самое дорогое, что имелось на свете. Многие пытались хотя бы просто взглянуть на него. И тогда в дело вступал я. Жесткий и хладнокровный, беспощадный и сильный. Я всегда нападал первым, давил саму попытку добраться до священного и неоскверненного чужим взором места. И даже мне нельзя было увидеть Сокровище таким, каким оно являлось в действительности. Но я откуда-то знал, ЧТО ИМЕННО должен был оберегать, и оттого моя миссия лишь становилось важнее всех людских мирских богатств. Знал с самого рождения, знал еще в утробе матери. И это она наделила меня могучими силами, благодаря которым я всегда опережал дерзких смертных, намеревавшихся не только увидеть, но и забрать Сокровище с собой, в любой точке земного шара.
Со мной нельзя было договориться. Сокровище поселилось в моей голове, оно зависело от меня, и я целиком и полностью принадлежал ему. Я слышал его зов, я видел его волшебное Священное сияние, ради которых стремился жить и побеждать очередного алчного безумца. Конечно, многим из них вряд ли бы удалось найти вход в Священное место, откуда я наблюдал за людскими замыслами похода за Сокровищем. Оно всегда указывало мне нужное направление для пресечения очередной попытки отправиться в путь. И я вовремя наносил очередной удар, физически уничтожая всех участников планируемой экспедиции. Либо собственноручно, либо устраивая несчастные случаи, что, впрочем, не имело значения. Ведь я никогда не прятался и не скрывал лица. Как не скрывал своих намерений недопущения приближения алчных смертных к Сокровищу.
Обо мне слагали легенды, мною матери пугали своих непослушных детей. И еще алчные людишки пытались найти способ дать мне отпор. Они разрабатывали оружие, которым меня можно было бы остановить, уничтожить. Они вычисляли пути моего появления. Они делали все, забывая при этом о причинах, побуждавших меня лишать их жизней, настолько стремление заполучить Сокровище было им важнее.
Я не ненавидел их, несмотря на все те блага, достигнутые ими путем разрушения, о котором мать неустанно рассказывала мне. И хоть я наблюдал разрушения своими глазами, ужасные и масштабные, хоть я знал о том, кто был виновен в них, ненависть в моих деяниях была бы, скорее, моим собственным раскаянием, на которое смертные убогие существа никогда не были способны. Я видел иссушенные русла рек, искусственно повернутых вспять ради осушения некогда цветущих лесов, на местах которых вырастали обезображенные, высотные каменные короба, бессовестно копирующие друг друга. Они безжизненно возвышались, окруженные иссушенными и такими же мертвыми долинами, абсолютно голой пустошью, раскаленной беспощадным солнцем. Люди задыхались в этих ловушках, возводимых своими руками, а когда шел дождь, я видел каждую его каплю – черную, ядовитую, игравшую в лучах солнца маслянистой разноцветной пленкой. Над коробами и днем и ночью висел синий вонючий смог, отравлявший последние клочки чистого воздуха. Смог давно заменил смертным лазурь неба, и ради него они втыкали бесчисленное множество труб в плоть моей матери, качая из нее кровь, медленно и наверняка отнимая у нее жизнь. Они уже забрали у нее дыхание, глотая отравленный воздух, перевариваясь и закисая в своих коробах, и Сокровище было последним, что оставалось у моей матери, защищаемое мною от поругания и разрушения.
Оно хранилось глубоко под землей. Лишь в одном месте можно было найти вход в почти бездонную пещеру, грот, казалось бы, нескончаемо уходивший вниз. И в самом его конце открывалась бездна, мерцавшая завораживающим желтым и красным светом, излучаемым Сокровищем, находящимся еще глубже. Лишь мне суждено было наблюдать этот свет, чувствовать его тепло, приятное и согревающее, на которое было способно Сердце моей матери, Сердце Земли. Я знал, что ради меня оно билось все это время. Я слышал его неустанно, каждый миг своей жизни. Бесконечная сладкая песнь, от которой силы мои только множились. Я слышал Сердце Земли в тихом мертвом гуле пустоши и разгулявшегося ветра над ней. Тихая дрожь, сухая вибрация – я всегда слышал лишь это. И с рождения мне незнакомы другие звуки, не имеющие для меня смысла. Потому что я знаю о своем предназначении.
Я знаю когда кану в Небытие. Мне известен день и час моей смерти. И никому из алчных смертных не ускорить ее. Лишь когда Сердце Земли остановится, я исчезну раз и навсегда. Но я знаю, каково будет мне тогда. Потому что я вечен. И утратив свои силы в одном месте, я обрету их где-то еще. Я жив пока живы смертные, ищущие лишь своего конца. Одна за другой Земли рождают меня снова и снова с целью их собственного самосохранения. И с каждым следующим появлением на свет я слышу лишь гул мертвой пустоши и умирающее Сердце своей матери, последнее Сокровище, имеющее ценность. Но только не для смертных, готовых обернуть ценность в нечто уродливое, и неумолимо убивающее их самих.
Итак, я был Демоном.
…без окончания…
(время звучания 15.10)
5. За пределами стального шторма
Я был Солнцем.
Я звучал как солнце – далеко и всепроникающе, достигая всех уголков Вселенной. Будто гость из иного мира, неведомого прежде состояния тишины и блаженства; свободный, покинувший пределы черной бездны, я будто прошел тоннель, наполненный холодным блеском, что окружал меня прежде. Будто и не должен был следовать изгибам черного луча, из чрева которого я явился на свет. Но вот я был, взошел над Миром, видевшем стальной шторм во всей его полноте и мертвом торжестве. И понял, что солнце всегда жило во мне, наполняло теплом каждый мой вдох и выдох, сияло в каждом моем звуке, охватывало своими лучами все сущее с каждым моим движеньем.
