совершено вторжение. И хоть я не боялся и по-прежнему не боюсь смерти, я никогда не был самоубийцей, бездумно лезущим под пули с голой жопой. Тем не менее, я пустил кровь кое-кому из попавшихся мне при моем бегстве воинственных и беспощадных чужеземцев…
Привязанная длинной веревкой к берегу, лодка плавно качается на зеркале воды. Но вглядываясь в холодную водяную бездну, я не могу разглядеть ни фрагмента из той мрачной картины, о которой помню во всех деталях. Я не могу разглядеть ни одного из милых приятных лиц всех тех несчастных красавиц, чья кровь заливала стройные хрупкие тела, забрызгивала жертвенник, стекала мне под ноги. Вода не желает отражать мои воспоминания, так холст отторгает кисть художника, стремящегося воплотить свое воображение при помощи кистей и красок. Ибо там слишком много невинной крови, неоправданной жестокости по отношению к тем, кто только-только начинал дышать, кому предстояло быть нежным цветком, но кто так и не стал им.
Здесь, в лодке, я будто прозреваю во второй раз. Я убийца, жаждущий крови фанатик, всю свою жизнь посвятивший оружию и умению им пользоваться. Каждый новый день начинается для меня с надежды увидеть другой мир, далекий от животного буйства, сказочную идиллию, покой и процветание, откуда не хотелось бы возвращаться. Но чем выше и ярче солнце, чем меньше теней вокруг, тем меньше во мне сомнений в том, что я должен оставаться самим собой. Тем меньше во мне раскаяния, тем меньше оправданий. И тогда каждая моя жертва несет в себе определенную значимость. Как можно больше невинной крови – вот все, что нужно этому миру. Тогда мне кажется, что он основан на ней, что он требует невинной крови каждый момент своего существования. И я принадлежу к числу его верных слуг, а возможно, его единственный мессия, цель которого – сохранять сложившийся с самого начала порядок.
Жертвенный нож – все, что мне удалось унести с собой при бегстве во время истребления. Он всегда при мне, как трофей, ставший частью меня. Сидя в лодке, я часто и подолгу рассматриваю его, вожу пальцами по самому острию клинка, насквозь пронзившего немало сердец. Последнее из них билось в груди красавицы… черт, я даже имени ни одного не знаю. Мне просто не нужно было знать их имена. Избранница. Даже в заученной молитве звучало лишь Избранница. Невысокая, среднего роста, с густыми черными локонами волос, добрым открытым личиком, всем своим видом она будто предупреждала меня о том, что все, что она последняя. Я видел ее бирюзовые глаза – нежные и ясные. На миг мне показалось, что в них полно горя. И смирения с предстоящим убийством. Она сомневалась тому, что ее ожидало; сомневалась, обнажаясь у меня на глазах, сомневалась, опускаясь на жертвенник. Все движения ее были осторожными и неуверенными. Лишь в самый последний момент она поняла, что не должна умереть вот так. И тогда же принимала смертельный удар со всей своей обреченностью перед решением родителей, которому нельзя было перечить. Ведь в том заключалась ее предназначение, чтобы исполнить роль агнца на заклание. Она видела как жертвенный нож опускался, сжатый двумя руками, чтобы с невыносимой болью вонзиться ей прямо в грудь. И в предсмертной агонии она была прекрасна. Тогда она будто раскрылась, обнажая все свое естество.
Я вижу ее всякий раз когда рассматриваю нож. Как будто именно для этой цели я подолгу задерживаю взгляд на холодном и горячем от крови ее клинке. Как будто с этой целью нахожусь в своей лодке и слышу недовольный голос воды вокруг. И если я попытаюсь выбросить нож, вода не примет его, он так и будет лежать на поверхности до тех пор, пока я не подниму его. Но все дело в том, что я не собираюсь пытаться избавиться от своего трофея. Я вижу лицо последней Избранницы вместо собственного отражения в стали клинка. И вновь я вижу печаль и смирение в ее глазах. Вижу, пока туман висит над водой, пока туман скрывает яркий солнечный свет. Ближе к полудню туман обязательно рассеется, и тогда клинок вновь обагрится кровью. Потемневшей и засохшей, но не утратившей запаха, от которого я обязательно испытаю несказанное облегчение. Проклятье, кажется, защипало в глазах…
…без окончания…
(время звучания 10.30)
3. Спросить победителя
Я был Жертвой.
И я ждал этого момента. Где-то внутри я предвидел такой исход. Схватка, не убившая меня, но оставившая неизгладимый шрам на моем лице, навсегда привила мне это чувство предвидения неудачи. Войдя в тот лес, я встречался со своей судьбой, и это куда больший враг в сравнении с любым возможным чудовищем. Это где-то на подсознании, когда интуиция предсказывает победу или поражение вне зависимости от полученных навыков драться. И тогда исход становится ясен еще до начала сражения.
В лесу меня ожидал враг, с которым я никогда раньше не встречался. Все мои предшественники погибали в бою с ним, несмотря на месяцы и даже годы усиленных тренировок. Меня никто не звал одолеть его, никто не платил огромных сумм денег на всю мою оставшуюся жизнь. Я слышал о постоянных неудачах, только распалявших мой интерес к чудовищу, и с каждым днем мысль встретиться с ним в битве один на один становилась крепче. Я вошел в лес тайно, и никто бы даже не узнал о моей смерти.
