Сахалинские каторжанки 1970-90

тупые!
Мать со страху чуть не упала: сегодня бабушка злая! А кот мяукнул из авоськи, жалобно так: «Ну, тетки!»

Капустные дети

Валентина Николаевна склонилась над капустной грядкой. Я долго и внимательно вглядываюсь в капустные раскидистые листья... там маленькие зародыши только-только завязавшихся кочанов:
— Мам, а папа сказал, что вы меня в капусте нашли. Ну смешной, нет? Сказал бы уж, что в корыте у свиньи, я б тогда поверила, корыто то оно большое. А капуста... где ж там ребёнку уместиться? Ребятенок как разляжется, так капуста ваша и поломается, вон она какая хрупкая!
Мать выпрямила спину и удивлённо посмотрела на дочь:
— Тьфу! А знаешь, сколько ты весила, когда мы тебя в капусте нашли?
— Скока? — я строго прищурилась.
— Кило семьсот! Все дети как дети, а ты была в два раза меньше их.
Фыркаю и иду в дом. Нахожу кошку Марыську и волоку ее в огород.
— На, смотри что будет с твоей капустой, если полтора килограмма на капусту положить, — я с силой укладываю животное на капусту.
Ещё не успевший завязаться, драгоценный, выросший в почти северных условиях, кочан ломается. Мать ещё раз распрямляется, переводит дыхание, считает до десяти и только потом начинает орать:
— Ах ты, поганка! Твоя кошара весила полтора килограмма год назад! А сейчас в ней не меньше трёх!
— Не меньше трёх, значит. А сколько весит нормальный ребёнок?
Мать чуть не плача:
— Не меньше трёх.
— Вот и не врите нормальным детям, что вы их в капусте нашли. А то повадились: Ирку в капусте нашли, Толика в капусте, Оксанку в капусте. Ишь, мы прям все капустные у вас! Хоть бери и щи из нас вари.
— Забирай листья, которые поломала и иди вари из них щи. И это...
— Чо?
— А вот как сваришь, так и поймёшь, что уварила именно ту капусту, в которой мы тебя нашли.
— Как это?
— Иди, иди, разумная ты наша! Тоже мне тут, нашлась...

Колодезь

Барак — одно или двухэтажное многоквартирное деревянное здание. Постройки могут иметь разную планировку: от общежитий до отдельных квартир. Моя семья долго жила в бараке, пока не переехала в частный дом — в дом барак. Объясняю. Люди настолько прониклись барачной жизнью, что даже свои частные дома повадились строить на двух-трёх хозяев. В таком домишке выросла и я: одна половина принадлежала моим родителям, а вторая моим дедушке с бабушкой. Дверей, соединяющих обе половины дома, не было, и чтобы прийти к старым Зубковым в гости, нужно обойти подворье кругом. Даже наши огороды имели глухой забор — наследство от старых хозяев. Кстати, этот забор очень сильно повлиял на психику деда Вавила — за ним он прятался от внуков. И гонял нас, если мы перелазили через забор и обрывали его крыжовник. Плохой дед, плохой!
Но баба Паша другая, подобрее. Внуки так и шныряли, так и шныряли к ней лакомиться пирожками.
А ещё... У деда Зубкова такая же летняя кухня, как и у нас, но лучше — выше, с фундаментом, подвалом и деревянными ступеньками. Во дворе у Вавила есть колодец, а у нас — нет. Мой отец за водой ходил к общественному колодцу или на колонку. Дед не давал вычерпывать свою воду до дна. И правильно делал. Молодые Зубки её прямо таки «жрали» — моя мамка очень любила плескаться, стирать, всё отмывать да поливать грядки.
Вот и поперлась я каждый раз вслед за тятькой к общественному колодцу, а тот недалеко, надо лишь огород деда Зубкова обойти и еще одну дачу. А там колодец, поросший зеленым мхом, тропинка, овраг, кусты, деревья и заросли крапивы. Всё как в сказке! Именно тут Иван Вавилович любил рассказывать мне про всякую нечисть. А главным победителем бабы Яги, кикиморы и водяных выступал почему-то заяц-победоносец. Нет, россказни отца не являлись сказками. Так, придумает что-то и трындит как бы ни о чём. А мне то хотелось продолжения, но продолжения нет. Не было даже действия, все истории состояли из пары фраз и заканчивались всегда одним и тем же: заяц прогоняет нечистую силу в колодец. А ведь мы эту воду пили! Я пропилась этой водой насквозь, и теперь вся накопившаяся в ней нежить прыгает из меня и ложится в сказки.
Хитрый отец Иван, хитрый! А дед плохой! Вавила Степанович – кощей бессмертный Иван Вавилович – Иван-царевич. А жизнь мгачинская в бараках – тёмнорусь.

