Дневник монаха. Продолжение

когда-нибудь.
      Я не понял о каком уходе говорила мне любимая, но обещал ей. А она уже  тогда знала, что я стану монахом… И, быть может, сама готовилась уйти в затвор… Всё было сложно для нас в той земной жизни. Мы были из другой – неведомой и невидимой, и это соединяло нас. Но земная жизнь существовала. И отвертеться от неё нельзя было

      В театре уже полным ходом шла новая пьеса, «популярного в Марьиной роще» драматурга. Сюжет прост, на первый взгляд. Но на подобные темы мало писали пьес в девяностые годы. Итак: богатенький человечек умирает. Лежит он в больничке  и на глазах угасает. Родственники суетятся, наследства ждут, волнуются. А наш герой увидел во сне ангела, который поведал ему о жизни после смерти. То есть объяснил, что за всё надо платить после смерти. И наш герой всё понимает, пугается и обещает исправиться. Быстро выздоравливает, раздаёт всё богатство и уходит в монастырь…Это было наивно, ибо даже библейская история богача и бедняка никого не научила. Но Библию в ту пору читали редко.
      И драматург решил хоть так помогать людям. Тогда  эта тема была необходима. В России творились  зверства. Рэкет, бандиты со своими разборками, пустые магазины, безработица.  Учителя уходили в посудомойки, профессора  разгружали вагоны. На рынках грабили, убивали за копейку. И  этот сюжет был таким редким среди жёлтой пошлости, голых актрис и маньяков.  Элеонора достойно вела себя и не опускалась до мерзких предложений.
      В этом спектакле, о богатом дяде, она играла того Ангела, который всё объяснил герою. Зал всегда был полон, что для театров  девяностых годов было редкостью. Элеонора была великолепна. Светлые волосы волной лежали на стройных ее плечах, пушистые белоснежные крылья, привязанные к спине, делали её объёмной и торжественной, а наклеенные ресницы выделяли ещё более её выразительные глаза. И всем казалось, что ангел и должен быть таким. Да еще и в полете! На канатиках и веревочках ангел — Элка летела над зрительным залом и сценой. И это просто завораживало. Никто из зрителей и не догадывался на каком «честном слове» держится эта техника.
    - Не графиня, — говорил наш спонсор, — денег пока нет!
Однако кровать для этого спектакля, он купил дорогую и роскошную, настоящую, с амурами и золоченными остроконечными набалдашниками, в стиле ампир. Дутая эта роскошь заполняла гостиные всех разбогатевших нуворишей. Я не был занят в спектакле, но иногда приходил, чтобы посмотреть на королеву и погреться от тепла нашей несостоявшейся, но бывшей любви.
      Однажды я услышал, как в кабинете главного режиссера, она ругалась с Цуком (так она называла нашего спонсора). Была с ним груба и оскорбляла страшно. Услышав брань, я ушел в курилку. Через пять минут прибежала Элка.
    - Салют, Боб! Я знала, что ты здесь. Ухожу из театра. Надоело. Эти веревки, на которых я летаю, на ладан дышат. Я просто  упаду на зрителей.
      Я обещал ей поговорить с рабочими сцены, чтобы закрепили крепче, и на первое время хватит, но Элка была в гневе:
    - Он мстит мне. Ведь я уже год не жалую его. Он просто не понимает, что я могу ему устроить. У меня теперь есть свой адвокат, и пусть он  разговаривает с этим негодяем. Он всегда экономит на здоровье актёров, но в этот раз – не пройдёт! Знаешь, а давай сбежим куда-нибудь!
    - Но как же спектакль?
    - А вот пусть Цукало вместо меня и летает.

      В тот вечер мы поехали на Арбат. Зашли в кафе и сели за маленький столик. Маленький настолько, что присев, стукнулись лбами, и развеселившись, и забыв о ссоре в театре заказали кальвадос и сигареты Лоран. Как не странно - всё это имелось в продаже, и мы чувствовали себя героями Ремарка. Глядя в огромное, серое окно, мы видели площадь Этуаль, над которой каменным сводом, возвышалась величественная Триумфальная арка.
      Мы болтали и потягивали янтарный напиток. Нам очень легко вместе, и все серьезные вопросы в тот момент не имели никакого значения! Мы рядом, и жизнь прекрасна!

