Проект "ХРОНО" За гранью реальности

не понравилось? — спросила уже Маша.
— Ну… вам не приходило в голову, что за убийство женщины и издевательства над ребенком, солдат в начале фильма, отдали бы под военно-полевой суд и приговорили к каторжным работам или отправляли в штрафные части. Своими действиями они не только нанесли ущерб дружеским отношениям между германскими войсками и жителями той деревни, но прежде всего, навредили репутации Германской армии. Это преступление потом распространяется, как огонь по ветру, из уст в уста среди местного населения и оно будет обобщать, что подобное типично для всех немецких солдат.
Обе молодые женщины замолчали и удивленно посмотрели на Кудашева, как будто он сказал очевидную, невероятную глупость. Сергей отвел глаза и сделал вид, что рассматривает что-то в пустой тарелке, из которой только что кусочком хлеба собрал остатки яичницы.
— Ты что? Какой суд!? Они же фашисты! Нелюди! Ничего им за такое не было! Зверье! — возмутилась Лена, даже поставив от волнения на стол бокал с чаем, который только что поднесла ко рту, чтобы не расплескать.
— Точно! — поддержала подругу Маша Лопатина, — нам в школе наша учительница, Нина Ивановна, рассказывала! Она во время войны подпольщицей была, знает. Говорила, что фашисты такими жестокими были потому что, их с детства их приучали. Заставляли мучить собак и кошек, чтобы потом над людьми живыми издеваться! Все они такими были! Особенно Гитлер!
Обершарфюрер СС Юрий Кудашев, жутко побледнел, и уронил на стол чайную ложечку. Он откинул голову, закрыл глаза и царапнув ногтями стол, сжал кулаки так, что они побелели. Левая щека и глаз произвольно дернулись несколько раз в нервном тике, дыхание перехватило.
— Юра! Что с тобой? — крикнула Маша и потянулась через стол, накрыв ладошками его сжатые кулаки. Лена вскочила и опрокинула чашку с чаем себе на колени. Горохов с лицом почти столь же бледным, как у Кудашева обхватил его за плечи. Казалось, сам воздух в комнате стал густым, как молочный туман, и в секретере напротив стола зазвенела посуда, завибрировали стекла окон, хлопнула с силой закрываясь, форточка.
Но Юрий уже взял себя в руки и погасил эту спонтанную вспышку диких эмоций. Он почувствовал тепло Машиных рук, ее участие, панику и волнение Лены, страх ее мужа, обхватившего своими сильными руками его плечи. Прошло всего несколько мгновений, лицо его, все еще бледное, стало наполняться жизнью, кулаки разжались, и он открыл глаза. Некоторое время, он, опустив голову, смотрел в стол, не находя сил, разжать стиснутые до боли в зубах челюсти.
— Простите, ребята. Вот так вот бывает со мной. Ни с того ни с сего… Извините. — опустив голову, он почувствовал, как Сергей отпустил его и увидел, как в Машиных глазах блеснули слезы.
В который раз за последние дни, Юрий Кудашев поддался отчаянию. Он один. Совсем один. Он не может так больше… В душе было пусто и холодно, как в давно покинутом доме с промерзшими стенами. Что им сказать? Они не виноваты в своем незнании и невежестве. Годы владычества красных сделали их такими, и те учебники, которые вдалбливали в головы детей всякую нелепицу. Но как жить дальше, когда вокруг такое?
Маша, обежав стол, присела на корточки рядом с ним, заглядывая в глаза, что-то шепча и гладя по голове. Лена Горохова стояла рядом и о чем-то говорила, но он ее не слышал, не понимал. Сергей смотрел в сторону, закусив губу. Кудашев обвел их взглядом, таким взглядом, что женщины замолчали.
