1710

Надежда смотрела в окно и слушала тяжёлый перестук колёс, он отзывался отчаянным биением сердца. За окном проплывали леса, поля – пейзажи знакомые, только мысли были далеко от сибирских красот. Это совсем не обычный поезд. И люди, которые сегодня ехали в нём, тоже были особенными. Почти каждый июнь она встречалась с этими людьми раз в году в этом поезде. Конечно, лучше бы они совсем не знали друг друга… Но так уж получилось…

***
Страна бурлила, перемены так и витали в воздухе. Надя не придавала особого значения этим переменам, главное, у неё в семье должно быть всё стабильно. Талоны на сахар, очереди – переживём. Но отдых-то будет настоящим. Иначе зачем сидеть весь год на кашах и картошке.
Отпуска с мужем немного не совпали. На неделю. Тогда Надя решила, что они с младшим Серёжкой поедут поездом, а муж со старшей Викой прилетят самолётом через пять дней. К тому же у дочери была практика на заводе после окончания учебного года, поэтому Надежда и надумала ехать только с Серёжкой, хотя Вика была недовольна таким вердиктом матери, ей хотелось быстрее к морю. Надя уже списалась с хозяйкой в Лазаревском. Там была сложная схема с жильём. Но она всё разрулила, чем очень гордилась.
– Наденька, может, зря? Может, вместе все поедем? – муж был тоже недоволен решением Нади.
– Коля, но ты же знаешь, что я панически боюсь летать на самолёте. Поездом хоть и дольше, зато надёжнее и дешевле.
Муж махнул рукой. А Надя собиралась с удовольствием: перебирала сарафанчики, брючки и футболки примеряла перед зеркалом, довольная, что ни капли не поправилась. И ярко-васильковый купальник, купленный в прошлом году на барахолке, был впору, подчёркивая её довольно стройную фигуру.
Пятилетний Серёжка время от времени, наблюдая за этими сборами, теребил мать за руку и задавал вопрос:
– Мам, а какое оно – море? – Надежда улыбалась, когда-то она сама приставала к своим родителям, пытаясь понять, что же это такое – море.
– Ну что я тебе буду рассказывать, сынок? Через несколько дней сам увидишь, – улыбалась Надя. – Ты подумай, Серенький, какие игрушки с собой возьмёшь.
И было ей так спокойно на душе. Она не намного старше сына была, когда впервые увидела море. И с маленькой Викой пару раз ездили, потом никак не получалось…
Позвонила подруга.
– Надь, Коля сказал, что ты его на неделю одного бросаешь. С ума сошла? Разве можно мужику такую свободу давать?
– Нин, я же ему доверяю. И Вика с ним. Он не хочет время на поезд тратить, а я самолётов до смерти боюсь.
– Ну знаешь, подруга, муж важнее, чем страх полёта. Если уведут, сама же локти кусать будешь, – не успокаивалась Нина. – Ты это, карманчик к трусам хоть пришей, чтобы деньги спрятать. Воров-то в поездах пруд пруди.
А Надежда только улыбалась, пришивая карманчик по совету подруги. Вот придумала про Колю. Все эти загулы не для него.
Говорят, что человек предчувствует беду, мол, сны всякие снятся нехорошие. А у Нади было полное умиротворение. Ни о чём думать не хотелось, кроме предстоящей встречи с тёплым ласковым морем.
Муж провожал на вокзале.
– Наденька, как поселитесь, сразу телеграмму отбей. Нас с Викой встречать не надо – сами доберёмся, адрес я записал.
– До встречи в Лазаревском, – помахала рукой мужу.
Было самое начало июня, вечера прохладные, а там, на юге, совсем тепло. Надежда мыслями уже нежилась в этом тепле.
Места, конечно, достались не очень удобные, в купейный вагон билетов не было, хотя она ровно за сорок пять суток стояла в очереди в кассу ещё до открытия с пяти утра. Но ей хотелось во всём искать позитив: «Зато до туалета далеко не ходить».