Водозаборная колонка

За водой мы ходили и к железной колонке, благо, она стояла рядом с нашим домом через дорогу. Вешаешь ведро на носик, давишь на рычаг и вода бежит: с пшыканьем, фырканьем, бурным возмущением, а когда и тихо, медленно, спокойно. Отец тогда говорит:
— Напора нет.
Сначала мои предки ходили за водой с коромыслом, потом папанька сконструировал тележку для двух вёдер. Сам процесс меня прямо-таки завораживал, особенно зимой, когда колонка обледеневала, и нужно было сперва сбить с неё лёд, особенно с крана. Поэтому я, как маленький прицеп, катилась за родителем до колонки и обратно.
— Пап, а водичка живая?
— А как же, живёт себе под землёй, а потом наружу выходит.
— Выбегает, папочка, а не выходит. Все говорят, что вода бежит. Бежит! Понимаешь? В реке бежит, в ручьях бежит. Да и в море вон как волны бегают!
— Ну ладно, ладно, хорошо, вода выбегает наружу.
— Ишь придумал: выходит! Ног то у ней нет. Как она ходить тебе будет? — я еще долго возмущалась и жаловалась мамке на отцовскую безграмотность.
А та лишь смущенно хихикала в кулачок. Вот чего она хихикала? Объясните!
— Ешь вода, пей вода, сыт не будешь никогда! — отбрехиваться Валентина Николаевна.
А баба Паша тыкала в неё пальцем:
— Дура! К этому случаю есть более верная пословица: живет порою, течет и вода горою.
Чё-чё? Кто живет порою, какой вода горою? Вот объясните мне всё это! Ничего не понимаю!

Курочка ряба

Отец засыпает в моей кровати и посапывает, накрывшись старой, потрепанной книжкой. С трудом перелезаю через него и шлёпаю к их взрослой кровати:
— Мам, расскажи какую-нибудь историю! Надоело эти Арабские сказки слушать изо дня в день, изо дня в день, изо дня в день.
Валентина Николаевна вздыхает, прижимает меня к себе и рассказывает «Теремок», «Колобок», «Репку» и «Курочку рябу».
Я обиженно отворачиваюсь к стенке:
— Ты уже который год мне эти лялечные сказки рассказываешь. Да сколько можно?
— Ну, донь! Ты забыла, что я в детских яслях работаю? Я ж других сказок и не знаю.
— Не знает она! Вы ж не дебилов там растите, им всё-всё читать надо.
Мать обиженно поворачивается к чёрно-белому телевизору и тоже начинает посапывать.
Прошел еще год-другой, и я после школы стала приходить к мамке на работу, чему она очень радовалась: давала мне в руки книжки «Теремок», «Колобок», «Репку», «Курочку рябу» и заставляла читать их детям. Я мурыжилась так лет десять, не меньше, до самого окончания школы, а потом пришла к многозначительному выводу:
— Я уже много лет читаю малявкам одни и те же книжки и теперь могу сказать твёрдо: 1) за все эти годы они умнее так и не стали, 2) ничего другого эти болваны воспринимать не хотят!
Мать спорить не стала. А чёрт, вдруг вылезший из «Мойдодыра», прошептал:
— На себя посмотри! Ты ж обречена на этот бесконечный курочко-рябочный цикл. Вот как станешь большой и толстой теткой, начнешь писать там чего-то, так только сказочки и сможешь сочинять. Ха-ха-ха!

