выборе для себя этого специалиста. – Вот такую дерзость и избирательность демонстрирует Адам, явно зажравшийся и пресыщенный человек, раз его не устраивает вот такой демократичный подход этого заведения к своей клиентеле, где все головы равны перед мастерами с ножницами в руках.
– Бери что дают. И радуйся тому, что тебе идут навстречу, а не наоборот. – Вот такой предельно жёсткий ответ прослеживается во взгляде Маруси на такого мнительного в плане избирательности Адама. Нашёлся тут принц. Подавай ему лишь одних принцесс, а на другое он не согласен. А принцессы, если вы, так называемый заморский принц, не знаете, от слова совсем не умеют обращаться с ножницами и с той же машинкой для стрижки волос. И не трудно себе представить, что выйдет из вас после того, как с вашей головой поработает принцесса. А знаете, ради такого удивительного эксперимента, мы, пожалуй, найдём для вас что ни на есть настоящую принцессу. На следующей неделе в театре современного и чуть юного зрителя, того, что напротив, ставятся детские спектакли, где как раз присутствуют свои принцессы, так что нам удастся договориться с одной из них, чтобы она вас отбрила. Да, всё верно. Именно отбрила.
– Рады вас видеть в нашем заведении. – Наконец-то, берёт приветственное слово Маруся, мягкостью своего голоса слегка успокаивая Адама. – Вы у нас записаны? – а вот этот вопрос Маруси ставит в тупик Адама.
– Как записан? – переспрашивает Адам, сразу и не сообразив о чём его спрашивают.
– Предварительно. – С лёгким недоумением даёт поясняющий ответ Маруся. – У нас приём ведётся только по предварительной записи.
– Вот оно что! – хоть и запоздало, но догадывается о чём идёт речь Адам. – А что так? – а вот задаваясь этим вопросом, Адам демонстрирует в себе склочность своего характера. Если это заведение работает в таком режиме, то значит, для этого есть свои культурные и пусть даже материальные основания и ограничения. И кто он такой, чтобы перед ним тут распинались и объясняли ему бестолочи то, что он никак не поймёт, раз раздаётся такими вопросами.
Но Адаму повезло в том, что в этом заведении работают не такие как он упёртые и склочные люди, а Маруся, раз она сейчас полностью отвечает за культурный код их заведения, не посылает Адама по заслуженному адресу – я вам могу посоветовать другое заведение, работающее по нашему профилю, «Одинокий койот», оно находится в одном квартале от нас и там не работают по таким, как у нас снобистским критериям и правилам, там уважают всякую культуру в человеке (ну вы понимаете какую) – а она деловито и ответственно объясняет Адаму, почему в их заведении сложилась такая культура обслуживания клиента.
– К нам сложно попасть. У нас все часы расписаны и практически нет свободных мест. – С надеждой на понимание делает вот такое пояснение Маруся.
И, конечно, Адам не полностью верит Марусе, бросив зоркий взгляд через её спину в сторону рабочего зала, где, как он это видит, есть свободные или по крайней мере незанятые никем места у рабочих столиков мастеров.
Адам переводит свой взгляд на Марусю, от которой не прошёл мимо этот взгляд недоверия к ней и её заверениям этого сумбурного и в голове его есть однозначно непорядок человека с улицы, и он, понимая, что его прямое указание на несоответствие реальности её утверждениям нисколько не подвинет дело – она легко выкрутится, соврав мне о том, что у мастеров сейчас обеденный перерыв и то, что видится таким, ещё не значит, что оно есть такое – решает пойти другим путём.
– А вы тогда меня запишите. – Говорит Адам, беря со стойки, за которой стояла Маруся, находящуюся там ручку, и протягивая её Марусе.
А вот это было действительно неожиданно для Маруси, еле удержавшейся от того, чтобы взять протянутую ей ручку и тем самым дать фигуральное согласие этому в предел настойчивому и упёртому человеку на его требование его записать.
– Вы слишком просто трактуете мои слова. – Собравшись с собой, говорит Маруся.
– Чего-чего?! – уж совсем развязно вопросительно удивился Адам. – А как ещё можно вас понять?! – спрашивает Адам.
А вот теперь настала очередь Маруси пересмотреть свой подход к разговору с этим, простых намёков непонимающим человеком. И Маруся на полтона повышает свой голос, тем самым вызывая заинтересованность у одного из тех мастеров, чьё рабочее место на данный момент пустовало – она сперва навострила свои уши в сторону административной стойки, а по мере разворачивающего разговора, для всех незаметно оказалась рядом с Марусей – и переводит весь этот разговор вокруг да около в конструктивную плоскость.
Так она берёт из рук Адама ручку, в последний раз Адама предупреждает своим взглядом о том, что обратной дороги у него не будет, если он будет настаивать на своём, и раз тот продолжает в себе вот так самоутверждаться, то что ж, он сам напросился.
– Значит, хотите к нам записаться? – ещё раз спрашивает Маруся.
– Именно. – Делает самоуверенное утверждение Адам.
– Тогда назовите ваше имя. – Говорит Маруся, деля своё внимание между журналом, где производится запись по времени клиентов и самим Адамом, что б он не свинтил раньше времени, как только поймёт, что для него запахло жаренным.