Серёжка от возбуждения никак не мог угомониться, ведь ему очень хотелось увидеть море, было уже поздно, когда он наконец успокоился и уснул. Надежда купила ему отдельный билет, хотя можно было взять детский и лечь вместе, но так ребёнку удобнее, и он спал внизу. А сама залезла на верхнюю полку и стала глядеть в окно. В темноте ничего не было видно, колёса мерно постукивали, и глаза начали слипаться. Она услышала встречный поезд, подумалось: «Кто-то уже отдохнул, наверное, домой едут. А у нас ещё всё впереди».

***
Надежда не поняла, что случилось потом. Только почувствовала холод и резкую боль в ноге. Голова гудела. Открыв глаза, увидела яркое зарево. И в этом зареве виднелись искорёженные вагоны. Сон? Явь? Она ничего не могла понять, пока не обожгла мысль: «Серёжка!» Она попыталась вскочить на ноги, но не получилось, нога не слушалась. Поползла в сторону искорёженных вагонов, превозмогая боль. Дорогу ей преградила тёмная фигура.
– Не надо туда, геенна огненная всё поглотит.
– Там сын – Серёжа, ему пять лет. Он сам не выберется, – шептала она, пытаясь ползти дальше. – Что? Что случилось? Война?
– На всё воля божья. Апокалипсис. Всем воздастся. Если суждено твоему сыну выжить, значит, Бог так захотел. А не суждено – не обессудь. Молись…
Она не видела, куда делся собеседник. Это и неважно, ей надо было туда, где вагон, где сын. Она собрала все силы, поднялась и рухнула. Боль пронзила тело. Огонь пожирал всё вокруг. Полыхали сосны вдоль железной дороги. Земля гудела. Она не сразу поняла, что это не земля гудит, а душераздирающие стоны людей и крики о помощи слились в единый страшный гул. Надежда видела, как метались люди, которые не знали, что делать, куда бежать. Некоторые горели как факелы. Это страшно, огонь мог поглотить и её, но хуже была неизвестность, что с сыном. Он же такой маленький… А она бежать не могла физически, лежала в какой-то ложбинке и смотрела на этот апокалипсис. «Серенький, спи. Скоро увидишь море. Тебе там понравится», – были её последние слова, когда сынок закрыл глазки и уютно засопел. А теперь только молилась, чтобы Серёжка был жив. Почему она не знала ни одной молитвы? В Бога Надежда не верила, но больше не к кому было взывать. Ночи ещё совсем не летние, на земле лежать становилось всё холоднее. Снова попыталась встать и снова упала, с размаху стукнулась головой обо что-то твёрдое. И отключилась от действительности на какое-то вемя. Перед глазами было море, и они с Серёжкой, взявшись за руки, бежали в тёплую волну. Вода становилась всё горячее, как будто руку окунула в кипяток, а ноги всё равно мёрзли.
Сознание вернулось, когда почувствовала, что её куда-то волокут. Крепкие руки держали за подмышки. Надежда пыталась сопротивляться, говорила, что ей надо найти сына. Её водрузили на телегу, укрыли одеялом. Где-то рядом услышала женский голос:
– Тут ожогов сильных нет, рука вот только обожжена неглубоко, но перелом сложный и черепно-мозговая. Везите в больницу Аша.
– Она всё сына зовёт и рвётся туда, – раздался другой голос. – Еле успели её от огня оттащить.
– Жаль… Жаль… Сколько там детей-то осталось… Говорят, целый класс ехал на уборку винограда… Это ж никакое сердце не выдержит. Её, похоже, взрывной волной выбросило из вагона через крышу. Ногу надо будет по кусочкам собирать. Анюта, сделай обезболивающий со снотворным, чтобы от болевого шока не скончалась, и шины на ногу от бедра наложи.
Это было последним, что она услышала, проваливаясь в липкую темноту.
Очнулась Надежда уже в больнице, когда её переложили на каталку. Увидела телефон.
– Сестричка, позвонить… Пожалуйста.
– Код города знаешь? Говори телефон.
Медсестра протянула трубку к уху. Длинные гудки, казалось, звучали вечность. Наконец Николай ответил сердито:
– Вы с ума сошли? Знаете, который час?
