Сахалиночки в Богатырской сечи - книга 3

отказавшись платить дань. Даром это пройти не могло, и орда, несмотря на все свои внутренние проблемы, решила наказать Дмитрия. Она напала на Нижний Новгород и взяла его штурмом. Далее орда пошла на Москву…

Ковыль всё шуршал и шуршал, говорил и говорил. И договорился он до того, что наши мадмуазели уснули, захрапели самым настоящим богатырским сном. Вместе с ними отключился и их командир Тимофей.
— Хр-хр-хр-хр… — сопели девичьи ноздри и чёрный крючковатый клюв героя контрразведки.
— Хр-хр-хр-хр! — шумел ковыль громче обычного и абсолютно предательски по отношению к трём спящим недорослям, всё звал, звал и звал кого-то.

— Это что за комарики тут пригорюнились? — вострое копьё потрогало неподвижные спины девушек.
Те не просыпались. И поляница удалая Настасья Микулишна шумно слезла с коня богатырского, наклонилась, перевернула тела лицами вверх, рассмотрела их, и не признав в них ни друзей, ни врагов, взгромоздила дитяток на седло, а сама взяла коня за уздечку и потянула вороного по направлению к своему родному дому — на заставушку неприветливую. А на птицу чёрную полудохлую баба русская ни одним глазочком не взглянула даже. Так и остался наш Тимошенька валяться в мураве Баюн-траве, песни дивные вполуха слушая:

Спи-поспи, мой ворон,
один ты в поле воин,
один ты в поле лучник,
моей беды разлучник,
баю-бай, засыпай,
баю-бай, придёт Мамай,
а ты ворон не грусти,
крепко спи, спи, спи.