                                                          Париж. Часть 7.


                       Из театра Элка не ушла. Начинали читать новую пьесу и она должна была там играть. Режиссер простил ей прогул, и заменил дублёршей. Однажды на спектакль пришла Зина с детьми. Она была потрясена игрой Элеоноры, но сказала мне тихо:
- Борис, у неё очень глаза печальные. Что-то тревожит эту девочку.
  Когда раздались бурные аплодисменты, Элка посмотрела на меня умоляюще. И я отправился к ней в гримёрку. Она сидела у зеркала, обхватив лоб ладонями, и неподвижно смотрела вниз, я решил не тревожить её, и потихоньку стал выходить.
- Не уходи, Боб.
- Что случилось, королева?
Она смотрела в зеркало и говорила с моим отражением:
- Не могу понять что происходит со мной. Меня преследует запах крови. После каждого сыгранного спектакля. И еще... Я видела твоих детей. И Зину. Какие они славные. И ты пришёл ко мне. Она тебя отпустила. Какая умница твоя Зина. Иди, иди к ним! Только обещай вечером завтра встретиться со мной. Мне нужно поговорить. Очень нужно поговорить с тобой, Борис!
  Мои руки легли на её голову:
- Я приду.

  На следующий день она ждала меня после спектакля. И мы поехали побродить по арбатским переулкам. В одном из них, по приезду в Москву, мы с Зиной снимали комнату, и я любил эти переулки так, как будто бы родился здесь, мне нравился покой этих изогнутых улочек и патриархальность зданий, тогда еще не тронутых руками перестройщиков и офисного бума.
- Что произошло, королева?
Элеонора схватила меня за руку так, как будто бы я был единственной опорой для нее.
- Ты, — ответила она, — единственная опора для меня в этой пустой жизни. Что-то происходит вокруг. Сны... Предчувствия. Кто-то ходит за мной по пятам. И кровь. Запах крови преследует меня. Я уже говорила тебе. Мне страшно, Равик.
  Я остановился, и обнял свою голубку. Элеонора подняла на меня огромные глаза. Они были бесконечно печальны.
- Знаешь, я чувствую, что ты защищаешь меня. Я вижу как твои руки становятся крыльями, чтобы спасти от беды. Но сиротство не проходит даром. И оно дается за что-то. Это моё убеждение.
- Почему ты говоришь о сиротстве?
Элеонора посмотрела на меня опустошенным взглядом:
- Пойдем присядем куда-нибудь, я очень устала.
Рядом с каменным домом девятнадцатого века, чьей-то заботливой рукой, была пристроена лавочка. И мы опустились на нее. Переулочек был пустынен и тих. Элеонора оглянулась вокруг и прищурила глаза.

- Я скоро умру, Боб.
Как я не был огорчён, но почувствовал, что она говорит правду. Однако  сказал примитивное:
- Не надо говорить об этом, любимая. Это решает только Бог.

  Она перебила меня:
- Я всегда была очень несчастна. Мама моя умерла. Папу я не видела никогда. Моя бабка драла меня как сидорову козу и не любила. Знаешь, ведь дети это чувствуют. И я думала: вот вырасту, и все будет по-другому. У меня будет большая семья и много детей. Я буду их любить так, как никто и никогда не любил. Но вот я выросла и мне уже двадцать пять лет, но нет семьи, и никогда не будет детей. Так случилось. Сирота с детства, всегда остается сиротой. Я научилась жить среди масок. Научилась притворству,хамству, умению защищаться. И я была уверена, что все живут так. Внутри одно, а среди людей другое. Но это, внутреннее, никто никогда не открывает. Это табу в обществе. Свое тайное я спрятала так глубоко... что и сама не смогла бы дотянуться до него. И вот появился ты. Ты не прячеш свое истинное. Ты таков, как есть на самом деле. Я это чувствую. И могу открыть тебе душу, не боясь насмешки. Это такой дар! И когда я с тобой, чувствую что мы одно целое!Мне не надо притворяться. И только тебе я могу рассказать все, что происходит со мной. Знаешь в каком-то фильме, который я запомнила с детства, было сказано: любящим людям даже не обязательно видеться, они чувствуют друг друга и всегда рядом.