– Адам. – С такой эпичной напыщенностью называет своё имя Адам, что создаётся такое впечатление, что его имя имеет самое немаловажное, чуть ли не сакральное значение для всего человечества. А вот какое, то об этом и решает выяснить Маруся, видимо совсем недалёкая гражданка, не могущая осознать и увидеть всей полноты значения имени Адама. В чём её можно всё-таки понять. Ведь имя Адам под затерлось во времени и не имеет сейчас для себя того первейшего значения для человечества, когда оно на момент своего становления исчислялось в предельно и категорически малых цифрах. Когда весь мир мужского я состоял из одного только человека, с именем Адам. И с этим необходимо было считаться. А иначе у вас не будет будущего. А вот сейчас, по прошествии столько го времени, когда всё вошло в тираж и размылось, уже нужно доказывать и отстаивать свою значимость для тебя.
– И что дальше? – задаётся вопросом Маруся, смотря с какой-то предвзятостью в сторону подозрения Адама в том, что ожидаемого ею дальше, от него не дождёшься. Он в этом плане законченный на одном своём имени человек.
И само собой Адам не поймёт, что от него требуют. – Что дальше? – переспрашивает, прибывая в недоумении, Адам.
– Чем ваше имя нарицательно? – уже с долей язвительности задаёт свой вопрос Маруся, будучи уверенной уже в том, что Адаму, кроме этого, своего имени предъявить нечего.
– Это что ещё за слова такие?! – начинает возмущаться Адам, таким образом подтверждая на свой счёт предположения Маруси – он больше никто, как только Адам. А хвастаться тем, что для кого-то он первый человек, считая это за большую перед человечеством заслугу, то он с этим уж как-то сильно запоздал, и он уже не первый и не последний, кто может себя за это бить в грудь.
– Значит, считаете, что вот так всё просто, – бросая вдруг ручку на стол и повышая голос, Маруся осаживает всю эту наглоту Адама в себя, – назовётесь кем бы там ни было, и вас усадят туда, где может быть буквально двадцать минут назад, очень культурно, на самый уголок кресла присаживался сам Гоголь в лице Хлестакова. Чья теплота и глубина собственной позиции и мировоззрения гения ещё не покинула пределы этого кресла, на который вы, человек с улицы, намерились усесться и перехватить частицы культурного кода и энергетики того известного лица, кто буквально только сейчас, покинул это кресло. Хотите вот так просто воспользоваться внутренним теплом мастера сцены, чья энергетика обладает бесценным значением.
Ну а Адам скорей всего человек слишком далёкий от всех этих материй, и он уразуметь сразу не может, на что он тут решил покуситься. И от того он себя ведёт как беспринципный циник, для кого нет в этом мире авторитетов.
– И какое внутреннее волнение или того больше, внутреннее беспокойство я могу перехватить, усевшись на вон то кресло, на котором, как вы мне блестяще говорите, буквально недавно сидел сам неподражаемый мистер Пиквик в лице провинциального артиста Семафора Смотрительного? – вот так надсмехается Адам над не столичной театральной жизнью людей тянущихся к искусству. Прямо упирая на то, что театральная жизнь в провинциальном театре не может прыгнуть выше своей провинциальной головы и ставить под сводами своего театра философские драмы, задевающие глобальную проблематику, до которой и столичный житель не всегда дотягивает, а уж что говорить о жителе провинциального города, кто живёт своими житейскими проблемами, и какое ему дело до проблем богов, – быть или не быть человеку, а если быть, то какой выразительной сволочью, – кого в своих пьесах задевает какой-нибудь Софокл, то это уж слишком.
Здесь, конечно, имеет место некоторое утрирование слов Адама, но, по сути, всё так, и он, приведя в пример этого иноземного эсквайра, таким образом дал понять этой служительнице Мельпомены со стороны служебных помещений, что он знает уровень ваших дельцов от постановочной жизни – максимум на что они могут замахнуться, так это на человека в футляре. А так-то в основном репертуар их театра состоит из пьес местного авторства. В чём Адам не видит ничего постыдного, человеку интересней всего смотреть то, что ему ближе.
С чем, видимо категорически притом не согласна так за глаза называемая служительница Мельпомены со стороны служебных помещений Маруся, в предел выбешенная Адамом.
– Хотите сказать, что мистер Пиквик, эсквайр, нам не досягаем? – вопрошает Маруся.
– Мыслит он всё-таки иноземными мыслями. – Резонно замечает Адам.
– А они переводимы? – спрашивает Маруся.
– Да.
– А чем он живёт, какого образа жизни придерживается и что, в конце концов, продвигает? – задаётся вот таким вопросом Маруся, заставив Адам слегка попятиться назад и задуматься над приведённым собой примером не нашего интеллекта, который всё-таки иносказателен, как бы не успешны были в плане перевода и понимания сути всех этих эсквайров переводчики, и не может быть удачным примером для спора в столь высокой сфере искусства. Здесь нужно всё приводить к общему знаменателю и от этого отталкиваться. Ну а раз Адам так поспешил быть столь умным, то ему придётся отталкиваться от того, что есть. От вдруг пришедшего на ум некоего мистера Пиквика, эсквайра, как это было написано на чайном пакетике, который он сегодня использовал при чаепитии.
– Пожалуй, теми же, что и мы проблемами. – Вынужденно согласился Адам. – А что он несёт в мир таких же он эсквайров, а также меньших по его меркам джентльменов, то требовательность к своей чести и верность своему слову. Которое незыблемо, и если он его дал, то от него не отойдёт, какие бы выгоды вы ему не сулили.
– Чего-то не вижу из того, что не присутствовала в нашей, а также в театральной жизни. Где твоё слово высший приоритет, и за него происходят такие жаркие споры и битвы, что никакому мистеру Пиквику и не снилось. – Вот такое заявляет Маруся, и с ней трудно спорить, не зная внутренних пружин динамики здешней жизни, за кулисами театра.
– И что, есть такие лица и среди актёрской братии,