— У него была собака, фокстерьер… когда он на войну пошел, взял его с собой. Его звали Фоксель, — тихо произнес он, как будто в трансе уставившись куда-то в темноту за окном. — Своего четырехлапого друга он носил в солдатском ранце и не расставался с ним никогда. Бывало, что Фоксель даже шел с ним вместе в атаку и ел с одной миски. Но в семнадцатом году Фоксель пропал. Может его убило или его украли… После потери верного друга он долго не мог прийти в себя. С тех пор больше никогда не заводил фокстерьеров. А в тысяча девятьсот сорок первом году Мартин Борман подарил ему овчарку. Он назвал ее Блонди и оберегал, как зеницу ока. Люди, бывшие рядом с ним в те годы, говорили, что он наслаждался прогулками с собакой, потому что только с ней он мог быть уверен, что она не заведет разговор о войне или политике. А Блонди была так же очень сильно привязанной к хозяину. Она буквально шага не могла ступить без него. Иногда вечером он мог уйти от всех, кто был у него в гостях, чтобы приготовить ужин своей собаке…
— Юра, о ком ты говоришь? — спросила пораженная Лена.
Кудашев встрепенулся и посмотрел на нее так, словно видел первый раз.
— О ком? — прошептал он, — О Фюрере, об Адольфе Гитлере…
— Он очень любил животных! — продолжал Юрий с непонятным окружающим надрывом, — Ганс Баур, его личный пилот, рассказывал в своих воспоминаниях о том, как Гитлер распорядился отвезти в горы и выпустить там горного орла, которого ему пытались подарить:
— Такие создания должны жить в дикой природе, а не в рейхсканцелярии.
А после Первой мировой войны, когда он еще жил в казарме полка, в Мюнхене, он подкармливал мышей крошками хлеба, вспоминая, как сам голодал в молодости.
Он помолчал и потом добавил:
— Германия была первой страной в мире, запретившей в 1933 году, опыты над животными. В тот же году у нас был принят закон, обязывающий мясника перед забоем теплокровного животного делать ему обезболивающий укол.
Все сидели, уставившись пораженные на Кудашева. Никто не обратил внимания на выражение «у нас». Но он понял, что, пожалуй, наговорил лишнего.
— Откуда? Откуда ты все это знаешь? — поднимаясь с колен, прерывающимся, хриплым голосом спросила Маша. Жена Сергея, стоявшая рядом с мокрым от пролитого чая подолом платья, тоже изумленно смотрела на гостя.
— Я… я много знаю про… Читал где-то, не помню где… — Юрий, не зная толком, что ответить, чувствовал себя отвратительно.
— Так, девочки! — вмешался хозяин дома, поднимаясь, — видите, человек не в себе, давайте-ка уже отдыхать. Лена, мы с гостем нашим ляжем в дальней комнате, а вы с Машей идите к нам в спальню. Утро вечера мудренее!
Сергей чуть ли не сдернул Кудашева со стула и потащил куда-то вглубь дома.
Ошарашенные происшедшим подруги, бросая взоры в сторону удаляющихся мужчин, остались убирать со стола.
— Совсем ты охуел что ли, странник тупорылый! — в сердцах выругался Горохов, когда захлопнул дверь небольшой комнаты, в которой им предстояло спать, — ты хоть представляешь, что девкам наболтал?
Юрий угрюмо смотрел на Сергея, спорить было не о чем. Действительно, кто только за язык тянул. Правду сказал, да кому она нужна правда эта. Тут большевики так мозги людям промыли, что за такую правду и убить могут. А может, это у него дома слова эти — правда, а здесь правда то, что Маша говорила про животных, которых немцы с детства убивают. Нет! Нет! Быть такого не может!
Милиционер пристально посмотрел в лицо Кудашеву и махнул в отчаянии рукой:
— Сиди тут, на диване, я сейчас приду!
Он аккуратно, прикрыв дверь, пошел на кухню, хмуро глянув, проходя мимо на шепчущихся в зале подруг. Из старого холодильника достал бутылку водки и, взяв в шкафу пару стаканов, так же молча вернулся в комнату к Кудашеву. Откупорил холодную бутылку, налил по полстакана каждому, придвинул один к обершарфюреру и тоном, не терпящим возражений, сказал:
— Пей!
Юрий и не думал спорить, нервы натянулись, как струна и готовы были лопнуть от напряжения. Водка в таких случаях не самый плохой способ стравить пар.
