где Соловьев, Киселев, Скабеева и прочие ростовщические лизоблюды зассывают глаза и уши.
По этой же причине я не верил Навальному. Ни в одном из своих роликов он ни разу не заикнулся о ростовщиках, отвлекая внимание на их вывески. Я утверждал и буду утверждать, что это кремлевский проект или же ростовщический.
Я пишу эти строки потому, что ясно и четко представлю основного врага моему здравому смыслу, а на языке вертится эта переделка:
Вставай страна огромная,
Вставай на смертный бой,
С банкирской силой темною,
С банкирскою ордой.
Все это преступники, уничижающие, грабящие, откровенно ненавидящие мой народ, и меня в том числе. Ведь я для них такой же товар. Я откровенно ненавижу их как обычных пришлых оккупантов со дна морского, а потому не боюсь назвать их преступниками. Я не хочу жить так, как они хотят, чтобы я жил. Повторяю, я оставался и остаюсь Гражданином Советского Союза, и доказать обратного роися не может.
2. Тварь дрожащая
Я очень хорошо помнил эту женщину, которая была нашим клиентом всего год (или чуть меньше) назад. Я помнил ее взгляд, который тогда мне не понравился – колючий, жесткий. Быть может, злобный. Он никуда не делся даже когда Полина (так эта женщина представилась) села к нам в «Газельку», и мы поехали на указанный ею адрес, по дороге ведя непринужденный разговор, во время которого женщина не смогла сдержать улыбки.
Мы ехали в обычную панельную девятиэтажку где-то на окраине города, загрузив в будку «Газельки» ортопедическую кровать на колесиках для отца Полины. Кровать предстояло поднять на восьмой этаж, и я надеялся, что она, все-таки, влезет в лифт, если ее поставить вертикально. Уж очень мне не хотелось корячить этот кусок металла свыше десяти лестничных пролетов наверх. Для меня это был первый такой заказ – особая кровать для лежачего человека, которого нам с Вадиком предстояло еще и переложить на нее с дивана. Но не впервые я попадал в квартиру с инвалидами, пребывающими в лежачем положении, куда мы перевозили столы, шкафы и холодильники. Я никогда занимался подобной деятельностью раньше, работая совсем в другой организации, однако я всегда готов скалымить лишние пятьсот, даже тысячу, а то и две, рублей, и Вадик, который работает на себя, обращается ко мне в первую очередь, если такой шанс выпадает.
За прошедшие год-полтора, мы с Вадиком посетили больше десятка вышеуказанных мною квартир или домов. И в отличие от моего друга (и делового партнера), я совершенно спокойно переносил этот жуткий запах мочи, часто наполнявший атмосферу тех стен. Так было не всегда, и все в этом плане зависело от ухода за больными людьми, и я смею утверждать, что по большей части тем, кто следил за ними, было плевать. Все это были родственники, поскольку вряд ли сиделка или кто-либо, нанятый на такую работу со стороны, захочет часами пребывать в таком доме. Если, конечно, это адекватный здравомыслящий человек. И Вадик оправданно не хотел брать этот заказ, заранее предупрежденный Полиной, что ему предстоит делать.
Если честно, я тоже не хотел туда ехать, но только потому, что от меня требовалось переложить парализованного отца Полины с дивана на новое лежбище. У старика еще было сломано бедро, так что я опасался, что, не имея никаких медицинских навыков, я обязательно наврежу больному еще больше. Но вот я поехал, осознанно взяв на себя эту ответственность, и испытывая нужду в деньгах, на тот момент нужных мне позарез. Ну как позарез: долг отдать.
Слава богу, в вертикальном положении кровать поместилась в привычный для советских девятиэтажек лифт, Вадику даже не пришлось свинчивать сильно выступавшие ее ножки, грозившие застрять в дверном проеме. И вот квартира. Двушка, с большим старым шкафом, что занимал немало места в прихожей. Я не особо стараюсь запоминать внутренний интерьер жилых помещений, где мы с Вадиком бываем, таская мебель, но не могу же я ходить с закрытыми глазами. В памяти, так или иначе, остаются и обалденный шик и откровенная нищета, владельцы которых стараются не распространяться о своих жилищных условиях. Я вполне понимаю их, ведь и у меня самого есть тайны, в том числе и о моем собственном жилье. Поэтому я не буду углубляться в детали этой квартиры, скажу лишь, что она была наполнена привычным мне и Вадику советским прошлым.
Пожилой мужчина лежал на старом диване, и я не чувствовал никакого запаха ссанины ни вокруг него, ни вообще в квартире. Все оттого, что за дедушкой следили, как его невысокая пожилая жена – несмотря на свой возраст вполне крепкая и твердо стоявшая на ногах, и женщина лет сорока. Я так думаю, то была сестра Полины, но это так же не столь важно. Гораздо важнее оказался тот факт, что отец Полины, сильно исхудавший, с густой бородой, пребывал в полном сознании и в твердой памяти, пусть речь его и оставалась невнятной. Старик четко осознавал, что происходило у него в доме, он был готов к тому, чтобы переехать с дивана на новую кровать, к слову сказать, взятую Полиной в аренду. Он хотел переехать, наконец, с этого чертового дивана, которому давно пора было отправиться на помойку. И мы с Вадиком должны были забрать этот диван на мусорку, и поэтому разломали его прямо в той комнате для удобства выноса после того, как переложили старика на новое лежбище. К этой ортопедической кровати прилагались и матрас, и боковые ручки, плюсом жена и безымянная женщина, встретившие нас Вадиком и Полину, постелили и простыни с клеенками, и одеяло с подушкой.