— Это правда, — ответил я.
— И еще я летаю к тебе, по ночам, и стою у твоего изголовья,- тихо произнесла  Элеонора, и положила мне голову на плечо.
— Я тоже летаю к тебе во сне, девочка моя! Только ты не думай о плохом. Всё пройдёт, тебе надо  отдохнуть.
— Боб! А разве смерть — это плохое? Конец земным страданиям, конец муке, конец ненужным и фальшивым отношениям среди глупых людей!
— Я не хочу, чтобы ты умирала.
— И я не хочу, но мне будто кто-то сказал об этом и уже ничего нельзя сделать!
 
  Мы стояли на темной улице, плотно прижавшись друг к другу, и я чувствовал как мои руки становятся крыльями, чтобы защищать мою возлюбленную где бы она не была. И я не смог ей сказать ни одного слова утешения.

— Завтра я уезжаю в Париж. На неделю.
— Я провожу тебя.
— Нет. Я хочу, чтобы ты поехал со мной!
— Но это невозможно, девочка!
— В этой жизни для нас с тобою невозможно всё, - сказала Элеонора,- может быть
существует такая жизнь, в которой мы с тобою будем вместе? И для нас не будет ничего невозможного? Может быть эта жизнь за порогом смерти?
- Милая моя, хорошая моя. Прости меня. Не думай о смерти. Я что-нибудь придумаю, родная! У нас есть время, всё изменится. Потерпи. И мы будем вместе.
  Наверное, говорил я очень убедительно, Элеонора успокоилась, и даже улыбнулась мне. В аэропорт я всё-таки приехал. Когда она поднималась по трапу, у самой двери в самолёт, вдруг обернулась и печально посмотрела на меня. Потом дверь закрылась, скрывая за собой мою любимую. Мороз пробежал по коже от предчувствия  У меня было ощущение, что какая-то дверь закрывается навсегда. Где? Какая дверь? Но она закрылась для меня навсегда. В неведомом пространстве...


  Но, когда Элеонора позвонила мне из Парижа, я успокоился. Всё встало на свои места.
- Я остановилась в отеле рядом с площадью Терн, неподалеку от авеню Ваграм, где-то здесь бывал наш любимый Ремарк! Здесь, у Триумфальной Арки, начинался его день. Недалеко и мост Альма, где повстречались Равик и Жоан. Мне показалось, что я только для этого и приехала в Париж, чтобы побродить по местам великого писателя. Быть может это в первый и последний раз. Однако, я иначе представляла этот город. Здесь все такое маленькое, будто декорации на сцене. Лувр помпезен, Марсово поле тоже какое-то игрушечное. Так много ждала от этого города, а внутри меня опять сиротство. Пустыня. Для одинокого человека... везде пустыня. И если бы не было тебя, родной, жизнь потеряла бы всякий смысл. Приходи ко мне завтра.

— На площадь Терн? – улыбнулся я,- не успею.
— Боб! Ну что бы я делала без твоего чувства юмора? Завтра, к вечеру,  я буду дома. Ты придешь?
  Ком в горле не давал мне возможности говорить. Я всем сердцем был с этой  маленькой, самой лучшей женщиной на Свете, но чувствовал, что не могу ей дать того, что ей необходимо от меня... И всё-таки я ответил:
- Я приду, приду родная!

  И время ожидания пошло. Завтра наступило через год. Так медленно тянулось для меня это время. И вот я у порога своей возлюбленной. С огромным букетом  чайных роз. Я никогда не ходил в гости к королевам, но решил, что без корзины роз не обойтись. Дверь была открыта. И я вошел.

— Салют, бродяга, — и нежные руки обвивают мою шею.
  Я неподвижно стою несколько секунд, потом ставлю розы на пол, беру её ладони и целую пальцы.
— Твои пальцы пахнут Елисейскими полями.
— Да, наверное. Ещё три часа назад я была в Париже. Проходи. Сейчас