Откуда пришла ко мне любовь к экскурсиям, посещению музеев и картинных галерей, не смогла объяснить ни одна из бабушек (о дедушках речи не было – при жизни никакие достопримечательности, кроме «женских юбок», их не интересовали, а к моменту моего вопроса они уже давно ушли в мир иной). Бабуля Поля только пожала плечами, усмехнувшись: семь классов образования оказались тем фундаментом, на котором росло обширное здание её личных университетов в виде работы заведующей производством в столовой и на шести сотках, пребывающих с весны до осени в абсолютной бессорняковости. Баба Соня отреагировала, напротив, весьма бурно, в стиле «фи», выпучив глаза и выпустив к потолку замысловатую струйку сигаретного дыма:
– Ты что, хочешь сказать, что я ненормальная?!? Бесцельно глазеть на мазню в пыльном и затхлом помещении? – да ни в жизнь бы не стала!
И я ей поверил: она была помешана на чистоте, стерильности и белизне во всём, начиная с кружевных занавесок и узеньких вафельных полотенец, и заканчивая машиной скорой помощи, на которой медсестра Соня выезжала на «вызова́».
Родители мои, распределившись после института в один закрытый городок, так в нём и жили, изредка делая вылазки в областной центр для посещения торговых рядов.
Значит, склонность моя к разного рода крупным туристическим меккам и обычным мелким церквушкам была благоприобретённой, исключительно моей фишкой, не имеющей ни наследственной, ни фамильной, ни какой-то иной основы.
Собираясь на очередную научную конференцию, я, по старинке, избегая интернетов, подробно изучил справочник туриста и выяснил, что в окрестностях города N, куда меня влекла научная планида, имеется прелюбопытнейший памятник собаке породы такса. Короткая статья завлекательно извещала про XVIII век, про город N, про полчища норных животных, которым уничтожить всё съестное помешала одна-единственная такса, вставшая на защиту города и его жителей, не покладавшая лап и зубов и сражавшаяся с жадюгами до тех пор, пока их ровные усопшие ряды не были выложены вдоль главной просёлочной дороги.
Оказавшись на месте, я с нескрываемым интересом, но тщательно скрываемым нетерпением выслушал все доклады коллег и выступил сам, получив в виде бонуса пяток вопросов, на которые постарался дать исчерпывающие ответы.
По завершении основной части конференции, я отправился к памятнику по единственной, почти заросшей, тропе. Трава после случившегося неожиданно дождя приняла мои джинсы как близких родственников, отчего они стали мокрыми чуть не до колена. Мне казалось, что я бреду по зелёному озеру, дно которого навсегда исчезло под толщей воды, а берега уже не манят уставшего путника, скрывшись в ёжиковом тумане. Как по команде режиссёра, откуда-то слева раздалось тихое ржание, воздух чиркнула крылом птица, и тропа тупиково завершилась. Передо мной возникла такса. Или то, что от неё осталось, а именно: памятник. На невысоком постаменте была приделана табличка, сиявшая золотыми буквами: «Потрогай меня о человек и через 3 месяца и 3 дня твое желание збудиться».
Мало сказать, что я был разочарован. Я был возмущён: как памятник такса была так себе и ни то ни сё, надпись сделал какой-то безграмотный камнерез, единственно выучившийся управляться с троянкой и скарпелью, – или как они там называются, эти инструменты по камню... Почти не желая того, механически, я дотронулся до неровно отлитой, какой-то бугристой спины псины-памятника, представив на секунду, что у меня под рукой бархат живой шерсти, и резко, хотя и с унылостью, пустился в обратный путь.
Неудачная и провальная, по сути, экскурсия близилась к завершающему аккорду, но, как выяснилось через минуту, ещё не прозвучала кода. Кодой оказался шустрый мальчонка с раскосыми глазёнками, внезапно вынырнувший из зелёного травяного озера и предложивший:
– А купите сувенир на память, дядь!
Это его «дядь» меня подкупило. «Дядь» меня никто никогда не называл. Называли: мальчик, Лёнчик и Лёха, сынок и котик, зайка и мишка, эйты, препод (в спину), тюха, очкарик и ботан. Всё! Став Дядь, я воспрянул духом, достал бумажник, из бумажника достал бумажку, отдал пацану и получил сувенир, оказавшийся памятником в миниатюре, но без постамента и без упаковочной коробки или бумаги. Зажав таксу в руке, как гантель, я почти бегом кинулся на вокзал города N.
Домашние и университетские дела почти стёрли из моей памяти не слишком богатую на впечатления поездку в город N. Молчаливым напоминанием оставалась таксовая «гантель» по кличке Галатея или, коротко, Гала, стоявшая на моём рабочем столе и получавшая ежедневную порцию дотрагиваний, прикосновений и поглаживаний по холодноватой керамической спинке. Иногда я переворачивал Галатею и упоённо дул в небольшое отверстие в животике, уподобляясь Таисе Савва, мастеру художественного свиста, послушать которую вживую однажды довелось бабуле Поле, о чём впоследствии она рассказывала с регулярностью поезда Москва–Ленинград. Мелодии, которые рождались у нашего дуэта, были весьма простыми. Выплывая из памяти подобно облакам в ветреный день, быстрые и меняющиеся, они начинались фольклорным «Во саду ли, в огороде», через два-три свиста модулировали в «Жили у бабуси два весёлых гуся», а завершались неожиданным «Славься!», почти цитируя тему хора гениального нашего аранжировщика народных песен Михаила Ивановича Глинку.
Как-то вечером, поглаживая спинку таксы, я ощутил не керамическую прохладу, но мягкость и теплоту... шерсти? Внезапно вся поверхность статуэтки покрылась сеточкой трещин, фигурка задрожала сначала мелкой, а потом крупной дрожью, и скорлупа (другого слова я не подберу) окончательно треснула. Из неё, как из тесной собачьей конуры, выбралась моя Галатея, смущённо повиливая чудесным маленьким хвостиком и сверкая большущими карими глазами. Мой восторг полностью перекрыл доступ другим чувствам: удивлению, недоумению, недоверию, страху, брезгливости. Мы (чуть не сказал «обнялись») встретились взглядами, и я, взяв собачку на руки, понёс её вытирать белейшим вафельным полотенцем, подаренным мне бабой Соней.
Теперь каждое лето мы с Галой приезжаем на недельку-другую на дачу к бабуле Поле. Там такса, как ей и предписано природой, охотится на норных, и, возвращаясь в маленький садовый домик, как ей и предписано мной, стоит под льющейся сверху тёплой водой в малюсенькой прихожей, которая по вечерам превращается в душевую.
Зимой мы иногда заходим к бабе Соне, и тогда бывшая медсестра спешно моет все пепельницы, чтобы запах табака не навредил чуткому обонянию нашей Галы.
Что касается меня, то в диссертации я немного сместил акценты, сосредоточившись на раскрытии субъективного фактора в формировании устойчивой привязанности.