На том все бы и закончилось: мы привезли кровать, переложили старика, вынесли старый диван. Вот только я видел и чувствовал деда изнутри, взяв его за ноги, коснувшись его легкого тела. Я испытал все, что испытывал он в своем лежачем состоянии. Я всегда чувствовал всех этих людей в их жалком виде, чувствовал на себе. Как отнимаются ноги, как пропадает связь с руками, как невесомость наполняет все нутро, и остается только возможность видеть и слышать, и то если напрячься, как слова не хотят срываться с губ, как в голове сразу столько всего, что невозможно собрать сознание в единое целое. Я никогда никому не говорил об этом, лишь взгляд мой всегда впивался в этих несчастных, о, это невозможно ни передать, ни описать словами. Это становится настолько личным, настолько индивидуальным, настолько открытым для меня и каждого из тех, кого я испытывал на себе. По этой причине я не хотел касаться этого старика, чтобы не стать им в эти секунды времени. Я боялся быть таким как он, я боюсь быть таким всегда: ничтожным и жалким, что даже сходить в туалет ужасно. Чувствовать трубку или бутылку у пиписьки и утку под задницей (и далеко не факт, что кто-то вынесет и уберет мои фекалии), чувствовать себя высохшим, тонким как спичка, невесомым как пух, что даже воздух будет давить мне на грудь, сдерживая каждый вдох. О, да, я прошел через это не раз и не два, всего однажды позволив своим глазам увидеть дряхлость и немощность в их подлинном виде, позволил увидеть неприятие всем естеством и отвращение к неизбежности, от которой никуда не деться.
Но хуже того, прямо в нашем с Вадиком присутствии, при живом и ясно соображавшем отце Полина заговорила о наследстве, об оформлении бумаг на имущество (на квартиру, на дом, на деньги), и настолько все это было омерзительным, но в то же время обыденным для меня. Я не мог не обратить внимания на старика в тот момент, и наши взгляды встретились на мгновенье. Он беззвучно зашевелил губами, однако я четко услышал его обращение ко мне, и то было обращение лишь ко мне одному, и никому другому в комнате не было дано ни услышать, ни увидеть, то что видел и слышал я.
-Прости меня за то, что тварь вырастил, - передал старик мне послание.
В тот же миг меня пронзил жуткий холод, сжав часть разбитого дивана, я постарался ретироваться из комнаты как можно быстрее. Однако мне еще предстояло вернуться за остальными его фрагментами, и я торопливо и ни на кого больше не глядя, вынес их и погрузил в «Газель» пока Вадик возился с креплениями для ручек кровати. Он был в шоке от того, что происходило в той комнате, когда я поштучно спускал части дивана на лифте до машины, ведь я слышал только начало этих споров по поводу наследства.
-Это п…ц, - прокомментировал Вадик, - Там уже война началась.
Мы уехали оттуда, будто бегством спасались.
Спустя две недели после изложенных событий Вадик сообщил мне, что этот дед умер, и ни на секунду я не сомневался в оказании должной для этого помощи. Для меня все было очевидно.
И вот я снова оказался в этой квартире спустя год. Здесь провели капитальный ремонт, оклеили белыми обоями стены, приволокли хорошую мебель, постелили ламинат. Да, Полина здорово обустроилась. Однако, женщине пришлось заплатить за этот квартирный марафет не только деньгами, но и собственным здоровьем. Она крайне неудачно упала, оказавшись прикованной к инвалидному креслу. Мы с Вадиком привезли ей новый, прямо со склада, холодильник взамен поломанного, который надо было забрать. Полина встречала нас вместе со своим мужем, которого не очень-то жаловала, и вынуждена была терпеть только из-за своей физической неполноценности.
Как и ее отца, я почувствовал ее всю, все ее боль и холод, который никуда не делся после смерти старика. Полина оставалась прежней, не изменилась за этот год ни грамма в лучшую сторону. За ней не было никаких злодеяний за исключением, конечно, ее скотского отношения к окружающим, после несчастного случая лишь усилившегося в разы. Она ожидаемо не извлекла никаких уроков из того, что было год назад. Она узнала и меня и Вадика, но в тот момент мы с Полиной почувствовали друг друга с особой остротой. Она сразу поняла, что мне знакомо ее состояние, что я чувствую все, что физически испытывала она, и даже больше.
-Кто ты? – не желая сдерживать своего вынужденного любопытства, обратилась Полина ко мне, будто больше не было никого больше рядом.
-Ваш отец просил прощения за Вас, - уклонился я от ответа, но Полина ясно меня понимала, - А мне Вас совсем не жаль.
И в этот момент ее немощность была мне даже приятна, расслабляла и придавала мне физических сил. В этот момент во мне было столько личного. Наверное, даже год назад я не до конца сумел впитать это чувство, не желая принимать его целиком.
-Не хочу тебя больше видеть, - закивала головой она, ощущая то же самое…
3. Игра
Итак, я хочу сыграть в игру. Приглашаю всех желающих принять в ней участие, но предупреждаю заранее о последствиях. И еще хочу сказать о том, что победивших в моей игре не будет. Как, впрочем, и проигравших. Цель ее только в участии, ибо я не предлагаю никаких призов. Но, возможно, каждому из вас удастся выбрать награду за участие самостоятельно.
В основе моей игры нет ничего личного, хотя, нет, неправда. И, думаю, вам так же не стоит стесняться эмоций, хотя я призываю вас сдерживать хладнокровие. Но все же я не хочу и не буду отвлекаться на трезвость вашего ума, в конце концов, кто я такой, чтобы пытаться убеждать всех и каждого? Пусть каждый делает свои собственные выводы.
Однако, открою вам секрет: ваши собственные неизбежные выводы и привели меня к идее устроить игру.
Она будет проходить в движении, в пути из точки А в точку Б, и совершенно неважно, какую я выберу для своего маршрута