Сладкий, чуть приторный, запах встретил меня на подходе к ближайшим деревьям. Прежде я не видел таких густых лиственных крон, таких высоких полуголых стволов. Это они были источником смертельного аромата, дурманившего и искажавшего рассудок всякого, кто посмел бы войти в лесную чащу. Деревья были отравлены этой пахучей субстанцией, невидимой людскому глазу, неощутимой кожей, напитавшей их изнутри. Чудовище убило всех зверей, всех птиц, погрузив лес в гробовую тишину и неподвижность. И я уже слышал удары погребального колокола в голове, а недавний шрам на лице неприятно заныл. В моих руках был только мой меч, никакого дальнобойного оружия, ни лука, ни арбалета, ни ружья. Я не привык к подобным приспособлениям, предпочитая им старый добрый клинок, который пока еще ни разу не подвел меня.
Но пройдя по лесу несколько шагов, я понял, что в этот раз у меня ничего не получится. Однако возвращаться я уже не мог, захваченный раскинувшейся на весь лес силой монстра. Я чувствовал его дыхание, теплое, домашнее, усыпляющее, даже пленившее всего меня целиком. Я не знал куда идти, но шел, ведомый им по вязкой сырой земле. Я шел, не обнажив меча, сила чудовища уверяла меня не делать этого, заставляла поверить ей.
И я верил даже когда первые клейкие нити чиркали меня по лицу, так и норовили попасть в рот. Тонкие острые волосы, пронзающие воздух, легко пронзающие сладостное дыхание манящего меня в свою ловушку монстра, пронзающие мой мозг, они стегали меня изнутри. Я понимал, что дышал ими, что наполнялся ими, разъедавшими и растворявшими меня без остатка. Они приятно отнимали у меня силы. И чем дальше я шел, тем нитей становилось все больше. Так хотел я сам, зачарованный их тонкой и плавной вибрацией, воплотившей в реальность весь этот захваченный чудовищем, пропитанный его ароматом лес.
Постепенно лес пришел в движение, обнажая завороженному сиянием клейкой массы и бесконечному переливчатому звону нитей в моей голове взору огромную паучью сеть. Она была сплетена из проложенных к логову монстра троп, между которыми сырая земля превращалась в болото, откуда уже нельзя было выбраться, но которое служило альтернативой быть завернутым в паучий кокон. Монстр ждал меня в самом центре своей ловушки, поначалу сливаясь с деревьями как какой-нибудь хамелеон. Лишь когда у меня не осталось сил идти по вязкой земле, и я просто встал на одном месте, паук явился во всей своей черно серой величественной красоте. И какой же он был огромный, занимавший собой почти всю сеть. Один лишь размер чудовища гипнотически завораживал жертву, которая попросту не могла отвести взгляда от огней глаз его. В голове моей все шумело и резонировало, сверлящее жужжание достигало самых далей моего естества. Но хоть кожа моя покрылась мурашками с головы до ног, страха я не испытывал. Наоборот, я пребывал в полнейшем восторге, сложив про себя целое панно из мелькавших внутри меня фрагментов – высоких и низких частот, светлых и темных тонов, в итоге представивших мне всю глубину торжества. Ведь я наконец-то добрался до сути, ведомый страстным желанием встретить Нечто, о котором так много слышал, о его могучей силе, против которой человеку было невозможно устоять. И вот я встретился с ним лицом к лицу. И, кажется, для меня уже не имел значения исход этой битвы. Битвы, которую я не мог выиграть.
И вот когда торжество в голове моей достигло небывалой высоты, напрашиваясь на переход к окончанию, сверкнувшие в воздухе когти впились в паучью плоть. Они подняли чудовище, чтобы отбросить как можно дальше от жертвы. В следующую секунду крик хищной птицы, кажется, орлиный или соколиный, (я никогда не разбирался в птицах), раскатился над лесом, ураганной волной пронесся от края до края сквозь каждое дерево, сквозь каждый куст, всколыхнул опавшую листву. Птица зависла у меня перед глазами, отгородив меня от паука, вцепившегося в свою паутину. Отчаянно размахивая большими крыльями, мой защитник выставил точеные стальные когти вперед, готовый вступить в смертельную битву. Без проблем птица выдерживала плевки паутиной и колющие выпады мохнатых паучьих лап. Она низко кружила над маневрирующим по своей сети пауком, который то и дело привставал на задних лапах с намерением зацепить невесть откуда взявшегося и опасного врага. Однако у паука не было ни единого шанса; чудовище понимало свою обреченность, и все, что ему оставалось – смириться со своим поражением.
Я слышал его печальный голос, наполнивший лес. Обессиленное и жутко израненное острыми когтями птицы, оно смотрело на меня, освободившегося из смертельной ловушки. Голос монстра походил на плач, на слезы матери, оплакивавшей мертвое дитя. Птица не убила паука, стремившаяся лишь освободить его новую жертву. Но этот плач заставлял мое сердце сжиматься в ответной печали, настолько сильным, настолько центральным во всей этой конструкции чередовавшихся друг за другом мгновений он был. Можно сказать, этот плач открыл для меня весь смысл последних минут жизни, весь смысл этого леса, этой встречи с ужасным врагом. Он служил завершением их. И тогда это были очень сильные эмоции, охватившие меня, едва лес остался позади. Они озарили мой мозг догадкой о том, что птица все это время парила надо мной, высматривала опасности на моем пути, и не замедлила исполнить свой долг в лесу. Птица должна была существовать. И, кажется, паук знал об этом, и потому его скорбь была грандиозным финалом моей с ним встречи. Она стихала медленно и плавно, оставаясь в моем мозгу спустя время и расстояние, отделявшие меня от леса. Стихала, призывая меня вновь и вновь возвращаться в те незабываемые – страшные и чарующие мощные – минуты, возможно, часы. И, проклятье, кажется, я на самом деле могу проходить сквозь них, и хищная птица летит за мной верным и надежным защитником…
…без окончания…
(время звучания 08.24)
4. Сокровище
Я был Демоном.
Самой судьбой мне было суждено оберегать Сокровище. Важное, бесценное,