Маленькие пяточки

Отец сидит, гладит мои пяточки, целует и легонько их покусывает:
— Маленькие мои ножки, бегали по дорожке. Бегали, устали, легли, засыпали…
— Ну, пап, где ты видишь, что я сплю? Утро уже, не уразумеешь что ли?
— Ну ладно, — говорит отец. — Давай по другому. Маленькие мои ножки, бегали по дорожке. Бегали, бегали, убежали на самый край острова и вышли замуж за гиляка. Вышли замуж за гиляка и: «До свидания, пока, папа-ка»!
— А чего это за гиляка? — возмущаюсь я.
— Так сказала твоя мама-ка… — задумался отец.
Но мне думать было некогда, я росла, и росла очень быстро:
— Ага, я ещё в садик не ходила, в школу ни разочка ни ногой, а они меня уже сплавили со двора. Ну спасибо, родители!
— Сплавили… — снова задумался отец. — А ведь скока мы леса Японцам сплавили! Ты, дочь, даже не представляешь сколько! Эка, ведь, ведь сволочи.
— Пап, ну пойдем в садик, я ещё туда не выходила! Давай, надевай мне носочек, а я тебе песенку спою, ладно? Маленькие мои ножки, бегали по дорожке. Бегали, бегали, убежали к Толику и вышли за него замуж.
— Что-о-о? — открыл рот Иван Вавилович. — Знаешь что, моя дорогая, двух соплежуев в садик я уже не выхожу! Собирайся и иди к Толикиному папке жить.
Отец вспылил, поставил меня на пол, всучил в руки маленькие носочки и ушел курить. Пришлось надевать носки самой.
С этих пор я жутко возненавидела странное слово «гиляка»:
— На гиляка он не психовал, а на Толика, видите ли, психанул. Ишь, какой умный! Ну и ладно, сама в садик выхожусь, там меня Толик в соседней группе ждёт, опять рожицы будет строить и в щечку целовать.
И я запела свою любимую песенку про пяточки.
А ты, папка, ревнуй, ревнуй. Недолог папин век: вырастет дочь большая-пребольшая, убежит далеко-далеко, аж в соседнее село, выйдет замуж и больше не даст тебе свои пяточки: ни покусать, ни погладить, ни поцеловать… Да ты и сам не захочешь — состаришься, скукожишься, вредным станешь, злым, нехорошим. А дочка тоже завредничает и не будет тебя старого вспоминать, а будет помнить тебя молодого, доброго-предоброго, ревнивого!

Дедушкин сундук и новый самовар

Залезла я как-то в старый сундук деда Вавилы. А в сундуке сокровища так и блестели, так и блестели, глаза слепили старинными елочными игрушками! Обрадовалась деточка, оделась и бегом во двор — соседние елочки наряжать. Бегаю туда-сюда: хвать две игрушечки и до ёлки, хвать две игрушечки и до ёлки... Но счастье длилось недолго, выросли из-под земли мама, папа, дед, бабушка и застукали свою дочку-внучку за этим занятием. Встали в кружок у красиво наряженной ёлочки, руками всплескивают, головами качают, ай-я-яйкают и пальцами грозят:
— Ты зачем игрушки у деда украла, может, мама тебе их не покупала?
— Или папа не хлопал по попе?
— Вот девушку и прохлопали: проглядели, не уследили!
— Как-то не так растили?
— И куда же ты, погремушечки волочешь? Потом в дом бежишь и ещё берёшь. Ой, не нравится деду эта затея. И бабушка ложкой огреет.
— А на дворе зима и гуляешь ты долго.
Я попыталась доходчиво объяснить родственничкам, что события текут в правильном русле:
— Не понимаете, это на ёлку! Наряжаю зелёную я красиво, деду с бабой на диво. Удивить хотела маму и тятьку, хоровод устроим на Святки.
А родственники никак не унимаются:
— Да не Святки, доча, начинаются, а февраль на дворе кончается. Уж к Масленице б и наряжала.
Зарыдала маленькая:
— Я не знала!
Родня понемногу начала остывать:
— Ладно, деду шепнем, мол, внучка у нас не воровка, он погладит тебя по головке.
— А бабушка напечет оладий и родителям скажет: дочка у вас, на зависть, хорошая; тащит, правда, чего не положено!
Сильно обиделась я на незаслуженные насмешки взрослого населения острова, насупилась, отдала деду игрушки, которые в руках держала, и пошла в избу. Уселась у наблюдательного пункта — окошка закопченного и принялась диверсионно подглядывать за дальнейшими действиями врагов. Смотрю на них и диву даюсь:
— А чего это они трясущимися руками мои игруньки с елки снимают? Ну, дед с бабой ладно, старенькие уже! А мать с отцом? Совсем уже что ли!
И в окно родне пригрозила своим малюсеньким кулачком: