сознании. Но это очень сомнительная свобода. Ведь винегрет сродни хаосу. А хаос только кажется идеалом свободы. На самом деле, к свободе он не имеет никакого отношения. Свобода предполагает цель, которая в хаосе исключается. Конечно, создание любой структуры в хаосе можно признать целью и даже творческим актом. Но случайные образования – еще не творчество. Ведь само творчество не свободно от его креативных принципов. Какое творчество мыслимо без принципов новизны, преемственности, непохожести, преодоления… любви, наконец? Эти принципы присущи даже разуму кобылы.
- Подождите, а как же интуиция? – не унимался профессор. – У кобылы же есть интуиция? Почему она не может подчиняться этим принципам.
- Да есть, есть у кобылы интуиция, - заверил я профессора. – Но в категориях Бергсона ее функция непонятна. Она у него какой-то накопитель, смеситель и потребитель прошлого опыта. С этим он никак не может разобраться. И быть может, как раз, потому, что делает это с помощью своей интуиции. Например, когда он утверждает, будто бы «материя и дух являются продуктами распада жизни», а жизнь в его представлении – жизненный поток, то речь может идти о только «распаде» в самом уме человека. В природе это невозможно. Как невозможен в природе процесс, в котором материя деградирует, а дух растет. Но вот вопрос, что это за поток жизни и как он раздваивается? Возможно, это поток сознания. То есть, поток проникает внутрь разума через канал сознания. Но тогда как же быть с интуицией и интеллектом, которые направляют в сознание продукты своей деятельности. Тут получается, что в сознании потоки сталкиваются и смешиваются. Не знаю, как интуиция, но логика с этим примириться не может. Тогда следует предположить, что поток идет по какому-то другому каналу. Из таких приемников у нас остается только разум. Что там, у Бергсона, по поводу разума, - обратился я к Леночке.
- «Разум в отличие от инстинкта знает не вещи, а отношения между вещами, поэтому он владеет понятиями и формами», - добросовестно прочла Леночка. – И еще: «Разум вращается вокруг объекта, а интуиция входит внутрь жизни». «Ни инстинкт, ни разум не создают реальности». «Есть вещи, находимые только разумом, но сам по себе он никогда их не находит. Только инстинкт мог бы открыть их, но он их не ищет». Разум в возвратном движении, становится интуицией.
- Последнее вы уже приводили, - заметил я. – Я даже помню, вы цитировали фразу, где говорилось, что разум творит. Но смотрите, что у нас получается: разум вращается вокруг объекта, знает вещи, владеет понятиями и формами, может стать интуицией, творит, но не создает реальности. Похоже разум у Бергсона очередной джокер в его рукаве. Зато это не мешает нам предположить, что разум является приемником информации от органов чувств нашей сивой кобылы. В таком случае, картина ее духовной жизни будет выглядеть иначе, чем у Бергсона. Представьте себе некий сенсор, допустим, зрение кобылы. Благодаря ему, она видит объекты реалий. Разум воспринимает их, и находит им место в системе своих знаний о мире. Эта система знаний образует контекст представлений о внешней среде. И, как в любом контексте, частное здесь зависит от общего, а общее от частного. Соответственно, здесь все относительно. Важность и характер некоторых объектов определяется инстинктами, других – повторениями опытов, и т.д. То есть, в сфере разума внешний мир имеет свой образ. Важно, что этот образ построен по законам творчества и красоты, что предполагает стремление к гармонии. Вот эту деятельность разума мы условно обозначим линией, ведущей вниз, в темное чрево кобылы. Нижняя точка этой линии пусть у нас означает решение разума, которое необходимо довести в виде чувства до сознания кобылы. Тогда линия, соединяющая эту точку и точку сознания кобылы, и будет обозначать ее интуицию. Получается, что интуиция у нас всего лишь передает сознанию отношение разума к наблюдаемому предмету. Переживание интуиции в сознании может заставить кобылу вновь наблюдать объект, либо искать новый. Таким образом, если мы свяжем линией сознание в интуиции с глазами кобылы, то у нас получится некий треугольник. Поток информации течет по его замкнутому контуру в одном направлении: от сенсора к разуму, от разума к интуиции, от интуиция к сознанию, от сознания вновь к сенсору, и тогда начинается новый цикл. Проверить справедливость этой схемы очень просто. Достаточно заглянуть в глаза любой кобылы.
Последние слова я произнес, глядя в лицо профессора, но краем глаза заметил, что Леночка увела взгляд в планшет, как будто для того, чтобы я не заглянул ей в глаза.
- Ну, с кобылой понятно, – произнесла она деловито. - А что человек? Он что, тоже раб инстинктов и интуиции?
-Конечно, у человека есть и инстинкты, и интуиция,- ответил я. – Но человек зависим от них лишь отчасти. Дело в том, что у человека есть мышление. Благодаря ему человек оспаривает у разума руководство вниманием и волей. Поэтому мышление как раз и является настоящим источником его свободы и творчества. Но оно же, мышление, может явиться причиной разрушения разума. И тут Бергсон прав, говоря, что о склонности мышления к деградации.
- Говоря о мышлении, вы имеете в виду интеллект? – уточнил профессор.
- Пожалуй, тут необходимо разобраться, что такое интеллект, - вздохнул я. – В креативной философии мышление представляется в виде дополнения разуму, и никакого понятия «интеллекта» не требуется. Но это не исключает возможность представить структуру интеллекта. Для этого возьмем уже известную нам точку, обозначающую решение разума. Она у нас, как вы помните, обозначает интуицию и идет вверх, где соединяется с точкой сознания. А уже от нее пойдет вниз линия мышления. Ее нижняя точка соединиться с исходной точкой линией, которая в креативной философии называют величиной отрицания разума, которое может выражаться в новых знаниях. Так у нас получится треугольник. О свойствах этого треугольника я говорить не буду. В данном случае это лишнее. Главное, что этот треугольник показывает, что интеллект включает в себя и сознание, и мышление, и интуицию. Доказательством того, что это так, служит наш разговор. Ведь мы же в его течении пользуемся и не только геометрией, но и образами, и опытом, и всякими «длительностями» из памяти, а также способны понимать жизнь. Таким образом, интеллект у Бергсона – это его еще один джокер, с помощью которого он всегда выигрывает в манипуляциях сознанием внемлющих его игре слов. С другой стороны, ему ничего не оставалось делать. Ведь, если бы он разложил интеллект на составляющие, то он бы столкнулся с мистичностью мышления, которое с одной стороны является инструментом созидательного творчества человека, с другой – причиной мутаций разума, и при этом в своей сущности остается «ничто, которое ничтожит». Думаю, само мышление препятствовало Бергсону в познании своей тайной сущности. Зато оно готово было поддержать его гордыню, когда он решил опровергнуть ветхозаветные представления о мире и человеке. Для этого мышление подвигло Бергсона искать ответы на вопросы о творчестве, свободе и эволюции в недрах разума, для которого мышление является своего рода паразитом. Так поступает вор, когда кричит: «Держи вора!» Кстати, вам не кажется, что учение Бергсона – это по существу та же теория относительности Эйнштейна. Ведь в философии Бергсон мы имеем дело с пространственно-временным континуумом, который лежит в основе относительности. Так что, я думаю, у нас есть все основания признать Бергсона Эйнштейном философии.
- Вы хотите сказать, что Энштейн тоже ошибался? – лупоглазость профессора делала его предположение ужасающим.
- Насчет Энштейна не знаю. Я не физик, - успокоил я профессора.
В это время дверь в купе открылась, и проводница, глядя на меня сказал:
- Подъезжаем к вашей станции. Готовьтесь.
- Значит, у вас получается, – вдруг усмехнулся профессор, следя за тем, как закрывается дверь, - что у кобылы один треугольник, а у человека два. И поэтому человек более свободен чем, кобыла или сивый мерин.
После этого он победоносно взглянул на Леночку, очевидно, показывая ей, что они имеют дело с придурком.
- Нет. Я же сказал, что у человека можно все свести к одному треугольнику, где есть линия творческой энергии разума, линия мышления, которая является ему дополнением, и линия отрицания мышлением разума, - невозмутимо пояснил я. – Впрочем, эта схема не так проста. Но объяснять ее особенности слишком долго. Зато это всего лишь схема. И значит, вам ничего не мешает вообразить другую схему, где у человека два треугольника. Можете даже вставить один треугольник в другой. И у вас получится символ иудейской веры, звезда Давида. Как вы понимаете, это дело интуиции.
- Звезда Давида, - подивился моей шутке профессор. – А что, ведь Бергсон, к вашему сведению был чистокровный еврей.
- Ой,- сделала Леночка жест нетерпимости в сторону профессора, - Зачем эти глупости? Вы знаете, - обратилась она ко мне. – Быть может Бергсон и впрямь слишком поэтичен и в чем-то путается. Но в целом-то он прав. Мы же свободны в своем внутреннем мире. Даже, если считать что источником этой свободы является наше мышление и воля, все равно же это так. Об этом учили еще древние мудрецы, в частности, стоики. Главное, что Бергсон обосновывает нашу природную расположенность к свободе и творчеству. Это позволяет ему говорить о морали свободы. Об открытом обществе. О динамической религии. О том, что Бог – есть любовь.
- Ну, например, - кивнул я в сторону ее планшета, оглядываясь в поисках своих вещей.
- Например, вот,- поспешила доказать свой тезис Леночка, - «Источник открытой морали - совесть, которая ведет разговор с Богом». «Фундамент открытой морали – творческая личность». «Человеческий разум угрожает развернуть ход событий против жизни. Разумное существо тяготеет к эгоизму и рвет социальные связи. Оно создает собственную конечность, непредсказуемость будущего и бренность всех человеческих начинаний. Религия предохраняет социальные связи от распада, дает веру в свои силы, надежду на бессмертие чувство защищенности, возможность влиять на происходящее. Религия защищает человека и общества от угрозы, создаваемой интеллектом». Видите, он говорит здесь о Боге. Но он еще говорит и о динамической религии: «Догмы для нее - моменты непрерывного жизненного прорыва. Это мистическая религия. Ее цель – контакт и совпадение с тем творческим усилием, которое демонстрирует жизнь. Такое усилие божественно, чтобы не сказать, что это сам Бог». «Христианский мистицизм достигает высшей точки жизненного подъема в выходе из себя, который, по сути, есть действие в мире». «Единственное доказательство существования Бога – мистический опыт. Бог становится реальным для нас в момент мистического контакта с ним. Динамическая открытая религия – есть религия мистиков». «Только мистика излечит недуги современного общества. Если слово великого мистика отзывается в ком-то из нас, то не потому ли, что внутри нас дремлет мистик в ожидании момента, когда он стряхнет с себя сон».
- И что? – укоризненно покивал я