После первых выпитых ста грамм Горохов налил еще по столько же и молча придвинул стакан. Они вновь в один большой глоток опустошили стаканы. Сергей встал, подошел к двери, открыл ее, посмотрел в сторону зала и плотно затворил. Потом достал из кармана пачку сигарет, поставил стул спинкой вперед напротив Кудашева и сел.
— Рассказывай! — коротко бросил он Юрию.
— Что рассказывать? — удивленно спросил тот.
— Все! Я же ничего не знаю, как там у вас… вот и расскажи, что Лопатину рассказывал.
Кудашев немного помолчал, думая с чего начать, потер виски сосредотачиваясь и начал рассказ, слышать который Горохов и не думал никогда в жизни.
— Я родился в Германии в 1930 году. Да, да, верь или нет, я получается, почти ровесник Машиного батюшки. Отец мой Николай Всеволодович Кудашев, эмигрант из России, ушедший в 1920 году из Крыма с Русской армией барона Врангеля, а мать — немка из Тюрингии, Эльза Деринг…
Летние ночи коротки, ночная темнота рано сменяется сумерками начинающегося дня. За окном уже брезжил свет, когда Юрий закончил очень поверхностный и сбивчивый рассказ, изредка прерывавшийся вопросами милиционера. Бутылку они допили давно, но у одного язык не стал заплетаться, а другой не утратил внимания.
— Да… Дела… Вот кто бы другой мне все это рассказал, я бы ни в жизнь не поверил. Как сказку какую слушал. — задумчиво протянул Горохов, — ишь ты, получается, и войны такой, как у нас не было, двадцать миллионов не погибало. И теперь русские с немцами, ну просто, не разлей вода, союзники… Как-то даже странно.
— А как мне странно… у вас тут. Знаешь, я сегодня решил, что раз я тут, миссия моя будет узнать про ваш мир все что можно. Жена твоя рассказала, что в Смоленске библиотеки посерьезней местных. Мне туда нужно попасть.
Глава 39. Старый знакомый
Дорога на Москву, от Смоленска была, наверное, одной из лучших в СССР. Страна активно готовилась к грядущей Олимпиаде и ведущую на запад трассу решено было сделать образцовой. Колеса служебной «Волги» исправно глотали километры, почти не подскакивая на ухабах. Генерал Кожевников, откинувшись на сиденье, лениво смотрел в окно на мелькающие деревья и редкие дома. После ночных кошмаров неимоверно клонило в сон, и, уже после Вязьмы, когда свернули на Юхнов, он задремал. Шофер, косясь на генерала, немного сбавил скорость, стараясь меньше влетать в колдобины.
Проснулся Николай Иванович уже где-то у Калуги. Какой-никакой, а сон пошел на пользу. Мозги стали работать поживее. Генерал достал из бардачка пачку «Явы», доложил несколько сигарет в портсигар из серебра с дарственной гравировкой и прикурив от прикуривателя пустил в приоткрытое окно сизую струю табачного дыма. Голова была забита мыслями. Обмозговать было что. Он ехал за помощью к человеку, которого знал не столь хорошо, давно не видел и не особо доверял. Более того, обсуждать с ним собирался строго секретные вопросы и понимал, если едет не к тому, то кончиться все может очень и очень для генерала Кожевникова плохо. Но отчего-то верил, что если и ждать помощи, то именно от старого Дубровина.
Жил чекист-пенсионер в богом забытой дыре — деревне у Серпухова, почти на границе Московской и Калужской области со странным названием Чупруновка. Еще после разговора по телефону с Дубровиным Николай Иванович нашел на карте эту дыру и потом, ткнув пальцем, водителю объяснил, куда ехать. Но, как и следовало ожидать, нужный поворот они проскочили, доехав до самого Серпухова развернулись и направились обратно. Так и пришлось на автобусной остановке спрашивать у местных. Оказывается, указатель на шоссе зарос кустами сирени, и никому дела не было его очистить. Повернув, некоторое время ехали вдоль Оки, а затем свернули через лес налево. На