отвращена. Знает, что есть и общая Сеть, а там… там уж не обессудь, как переполнен порт по твоему подключению, так все душонки в корзину, на очистку.
И это ждёт Эду. Она морщится, каждый раз пытается не думать о том, что это её реальность, но реальность встаёт перед нею опять и снова, напоминает. Да как назло – постоянно в Общей сети поломки, то кто-то сбежать пытается, то кто-то из корзины вылезти хочет, потому что поленились чьи-то ручки её очистить.
Так и ходит Эда, с другими сетевиками ходит, зачищает. Всех в утиль – всё равно, кто считать будет?
– Большой штраф наложила? – спрашивает Форас. – Там двое детей…если он сердечник, то, может, и детям нужны лазареты и больницы, а тут штраф.
– А мне что? – удивляется Эда. Ей нет дела до таких мелочей, как чья-то жизнь. В конце концов, и собственной созданной семьи у неё нет – только сёстры. На них она заботу свою положила, а себя забыла. Может и хотела бы оставить такую дрянную, но как? Без её денег умрут, уйдут в общую Сеть, а там в мусорку. А так хоть как-то поживут ещё, хоть как-то не будет Эда одинока.
Грезилось ей в детстве – будет она заниматься восстановлением архитектуры, или нет – искусства. Но там платили мало, пришлось брать участь трудовой пчелы на плечи, на себе эту участь тянуть и не роптать на судьбу – ропот силы отнимает.
– И хуже бывает, – продолжает Эда, – некоторые душонки такие противные, что после смерти тянут от семьи всё. Последнее со счетов. Те даже отрекаются от родственников. Всё проще, чем узнать потом, что твой счет опустел!
Она смеётся – ей весело. Форасу тошно.
– Время выхода! – оператор приветствует их возвращение. Эда проворачивает обратно розовый порт-ключ. – Есть ещё одно дело. В общей Сети, в секторе передозировки, бунт.
– Снеси всех, – равнодушно отзывается Эда. – Все равно отбросы.
– Там шесть единиц, – замечает оператор. – Не много за раз?
Она пожимает плечами – ей немного, она всё равно их не считает за полновесную, хоть сколько-нибудь ценную массу. Ей легко принять такое решение.
– Передам, – сообщает оператор, – ещё два возмущения в частниках. Один выход из кокона, другой скандалит…его жена, то есть, его живая жена хочет нового мужа в его частную сеть подключить. Деньги её, закон позволяет…
Эда хохочет. Ей смешно от этих людских проявлений – от бунтующих душонок, что не читают инструкции; от мужчин и женщин, подключающих к частной сети своих жён и мужей почивших любовников и любовниц; от сыновей и дочерей, что отказываются тратить деньги родителей на содержание их в частных Сетях – дорого, дорого, пусть в общую идут; от старушек, что приходят в Центр с жалобами – обманули мошенники, обещали частную Сеть…
– При жизни-то? – глумится оператор.
Эда смеётся и злится. На себя и них. Они богаты и глупы, они бедны и жалки. Эда старается не думать о том, к кому принадлежит она, и снова и снова шагает через порт-ключи в сети – общая, частная, другая частная, снова общая. Целый день. И Форас с нею. Одно и то же её шипение:
– Держись за мной!
Одна и та же надежда – сегодня убьют, и будет компенсация и будет частная Сеть. Один и тот же выход:
– Время выхода…
Круговерть остывает только к вечеру, когда кровавый закат ласкает обожжённую трижды землю.
– На сегодня всё, – сообщает оператор, – ой, что было у сетевиков Эли и Нормы! Вы бы видели. Там от переизбытка чувств людоед пытался сожрать душонку. Ну, дело, конечно, в общей было…
Эда уже не смеётся, вздыхает, качает головой.
– Да я жалобу подам! – орёт из коридора Норма, – людоедскую душу с простыми держать? С ума сошли?
Это душа, что она может?
– На сегодня всё, – Эда тяжело опускается в кресло. Её браслет на левом запястье пульсирует красным – счёт пополняется, смена прошла, здравствуй деньги. У Фораса жалование два раза в месяц, ему легче, он один.
– Эда, – зовёт он, никак не решаясь уйти за дверь и оставить её одну, – могу я спросить?
Она кивает, валяй, мол, чего уж, но помни, что я твоё начальство.
– Твои сёстры… – как сложно выбрать слова! – может пора о себе подумать? Сколько ты в таком режиме протянешь?
Она знает это, всё хорошо знает. Сама думает, прикидывает, и пугается своих мыслей. В её душе странное чувство, будто её саму подключили к Сети разъедающего самоубийственного милосердия – когда всё другим, ничего о себе. Это её сестры, но и она не железная. Их две, она одна. И всех их ждёт общая Сеть. И ничего больше.
– Пошёл вон! – Эда швыряет, не глядя, в Фораса стакан. Она надеется попасть ему в голову и убить, но он уворачивается. Брызжет осколками несчастная посуда.
– До завтра, – прощается Форас. Он не удивлён. Он будет задавать этот вопрос и завтра, и послезавтра, и через два дня, и через три…
Каждый день их службы, не знающей выходных. Каждый день, когда Эда будет метаться по Сетям, выговаривать за непрочитанные инструкции и истерики, за капризы и бунты. Каждый день, пока Эда будет бороться – он будет задавать ей этот вопрос.
Потому что видел Форас её досье случайно, и значилось там тяжелое сердечное заболевание, которое Эда не замечала, лишь бы работать, работать до конца и не уйти прежде сестёр своих в общую Сеть, из которой путь один – переполнится порт-ключ, и в корзину.
А там Ничто. И нет души. Вообще нет. Одна тишина, где утоплены ничтожные, несчастные душонки, без числа – и все они в тишине, все через неё прошли и сгинули.
