окном?
— Буран, Валя, буран. Метель непролазная!
— Тогда точно надо ехать домой. Заметёт роддом, никто его не откопает. Умрём мы тут с пупочком твоим... Неси живо пальто, чего рот раззявил!

Пуп земли рос довольно быстро, к первому году уже догнал своих сверстников. Ну да, а вы пожрите икру ложками с пелёнок, посмотрю я тогда и на вас! Одно было плохо — орал этот комочек с утра и до ночи. До пяти лет орал.
— Ну что ей спокойно то не живётся? — всплескивала руками мама.
— А я откуда знаю, может, её всё время пучит! — отвечал отец. — На, доча, съешь рыбку.
Пупочек выплевывал рыбу и снова орал. После долгих совещаний (пять лет орать, это всё-таки срок), решено было отвезти меня к бабке Дусе — поселковой ведьме. Та долго приглядывалась, принюхивалась, наконец спросила:
— Как кличут этого выродка?
— Пуп земли! — ответили родители хором.
— А нормальное имя дать ребёнку не догадались?
— Да вроде и это нормальное, — развели руками родители.
Но баба Дуся была непреклонна! Пришлось выбирать пупочку другое имя.
— Вань, надо девочку назвать модно.
— Ты уже назвала модно, хватит!
— Нет, Вань, тенденция — это важно. Со мной в роддоме еще три женщины дочек ждали, так все обещались назвать их Инночками. Модно же! Инна — это что-то космическое... Иннапланетянка. Или японское, как Инь и Ян. Вань, у нас Япония рядом, надо соответствовать, вдруг они остров у нас навсегда отберут. Нас с тобой в печь, конечно. Но хоть ребёнок выживет — за свою сойдёт. Вон она какая смуглая и глазки у неё узкие-узкие.
Отец в ответ долго орал про наше могучее, вооруженное до зубов государство, но всё-таки переименовал своего пупочка в непонятную ему Инну.
И Инна заткнулась, окунувшись в долгие раздумья о космосе, дзен-буддизме, да долго косилась на раскосые глаза своего отца и его огненно-рыжую шевелюру.
— Непонятный мир, непонятный! — вздыхала она и шлепала спать.
Спи, пупочек, тебе его никогда не понять!

Русская печка

Вы когда-нибудь лежали на русской печи? А я — да. У нас дома стояла русская печь, мать её регулярно белила, но один бок у печурки