И за пределами стального шторма было иначе. Лежали зеленые цветущие луга и долины, простиравшиеся на кажущиеся бесконечными расстояния. Роса сверкала на каждом листике травы, стоило лишь мне присмотреться получше, воздух был чист от соленого привкуса стали, согретый моим дыханием. Я парил в нем, расправив руки подобно крыльям одинокой и гордой птицы, не отторгнутый им чужак откуда-то из других времени и пространства, но однородного с воздухом естества. С захватывавшей высоты я восторгался безмолвной притихшей с моим появлением панорамой ярких и насыщенных цветов и красок, что пробудились после тяжелой, но сладкой ночи. Покрывала нетронутых лесов, исчерченные узорами голубых рек и чистыми пятнами озер, оживали, разбуженные моим негромким восторгом. И голос мой мчался во всех направлениях, наполняя собой утреннюю небесную синеву. Возвышенный и ясный как свет, накрывший своими ладонями невинную и тихую снежную гладь, заставивший ее искриться всеми цветами радуги, мягкий, чуть приглушенный, мой голос окружал меня, отражаясь от далеких и оттого незримых преград. Я слышал его без искажений.
Я слышал его, и мне открывались секреты, спрятанные чернотой ночи внизу. Мой голос обнажал треугольные цветастые крыши (с печными трубами и без) маленьких домиков, проложенные повозками колеи, петлявшие по зеленым долинам, но нисколько не уродовавшие их, даже наоборот, заботливо скрываемые густыми древесными кронами и кустарниками. Будто заброшенные много лет, колеи пустовали пока я скользил над ними по воздушной глади на одной высоте. Но я знал, что это было не так. Мир подо мной только разлеплял глаза, оживал, время сделало всего шаг после паузы, взятой на момент ночи. И вот я уже видел телеги и крытые повозки, ведомые лошадьми. Я видел пашни и поля, возделываемые людьми в рабочих рубахах и штанах. Сила и легкость в движениях окружали их. Они делали свое дело с охотой и любовью, не принуждаемые барской рукой. Они были равны друг перед другом, вольные, свободные от глаз невозможных для этого мира надсмотрщиков. Лишь единство с землей, с травой, с деревьями и реками, окружавшими их повсюду, каждый день и час питавшими их жизнь, придавало им сил. Я чувствовал как те люди наслаждались каждым днем, равнозначно принимали его дары и невзгоды, вдыхали сладкий восход солнца и чистоту утра, внимали моему голосу, раздававшемуся повсюду, пребывая в гармонии с бесконечным и прекрасным миром. Вряд ли им было известно такое определение как «рай», они просто делали свою работу, вкладывая души в свой труд получая в ответ благо в виде хорошего урожая. А если у кого-то не получалось, ему помогали, бескорыстно, сопровождая помощь добрым словом.
А по вечерам люди устраивали гуляния, собирались за общим столом, пели, откровенно смеялись, танцевали. Они были счастливы. Как дети наивны и беззаботны. Но тогда они слышали лишь мой голос, переносивший их в страну вечной неги, непохожую даже на ту идиллию, что окружала их каждый привычный мирный день бытия. Мой голос достигал каждого сердца, кружил каждую голову, вливал новых сил в каждое тело, окрылял каждое нутро. Тогда людей наполняло особое чувство жизни, чувство сердечной радости. Знакомые им запахи и звуки казались им чем-то необыкновенным, заставляли слезиться глаза, захватывали дух.
Я вел их за собой. Мчался вперед, как можно быстрее, будто стараясь открыть людям некую Истину. Голос мой открывал им глаза изнутри. А впереди возвышались горы. Тянулись в запредельную высь, терялись где-то в густом слое облаков. Но таяли облака с моим появлением, позволив восторгу моему перестукивать от одной снежной вершины к другой, нырять и прятаться, наполнив мертвые камни и холодный снег теплом мимолетной, но невероятной жизни. Так, что я сам оказался внутри своего голоса, чтобы на миг окунуться в него с головой, чтобы нырнуть в него и не достичь дна.
И в тот момент это был Предел. Предел меня, Предел этого мира, Предел вообще всего, на что оказался способным мой восторг. Финал, мощный и всесокрушающий, как будто единственное, что имело значение снаружи стального шторма. Имело значение внутри меня. Мой голос был бесконечностью, и оказавшись глубоко внутри него, я уже не мог выбраться на поверхность, отдалявшуюся от меня до самых глубин Вселенной. Прекрасная, манящая, поистине райская, как и тот мир, что открылся мне внизу, освещенный мною, бесконечность дышала мне в лицо морозной свежестью горных вершин и пиков в самом эпицентре над сиявшей бездной небесной синевы.
Здесь не было ни Времени, ни Пространства. Но голос мой продолжался в то время как я сам не издавал ни звука, лишенный и набравшийся сверх мыслимых сил. Это они превращали меня в Светило, заставляли меня проливать свои свет и тепло, пронзающие раскинувшуюся вокруг бесконечность. И будто не было прежде никакого стального шторма, будто не было меня прежде. Будто не было прежде ни Жреца, ни Жертвы, ни Демона. Лишь этот голос, допустимо возможный в разной степени своей глубины. Он не мог прерваться, звучал непрерывно, циклично.
Но постепенно голос слабел и стихал, и я знал, что он раздастся вновь, в следующий раз, когда доберусь до этого места снова. Он вселял в меня надежду, придавал уверенности в самом себе, окрылял. И, кажется, он был единственным из всех доступных моему слуху звуков, в котором заключалось все мои представления об удовольствии…
…без окончания…
(время звучания 16.47)
6. Первый
Я был Собой.
Я был свободен от всех забот. И природная мощь моя главенствовала – давила и возвышалась.