Глава 15. Как поляницы по полю гуляли

Но как же там дела у нашей Полуверицы? А та галопом домчалась до дубовых ворот поляниц непокорных, взмахнула костлявой рукой, и её одежда, и без того обветшалая, вмиг превратилась в рваные лохмотья, а горб совсем уж пригнул её нос к сырой земле, в руках же вырос костыль. Постучала она тем костылем звонко-презвонко по бревнам тесовым, да и говорит. Ан нет, криком кричит, шумит, так как поляница-караульщица высоко на смотровой башне сидит, далеко глядит, свои уши низёхонько к земле не опускает, а как назло, ещё и булатным шлемом прикрывает.
— Подайте милостыню припасенную калике перехожей! — гудит как из подземной трубы Полуверица. — Подайте милостыню припасенную калике перехожей!
Услышала знакомые вопли поляница удалая Василиса Микулишна, вылезла из-за бойницы, вышла на деревянную приступочку, взялась белыми ручками за поручни, свесила буйную голову вниз, увидала у ворот комок земли и зашептала во всю мочь:
— А-а, это ты шумишь, Степанида? Не кричи шибко, не буди лихо, не колыхай Мамая в поле, да Илью Муромца в неволе. Погодь, погодь, щас тебе вынесут помоев немножко да гнилую картошку!
И отправила поляница условный знак своей подруженьке Насте Королевишне, внутри заставы сидящей, за караульщицей Василисой смотрящей. А условных знаков у них было всего три, и спускались сии знаки на веревочке в кувшинчике. Ежели мелкий камешек со смотровой вышки вниз поедет, значит, у порога нищий сброд толчется, подаяние выпрашивает. Ежели средний камешек в горшке лежит, то дикий зверь неподалеку ошивается, а это верная примета того, что бойким бабам пора на охоту. А если самый большой камень вниз опустится, то это татарин по полю едет, монгол по степи скачет — нужда в поход военный собираться. Ну, а если ковыль-предатель загудит, то не иначе богатырь к поляницам летит.
На сей раз аж сразу две занозы укололи без дела прохлаждающихся великанш: первая заноза — калика Степанида приперлась за новой порцией пищи насущной, а вторая — ковыль призывно зашумел веселой трелью. И это означало, что это ни богатырь в траве прячется, и ни его буйный конь копытами стучит, а олень раненый ногами сучит, или нежить какая себе хатку в Куликовом поле строить надумала. Но и то, и другое — непорядок! А посему, посовещавшись, отправили на поле Куликово всего лишь одного бойца Настасью Микулишну на вороном коне.
А со Степанидой быстро разобрались: отворили для неё малую дверку, коя поляницам по пояс всего, и кинули калике перехожей, как псу смердящему, остатки хлеба, куль пропавшей картошки да косточек обглоданных немножко. И как только дверь перед носом Полуверки захлопнули, так и забыли про попрошайку навсегда, надолго и навечно — до следующего раза:
— Вот зараза!
— Ну и на том спасибо! — выдохнула Степанида.
Кинула она клюку за ненадобностью наземь, выпрямила горб насколько смогла, да и одежду свою подправила — ткань холщовую расправила. А припасы спрятала в многочисленных складки, косточки же в длинные рукава распихала. А опосля и о своих святых спасительницах вспомнила — Диане и Алисе. А как вспомнила, так и помчалась галопом на то место, где она их бросила. А по дороге примеретила богатыршу и её коня, который нёс на себе спящих девочек. Остановилась Степанида как вкопанная, поразмыслила да прикинула своим мозгами:
— Это что же получается? Они моих дитяток к себе у хату увезут, под замки пудовые закроют, да нянькаться с ними станут: к боям кулачным приучать, да щит и меч для них ковать. А как же я? Я ж тогда ни к тятьке, ни к мамке не вернусь. Нет, так дело не пойдёт!
Обернулась Полуверица вокруг себя три раза и предстала пред Настасьей Микулишной сухой обгорелой берёзой.
А как богатырша ближе подошла, то несказанно изумилась:
— Что за чёрт? Отродясь здесь сухой берёзы не было.
Но не успела она эти слова договорить, как полетели в её коня клубни картошки, а в глаза конские — острые косточки от дичи. Взбрыкнул конь на дыбы, скинул с себя поклажу и поскакал прямиком до дома. Осталась поляница одна. Поглядела, посмотрела на диво чудное, да и развела руками:
— Ай, потом поганое древо выкорчуем!
И только она хотела поднять двух спящих крох и взгромоздить себе на горбушку, как поганое дерево пошло на неё войной. Плюнула Настасья Микулишна и побежала за подмогой. А берёза та обугленная вспыхнула синим незаразным пламенем, да и сгорела дотла, и ни одной травинки вокруг себя не подожгла. А вместо неё выросла из-под земли Степанида. Растормошила старая детей, разбудила, надавав хлестко по их щекам неокрепшим. И затараторила, спеша да сбиваясь:
— Скорей бежать отсюда надо, щас злые поляницы прибудут за своей поклажею, за вами то бишь.
Алиса с Диной как глаза продрали, так ничего понять и не могут. Ну и сладко же мурава их убаюкала! А когда наконец до них дошла мысль старушки-подружки, то они с перепугу не поняли куда же им бежать, в какую сторону?
— Туда! — показала Полуверка.
И девчонки, пригибаясь к мураве, побежали. И ведь так их спросонья напугала старая ведьма, что девушки даже про друга своего забыли. Бегут, пыхтят, и ни чём не думают. Вот ведь как бывает!
Добежали они до самого конца Куликова поля и ещё полверсты. Полуверица темным разбойничьим флагом впереди маячила — путь им указывала. Уф! Уф! Уф! Плюхнулись три беглеца в канаву.
— Всё, — сказала Степанида падчерицам. — Тут они нас не найдут. Ковыль-предатель вас ужо не почует.
А когда сёстры отдышались, то вспомнили про ворона:
— Как же Тёма?
— Где он?
— Тьфу ты! — сплюнула от досады нежить и провалилась сквозь землю.
А выросла она из-под земли только возле птицы. Подхватила бабка спящего товарища на руки и развернулась, размахнулась, да и подкинула его вверх. Ошарашенная птица пробудилась прямо в воздухе, замахала крыльями, хотела даже закаркать тревожно, но передумала. А Полуверица махнула черной точке, парящей в небе, в сторону сидящих в канаве сахалинок, и опять с головой ушла под землю.
Ещё три раза перекувыркнулся ворон через себя и понял, что на коварное поле Куликово ему приземляться никак нельзя. Поискал он глазами своих спутниц, но увидел лишь траву помятую, и следы к заставе ведущие. Взлетел чернокрылый выше, огляделся. Видит, поляница удалая к заставушке спешит, а кобылка её уже в ворота копытом бьёт. Только дочек нигде не видать.
Ан нет, вот же ещё два следа тянутся в обратную сторону, туда, куда Степанида указала. Полетел мудрый разведчик в ту сторонушку, да и наткнулся на дрожащих от нервного тика малышек (так они сильно переживали то ли за себя, а то ли за Тимошу — уже и не разобрать!) Тут и нежить старая из-под земли выросла и рядом упала. Ворон с облегчением спустился вниз и присел рядом. Зашепталась наша команда: каждый о своём норовит рассказать да побыстрее! А когда все пришли в себя, то бабулька вытащила припасенный хлебушек и опять давай кормить беженок. А хлебушек на этот раз был вовсе и не черствый. Карга сама отламывала от него куски и раздавала жаждущим, приговаривая:

Волков кормлю, волчат топлю,
велику тайну хороню
от ребят, от девчат
и от гадких воронят.

Смутились наши путники, приутихли. Хлеб ржаной жуют, водицу из канавки пьют, нелегкую думу обдумывают: как им на заставушку проникнуть да спящих богатырей из беды выручить?

А тем временем Настасья свет Микулишна добралась до дома, до хаты, вся вне себя, патлата. Отворили ей большую дверь да запустили внутрь полоумную и коня очумелого. Рассказала она сотоварищам о двух дитятках в ковыле спящих, да о берёзе грозной, синим огнем горящей. Высмеяли её другие поляницы:
— Что почудилось тебе, что показалось?
Но всё же решили всем отрядом оправиться за девицами, прикорнувшими в ковыле. Вскочили богатырши на коней резвых, да и в один прыжок на том самом месте оказались, где малыши валялись как убитые. А места то того и нету вовсе: ни следов, ни травы примятой от тел девичьих. Ещё пуще её на смех поставили:
— Никак померещилось тебе, Настасья Микулишна.
— Да как же так? — упорствует Настасья. Получается, что и Василисе Микулишне померещилась призывная песнь ковыля?
— Видать померещилась, — решили поляницы дружно и поплелись тихонечко обратно, бурча и чертыхаясь:
— Ишь, захотелось вам обеим дитяток понянчить: к боям кулачным приучать, да щит и меч для них ковать.
Тут и ковыль, как назло, притих виновато — не предоставил он поляницам ни единого факта. Да и где ему, убогому! Это Полуверица постаралась — место залегания и следы-вмятины вздыбила, ковыль распушила да взлохматила, прежде чем к девчонкам в канаву нырнуть.

Глава 16. План вылазки к поляницам

Ну, сидеть в кустах можно долго,
пока не выйдет из берегов Волга
и не рассыпятся горы Урала.
Но наших девчонок встречала
на полдороге беда:
поляницам весть принесла
на длинном хвосте трясогузка:
— Мол, на земле вашей русской
лазутчиков целая туча
и Полуверка до кучи.
Чего хотят, я не знаю,
но вашу заставу шукают,
а прячутся в грязной канаве,
что далее будет — не знаю.

— Вот те на! Дело плохо, — задумалась предводительница вояжек Златыгорка. — Видать, не сбрехала Настасья Микулишна, видала она во поле Куликовом младые те тела. А посему нам, знать, судьба...
И задумалась Златыгорка надолго.
— Чего? — не поняли её другие поляницы.
— Чего, чего! Судьба, говорю, — отбрехалась главная голова женского племени. — Соратницы сами в руки к нам бегут — младое поколение, значит, то бишь новые вояжки до нас идут. Понятно? Будем племя своё расширять, коль сами родить не можем.
— Понятно, чего уж тут не понять! — кивнула последняя Амазонка (уж кому, как ни ей было знать, что такое «новая кровь» в женском вооруженном отряде).
Долго советовались богатырши:
— Езжать к дитяткам навстречу или дома их подкараулить?
В конце концов решили никуда не переться, дабы не