– Коля, я в больнице в Аше. Приезжай, найди Серёжку. Был взрыв, авария, огонь. Вику у Нины оставь. Я Серёжку потеряла, – и впервые за эту ночь Надежда в голос зарыдала.
– Да, Наденька, понял. Приеду. Держись…
Сестричка забрала у неё трубку:
– Авария на тысяча семьсот десятом километре. Взрыв газа. Если есть возможность, приезжайте, а мы сделаем всё возможное для вашей жены.
Муж повесил трубку первым, видимо, не мог прийти в себя от жуткой новости.
Надежда не понимала, где сон, где явь. Операция сложная на ноге под общим наркозом. В бреду было всё хорошо. Отчётливо видела, как они с Серёжкой не сели в этот адов поезд, а летели самолётом вместе с Колей и Викой. Картинки моря сменялись стенами больницы, а ласковые волны – капельницами и болью. Нянечка смачивала тёплой водой ей губы и лоб и повторяла как заклинание: «Ты жива, значит, так надо».
Наконец она увидела Николая и даже не сразу узнала. Он как-то в одночасье постарел, глубокая морщина пересекла высокий лоб, а волосы как снегом припорошило.
– Ты нашёл Серёжку? – с надеждой спросила мужа.
– Нет, – он опустил глаза. – Ни среди живых, ни среди… – продолжить не мог.
Как сказать матери, что скорее всего, их сын превратился в пепел, потому что у него не было ни единого шанса выбраться из горящего вагона. Там ехали дети и постарше, которые тоже остались в адском огне. Николай вместе с родителями тех детей бродил между искорёженными вагонами. И никто из них не хотел верить очевидному.
– Я здесь останусь, – твердила Надежда. – Раз нет среди мёртвых, ведь есть шанс, что его выбросило взрывом, а он память потерял. Надо всё проверить, может, он сейчас нас зовёт. Коля, я чуть оклемаюсь и тоже буду с тобой искать Серёжку.
– Мы завтра летим домой. Там будешь долечиваться, – голос мужа немного подрагивал, но звучал твёрдо. – Тебя еле откачали. Температура ещё не нормализовалась. В суматохе рану на руке просмотрели, она загноилась. Могла от заражения крови умереть. Здесь мы уже ничего сделать не сможем. А я не хочу жену потерять.
Надежда покосилась на больную ногу – из-под бинтов выглядывали две железки. Она вспомнила операционную, которая показалась слесарной мастерской от обилия совсем не медицинских инструментов. Понятно было, что ещё не скоро встанет на ноги. Как ехать домой без Серёжки? Надежда кляла свою беспомощность, но пришлось подчиниться…

***
Говорят, время лечит… Говорят, всё проходит… Только ничего оно не лечит. И ничего не проходит. Тридцать пять лет прошло с той страшной ночи. И все, кто каждый год ездили в этом поезде, ничего не забыли. Ни выжившие, ни потерявшие своих родных. Больно было ничуть не меньше. А ещё говорят, что бесконечно можно смотреть на огонь и воду. Надежда теперь вздрагивала от каждого всполоха. Не могла видеть огонь. Совсем. Наверное, те, кто пережил наводнение, тоже не очень-то смотрят на воду.
А Серёжке было бы уже сорок. Но он остался маленьким мальчиком, добрым и смешным, мальчиком, который так и не увидел море.
И все тридцать пять лет Надежда задавалась вопросом: почему никто не понёс наказание за страшную смерть пятисот с лишним человек (а возможно, и больше). Ведь кто-то проложил газопровод с нарушением, кто-то нарушение принял, экскаваторщик зацепил трубу. Кто-то не обнаружил утечку. Кто-то не придал значения словам машиниста поезда, проезжавшего этот загазованный участок раньше. Они – эти кто-то виноваты. А уж дальше стечение обстоятельств, ведь эти два поезда не должны были встретиться в загазованной низине на тысяче семьсот десятом километре, чтобы вызвать роковую искру. Серёжки нет уже тридцать пять лет, а никто не виноват.
… Как печально, что боялась летать на самолёте. А теперь уже всё равно – поезд, самолёт, теплоход. Все страхи остались в той июньской ночи.
Надежда часто думала, каким бы сейчас стал её