который как-то умудрился ещё заметить моё состояние и даже попытаться позаботиться о нём. – Не надо на них смотреть.
А как на них не смотреть, если они равнодушие своего существования простирают куда дальше, чем сами стоят? Их взгляды пусты, движения неровны и дрожат, а я…
–Доброго дня, – целитель вышел нам навстречу, закрывая мои страшные внутренние метания, у которых уже не было никакой цели, кроме как кусать меня, напоминать о том, какая я дура и как слаба перед своими же решениями и своим же прошлым. – Не скажу, что мы ждали гостей, но раз уж пришли, скажите с чем?
Ричард посмотрел на него мрачно и тяжело. И куда только слабость его исчезла? Взгляд злой, полный магической силы. Уже исходящей, истончившейся, но в силе.
–Ричард, не надо, – предостерегла я и поспешила взять инициативу в свои руки: – мы по поводу девочки. Его дочери. Вы должны помнить – вы поставили ей перспию.
–Она не лечится, – целитель был категоричен, – так что уходите.
–Но не внесли её в реестр заболевших. Мы хотим знать почему.
Целитель моргнул. Кажется, хорошо что я не дала Ричарду сразу же начать действовать. Надо же, я оказалась сговорчивее, чем он! Во времена пошли! Или обстоятельства.
–Следуйте за мной, – целитель всё же решил заговорить, но едва ли его расположил к себе мой вопрос или заступничество от Ричарда. Скорее наоборот – фигура Ричарда, измотанная и бледная, говорила об отчаянии, а отчаяние, как известно, ужасно, и даже человек в отчаянном положении способен на всё, а что уж про нас говорить?
Целитель круто повернулся, мимоходом замахнулся на какого-то неприкаянного, неудачно сунувшегося к нему под ноги с метлой и того как ветром сдуло. Я заставила себя не реагировать. В конце концов, Габи это не вернёт, и не все неприкаянные такие как она, многие из них слишком знают свою ничтожность и не остановятся ни перед чем, лишь бы другие неприкаянные познали ту же ничтожность.
Но мне об этом не надо думать. Я ведьма. Я родилась ведьмой и умру – неважно как и от чего – ведьмой.
***
«Мы не знаем что с ней» – равнодушный голос и равнодушный взгляд. Это для Ричарда и Илди дитя, а для Башни Целителей это просто «не знаем».
«Мы не знаем что с ней, потому и сказали то, что подходило. Видим, что не так, справляемся…» – раз в два дня, правда, и всего лишь уточняем жива или нет. Но мы не ищем лечения для неё. Мы вообще считаем, что если болезнь похожа на перспию, то это она и есть. мало ли разновидностей? Ну вот и мы не знаем.
«Когда умрёт, тогда и внесём в реестр. Как погибшую от перспии», – единственная попытка обещания, что она, впрочем, значит, эта попытка? Всего лишь открывает нежелание Башни Целителей отрываться от своих дел, от редких больных и обмену опытом с «Серым Домом». Что им до какой-то девочки? Больна и больна. Похоже на перспию, ну пусть она и будет.
–И вообще, чего беспокоитесь? – недоумевал целитель.
Наверное, три сотни зелий назад он бы понял чего беспокоятся его гости, но сейчас всё ему непонятно – смерть так сплелась с его работой, что он стал равнодушен к живым и только пожимать плечами ему осталось.
–Бить его всё-таки не следовало. Тем более руками, словно я человек какой-то, – наконец произносит Ричард, отставляя от себя наполовину опустошённый бокал с вином. Вокруг нас люди, какая-то громкая музыка, на нас, конечно, поглядывают – видно же, что не свои, не людские зашли в бар, но мы живём в крупном городе, тут уже нас не выгонят. А поесть надо. Да и выдохнуть.
–Не следовало, – соглашаюсь я, – но я бы тоже не выдержала. Зачем они вообще сидят в своей башне, если лишний раз и зада не отрывают?
–Когда-то у них было много наших, – с ненавистью объясняет Ричард, в эту минуту так на себя прежнего похожий, – когда были войны и драки. Сейчас-то что? С мелкими проблемами мы сами справляемся, а если что серьёзное, то тут уже и их силы ограничены.
–Мне жаль, – говорить тяжело, но я должна. – Мне жаль, что мы ничего не добились. Я думаю, надо чтобы твою дочь осмотрела мадам Франческа. Если хочешь, пойдём прямо сейчас, я думаю, она не откажет.
Повредничает она всегда, но вряд ли когда откажет в помощи.
–Хочу, – говорит Ричард, но не поднимается. Я тоже сижу.
Молчим почти минуту. Я прячу молчание в глотке – так можно выиграть время.
–Я плохой отец, да? – спрашивает Ричард. По его тону ясно – он давно хотел спросить меня об этом. Почему меня? Потому что больше некого. Маги и ведьмы всегда держатся одиночками. До личного допустить – это и себя потерять можно. А я уже всё знаю.
–Почему? Ты столько отдал сил, вливал в неё, что…
–Не в этом дело, – перебивает Ричард, – вот сейчас я бы должен быть у неё, а я сижу здесь. Или отправиться к Франческе, а я…
–Сидишь здесь.
–Именно. Что если сегодняшний день для Каталины последний, а я не видел этого? Не провёл его до последнего мига с нею? Что если она уйдёт, а я не успею с ней проститься? Отдавать силы может каждый дурак, в этом мало героического.
–Ошибаешься, – я возражаю с неожиданной даже для себя горячностью, – ты не прав, Ричард! Ты отдаёшь силы из своей сути, не считаясь с запасом, точно зная, что на кону и твоя жизнь.
–Но я не могу сидеть дома. Я даже комнатёнку снял, лишь бы не быть дома, не ночевать, не видеть ни её, ни Илди. Я понимаю, ей тяжелее, но видеть это не хочу. Не могу. – Ричард хватается за вино как за спасение, я качаю головой:
–Не каждому дано видеть и выдержать подобное. Я мало знаю о семье, сам понимаешь, меня мои забыли и оставили на попечении Академии, но я не думаю, что если бы сейчас я узнала, что кто-то из моих болен, мало ли – так вот, я не думаю, что я выдержала бы быть всё время рядом. Видеть страдание, видеть болезнь – это тяжело, может быть, тяжелее, чем болеть самому. А тут такое! И дочь…
Ричард долго молчит, обдумывает, ищет аргументы против моих слов, и, хотя он может найти их десяток, он кивает, соглашается со мной. Илди не может его простить – она в горе, сам себя он простить не может тоже, а я могу. Всем нам нужно немного прощения, хотя бы для того, чтобы временно заткнуть слабости своей сути. Потом он будет себя казнить, но пока мои слова ему нужны. Его дочь ещё жива и я не обвиняю его в том, что он сидит здесь, а не рядом с нею.
–Это тяжело, Ричард, – говорю я, – ты любишь её, и от того твоё страдание не имеет меры. Я сочувствую, я…
Осекаюсь. Что ему моё сочувствие?
–Вино хорошее, я повторю заказ, – лгу я неразборчиво, хотя от вина у меня уже онемел кончик языка. Но так можно спрятаться от его взгляда.
–Когда она родилась, я был счастлив, – тихо говорит Ричард, когда девушка, принесшая мне заказ, прокопошившись у нашего столика, наконец, отходит. – Я в тот момент уже знал, что родители поступили правильно, не дав нам с Илди пожениться, я уже понял, что мне не по пути с нею, но Каталина… я не думал, что могу так любить кого-то не за какие-то там достижения, а просто за сам факт того, что она есть, понимаешь?
Я киваю. А что ещё остаётся? Выдохнуть и идти к Франческе – пусть осмотрит девочку. Едва ли она найдёт причину, едва ли сможет сделать что-то, но хоть какой-то шанс, верно? Хотя какой там шанс. Будь там шанс – Ричард бы здесь не сидел.
–Илди тоже тогда была другой, но с рождением дочки она изменилась. С рук не спускала. Никому не доверяла. Кучу нянек сменили. Не дай тьма Каталина на чьих-то руках плакать начинала, а позже, как подросла, каждый синяк её для Илди скандалом заканчивался – кто не уследил и кто виноват?
–Опасалась, – против воли я улыбаюсь. – Наверное, это нормально.
–Наверное, – Ричард соглашается легко. О прошлом говорить просто. В прошлом всё понятно. – А когда Каталина болела, то Илди у неё ночами сидела, не вставала, к целителям не вела, сама сбивала ей жар и от кашля тоже…
Болела? Я настораживаюсь против желания. Что-то мне не нравится в этом слове. Что-то не так. Но что?
Впрочем, кажется, я начинаю понимать.
–Прости, я на минуту, – прерывать Ричарда невежливо, но если я сейчас окажусь права, то моя невежливость будет малейшей из его проблем.
Он смотрит мне вслед – растерянно и недоумённо. Только что я его слушала, а вот уже ухожу в сторону туалетов. Но не кабинка мне нужна.
Благо – пусто. Я прибиваюсь к клочку зеркала, касаюсь его кончиками пальцев. Франческа, простите, но вы мне нужны. Ваш совет мне нужен.
Зеркало издевательски ровно.
Франческа, пожалуйста, отзовитесь мне! Вы мне нужны, мымра вы наша знающая, ведьма вы наша…
–Да вы охамели, деточка! – Франческа появляется в зеркальной глади, смотрит на меня насмешливо и устало.
–Вы здесь! – я выдыхаю, но новая тяжесть сваливается на плечи. – Мне нужно кое-что знать. Помогите, пожалуйста.
–Надеюсь, вы не кроссворд разгадываете? – интересуется Франческа, она прекрасно видит и двери кабинок, и меня-растрёпу, и потому снижает количество шуток.
–Не кроссворд, но всё-таки ребус, – признаю я. – Мадам Франческа, до какого возраста ведьмы болеют? То есть, ни чем-то серьёзным, а жаром там, кашлем…
Франческа метнула в меня убийственный взгляд. Несмотря на разделяющее нас расстояние – мыльница героически раскололась, принимая силу ведьмы на себя.
–Если вы задаёте мне вопросы такого рода, то вы, очевидно, болеете до сих пор. Причём на голову! – грозно отзывается профессор.
И я понимаю что близка к правоте. Ведьмы не маги. Они устроены так, что их внутренняя сила сама блокирует большинство мелких болезней. Пока маги отпаиваются зельями, ведьме они нужны при более серьёзных болезнях, но точно не при кашле и не при жаре.
Ричард может этого не знать. Он маг. Он дальше от природы.
–А до какого возраста у ведьмы проявляются магические способности? – терять уже было нечего.
–Я вас отправлю на пересдачу своего же предмета, – обещает Франческа, – и плевала я на то, что вы и сами профессор!
–Мадам, прошу вас!
–Ну до трёх лет, это закон. Дитя, вы мне объясните?
–Спасибо за помощь, – второй раз меньше чем за четверть часа я становлюсь хамлом, но ничего, если я сейчас права, то это уже не так важно.
Надо вернуться к Ричарду.
–Ты в порядке? – он встревожен.
Я в полном порядке, Ричард. А вот к тебе у меня вопросы. Вернее – пока один.
–Ричард, ты можешь точно вспомнить, когда у Каталины прорвались магические способности?
–Э…– он снова теряется, задумывается, – ну думаю да, могу.
–Точно вспомнить? – уточняю на всякий случай.
–Да. Каталине должно было исполниться пять. Мы переживали с Илди, что магия не показывает себя, но перед пятым днём рождения это случилось. Илди так радовалась! А в чём дело?
Он догадывается спросить меня об этом. Ещё до того как я успеваю ответить, догадывается сам:
–Не вздумай мне сказать, Магрит…
–У жены спроси! – я встаю, – спроси у неё почему она дочь с рук не спускала да за каждый плач её маялась. Не только от страха, а ещё и от знания. Ещё спроси когда именно она свою силу отделила от себя и в дочь впихнула. Знаю, многие так делают, но когда хоть что-то есть, понимаешь? Силе надо помочь, но если есть эта сила. Вот от того она и не успевала в Академии, от того и Илди хуже и слабее, чем ты. От того и не перспия это.
Всё сошлось в один миг и в один ряд. Кусочки склеились и показали правду. Дочь Ричарда и Илди родилась неприкаянной. И именно её мать, знавшая ещё до родов, что это так, металась, пытаясь спрятать это от Ричарда.
